Колымские тетради - Варлам Шаламов

Живого сердца голос властный[19]

Живого сердца голос властныйМне повторяет сотый раз,Что я живу не понапрасну,Когда пытаюсь жить для вас.

Я, как пчела у Метерлинка,Как пресловутая пчела,Которой вовсе не в новинкуЛюдские скорбные дела.

Я до рассвета собираю,Коплю по капле слезный мед,И пытке той конца не знаю,И не отбиться от хлопот.

И чем согласней, чем тревожнейК бумаге просятся слова,Тем я живу неосторожнейИ горячее голова.

Птицелов[20]

Согнулась западняПод тяжестью синицы,И вся ее родняКричит и суетится.

И падает затворНехитрого снаряда,А я стою, как вор,И не спускаю взгляда

С испуганных пичугИ, вне себя от счастья,Разламываю вдругЛовушку ту на части.

И в мертвой тишине,В моем немом волненье,Я жду, когда ко мнеПриблизятся виденья.

Как будто ВаснецовЗабрел в мои болота,Где много мертвецовИ сказке есть работа.

Где терем-теремок —Пожалуй, по созвучью —Назвал тюрьмою Бог,А не несчастный случай.

Где в заводях озерЗеленых глаз АленыТону я до сих пор —Охотник и влюбленный.

Где, стоя за спинойЦаревича Ивана,Объеду шар земнойБез карты и без плана.

Уносит серый волкК такой стране нездешней,Где жизнь — не только долг,Но также и надежда.

В морщинах скрыта грусть,Но я не беспокоюсь.Я солнцем оботрусь,Когда росой умоюсь…

Замлела в наступившем штиле

Замлела в наступившем штилеВся в белых рубчиках вода,Как будто жизнь остановилиНа синем море навсегда.

Быть может, это пароходы,Как паровые утюги,Разгладили морские водыВ гладильне матушки-тайги,

Чтоб на полночной гофрировке,Средь мелких складок волновых,Рыбачьей лодке дать сноровкуДержаться до сих пор в живых.

Перетерпевшая все шквалы,Вчерашний грохот штормовой,Девятым вымытая валом,Она живой плывет домой.

Плывет на некий берег дальний,Еще невидимый пока,Ища в ночи причалов скальныхИ заезжая в облака.

Похороны

Под Новый год я выбрал дом,Чтоб умереть без слез.И дверь, оклеенную льдом,Приотворил мороз.

И в дом ворвался белый парИ пробежал к стене,Улегся где-то возле нарИ лижет ноги мне.

Лохматый пудель, адский дух,Он изменяет цвет;Он бел, как лебединый пух,Как новогодний дед.

В подсвечнике из кирпича,У ночи на краю,В углу оплывшая свечаКачала тень мою.

И всем казалось — я живой,Я буду есть и пить,Я так качаю головой,Что собираюсь жить.

Сказали утром наконец,Промерзший хлеб деля:Быть может, — он такой мертвец,Что не возьмет земля!

Вбивают в камни аммонал,Могилу рыть пора.И содрогается запалБикфордова шнура.

И без одежды, без белья,Костлявый и нагой,Ложусь в могилу эту я,Поскольку нет другой.

Не горсть земли, а горсть камнейЛетит в мое лицо.Больных ночей, тревожных днейСмыкается кольцо.

Здесь первым искренним стихом

Здесь первым искренним стихомЯ разжигал костер,И пепел от людей тайкомВ ладонях я растер.

Но, отогревшись, я не могПрипомнить этих жарких строк.

И если снова тяжелаРука колючих вьюг,И если мертвый холод злаОпять стоит вокруг,

Я снова — в новую пургу —Костер стихами разожгу.

К так называемой победе

К так называемой победе,Назло медведю и лисе,Проеду на велосипедеВдоль по обочинам шоссе.

И вот земли-стенографисткиРассказ на глине и песке:Ее предсмертная записка,Забытая невдалеке,

Зарытая в дорожных ямах,В геологических шурфах.Все, что не высказалось прямо,Закоченело на губах…

Но кто прочтет иероглифы,Какой придет Шамполион,Чтоб разгадать глухие мифы, —Услышать человечий стон.

Гора

В сияющем известняке,В граните черно-буром,Гора спускается к реке,Зажав подснежники в руке,Навстречу людям хмурым.

Остановившись над ключом,Как и во время оно,Она не грезит нипочемНи силикатным кирпичом,Ни железобетоном.

Он сменит без людей, без книг

Он сменит без людей, без книг,Одной природе веря,Свой человеческий языкНа междометья зверя.

Руками выроет ночлегВ хрустящих листьях шалыхТот одичалый человек,Интеллигент бывалый.

И выступающим ребромНатягивая кожу,Различья меж добром и зломОпределить не может.

Но вдруг, умывшись на зареВодою ключевою,Поднимет очи он гореИ, точно волк, завоет…

Еще июль

Ты лжешь, что, запрокинув голову,Я синий воздух жадно пью, —Небес расплавленное оловоВ июле в глотку льют мою,

Чтобы себя не выдал голосом,Чтоб удивляться перестал,Чтобы похожи были волосыНа этот льющийся металл.

Возможно ль этот тайный спор

Возможно ль этот тайный спорМеня с самим собоюПростому сердцу вперекор —Назвать моей судьбою?

Возможно ль подчиниться мнеКакой-то тяжкой силе,Чтобы не изнутри — извнеПришла и воскресила?

Или спасенье только естьВ мечтаниях бродяги,В оберегаемых, как честь,Клочках моей бумаги.

Июль[21]

Все соловьи осоловелиИ не рокочут ввечеру,Они уж целых две неделиВ плетеной нежатся постелиНа охлаждающем ветру.

Колючим колосом усатымТрясет раскормленный ячмень,И день малиной ноздреватой,Черносмородинным агатомСиниц заманивает в тень.

Здесь сущий рай для птиц бездомных,Для залетевших далеко,Им от прохлады полутемнойВ кустах, достаточно укромных,Бывает на сердце легко.

И я шепчу стихи синицам,Губами тихо шевеля,И я разыгрываю в лицах,В зверях, растениях и птицах,Что сочинила мне земля.

Она к моей спине прижаласьИ мне готова передатьВсе, что в душе у ней осталось,Всю нерастраченную малость —Всю неземную благодать.

Жарой коробятся страницы,Тетрадка валится из рук,И в поле душно, как в больнице,И на своих вязальных спицахПлетет ловушку мне паук.

И мотыльки щекочут щеку,Перебивая мой рассказ,И на ветру скрипит осока,И ястреба кружат высоко,Меня не упуская с глаз.

Гроза[22]

Смешались облака и волны,И мира вывернут испод,По трещинам зубчатых молнийРазламывается небосвод.

По желтой глиняной корчагеГуляют грома кулаки,Вода спускается в овраги,Держась руками за пеньки.

Но, в сто плетей дубася телоПятнистой, как змея, реки,Гроза так бережно-умелоЦветов расправит лепестки.

Все то, что было твердой почвой,Вдруг уплывает из-под ног,И все земное так непрочно,И нет путей и нет дорог.

Пока прохожий куст лиловыйНе сунет руку сквозь забор,И за плечо не остановит,И не завяжет разговор.

И вот я — дома, у калитки,И все несчастья далеки,Когда я, вымокший до нитки,Несу за пазухой стихи.

Гнездо стихов грозой разбито,И желторотые птенцыПищат, познав крушенье быта,Его начала и концы.

Тайга[23]