Волшебница Колдовского мира - Андре Нортон

При более внимательном изучении я наконец нашла чуть заметную трещинку и с большим трудом раздвинула тугие захваты. К своему великому удивлению, я увидела, что хоть свитки и целы, я не могу их прочесть. Эти руны были, видимо, личной записью какого-нибудь мага, который сам придумал код, чтобы лучше сберечь свои секреты.

В начале и в конце каждого свитка перекрещённые меч и жезл были отчётливо выделены цветом: меч — красный, жезл — зелёный, тронутый золотом. Это убедило меня, что свитки не принадлежат Тьме, потому что зелёный и золотой — цвета света, а не мрака.

Рисунок удивил меня ещё и потому, что здесь, в противоположность изображению на трубке, меч лежал поверх жезла, как намёк, что главным для рисовавшего было действие, и Сила не вела, но следовала позади. Под символом широким пером были выведены буквы, которые были понятны — по крайней мере, они складывались в читаемое имя, только я не знала, чьё — народа, места или человека. Я несколько раз повторила его вслух, надеясь, что его звучание пробудит что-нибудь в моей памяти:

— Хилэриэн.

Нет, оно ничего не значило для меня, и я ни разу не слышала этого слова от Утты. Правда, она ведь очень мало рассказывала о своём прошлом, так как была сосредоточена на том, чему учила меня. Расстроенная, я снова свернула свитки и уложила их в трубки.

Не вставая с места, я прижала руки к кристаллу в слабой надежде, что почувствую под ладонями тепло и его зеркало покажет мне то, что я хочу знать. Но этого не произошло, и я убрала шар в сундук вместе с жезлом, который было бы лучше не трогать, потому что такой жезл власти послушен только той, кто приспособила его для службы.

На пятый день в мою палатку вошли две женщины. Они вошли уверенно, не ожидая моего разрешения. Они принесли тяжёлый кувшин с горячей водой и купальный таз. За ними вошла третья женщина с перекинутой через руку одеждой. Она держала поднос с несколькими флаконами и коробочками.

Первые женщины были простыми членами племени, а третья, принёсшая поднос с косметикой, — молодая жена Айфинга, Айлия.

Она была ещё очень молода, совсем девочка, но держалась надменно, выставляя вперёд маленькие груди, покрытые толстым слоем краски. Рисунок на них изображал ярко-красные цветы, а соски в центре цветка блестели, как будто в краску были добавлены крошечные чешуйки драгоценного камня. Это была вульгарная вывеска, более варварская, чем у других.

Её взгляд был резким, более недружелюбным, чем я встречала с тех пор, как Утта взяла меня в ученицы и компаньонки. Губы Айлии вытянулись вперёд, пока она глядела на меня долгим, оценивающим и явно враждебным взглядом.

— Пора.

Она первая прервала молчание, и я подумала, что ей очень не хочется делать то, что она должна была сделать, хотя я не спрашивала, что именно.

— Мы несём старуху в предназначенный ей дом. Мы оказываем ей честь…

Поскольку я не знала их обычаев, я сочла за благо идти, куда ведут. Я позволила им вымыть меня горячей водой с пригоршней мха, который растягивался от влаги и использовался вместо губки. От него исходил слабый запах, странный, но не противный.

Впервые я не одела кожаных меховых брюк, какие обычно носили все. Меня облачили в одежду, которую принесла Айлия — длинную и широкую юбку из очень старой, как мне показалось, ткани, сохранившейся благодаря металлическим нитям в вытканном узоре кружевных листьев. Нити поблёкли, так что узор был очень слабо заметен, да и то при очень тщательном рассмотрении. Юбка была тёмно-синего цвета, по низу шла кайма шириной в ладонь из таких же металлических нитей.

По приказу Айлии женщины разрисовали мне грудь, но не цветами, а лучами блестящего пигмента. Они не добавили к моему наряду ни одного ожерелья, какие носили сами, а накрыли меня с головой вуалью, сплетённой из потускневшей металлической нити. Когда я была одета, Айлия махнула рукой к выходу и заняла своё место позади меня.

Всё племя шло процессией за санями. Сани несли на плечах, а четырёх собак, которые служили Утте, члены племени вели на поводках. В санях лежало тело пророчицы, покрытое отборными мехами. Непосредственно за людьми, нёсшими сани, оставалось свободное пространство, и Айфинг жестом приказал мне занять там место. Я повиновалась. Висма и Аторфи встали рядом со мной, справа и слева. Обе были одеты в новое и раскрашены, но когда я поглядела на них, собираясь сказать что-то — не слова утешения, потому что кто может утешить их в этой потере, а просто что-нибудь дружеское — они не ответили на мой взгляд, поскольку не спускали глаз с саней. Каждая прижимала к груди обеими руками каменную чашу, каких я ещё не видела. В чашах плескалась и пузырилась тёмная жидкость, как бы подогреваемая диким пламенем.

За нами шли Айфинг и самые достойные охотники и воины, затем женщины и дети, так что мы шли к могиле всем племенем, вытянутые в линию. Здесь, вдали от горячих источников, было холодно, и под ногами лежал снег. Я дрожала в своей древней мантии, а те, кто шёл рядом со мной, полуголые, как в своей палатке, похоже, не испытывали никаких признаков неудобства.

Наконец мы пришли к могиле. Люди, несшие сани, спустились по земляному скату в яме, установили палатку и вышли оттуда с пустыми руками. После чего Висма и Аторфи подняли свои чаши и жадно выпили всю булькающую жидкость. Продолжая держать в руках пустые чаши, они взялись за руки, спустились в палатку, и больше мы их не видели.

Я осознала значение их поступка только тогда, когда увидела, что люди, державшие собак, достали ножи и убили животных — быстро и безболезненно. Затем они, мохнатые слуги Утты, тоже были отнесены вниз. Я шагнула вперёд — может быть, ещё не поздно… Висма, Аторфи, неужели…

Айфинг крепко взял меня за плечо и удерживал, пока воины укладывали мёртвых собак перед палаткой и крепили их поводки к шестам, как будто собаки просто спали, ведь их шкуры не были обагрены кровью. Как мне ни хотелось броситься в яму и вывести двух женщин Утты, я понимала, что не стоит и пытаться. Они уже последовали за своей хозяйкой за последний занавес, откуда не было возврата.

Я больше не вырывалась от Айфинга, а спокойно стояла, время от времени вздрагивая от холода на этом открытом месте. Я видела, как всё племя — мужчины, женщины и дети — подходили к могиле и бросали какой-нибудь подарок. Даже грудным детям с разрисованной грудью матери вкладывали что-нибудь в руку и заставляли бросить. Мужчины бросали в яму оружие, женщины — золото, коробочки с душистым маслом, сухие лакомства. Видимо, каждый отдавал самое дорогое из своего личного имущества. Тогда я впервые поняла всю полноту их уважения к Утте. Им, наверное, казалось, что с ней ушёл целый мир, потому что она жила среди них при многих поколениях и сама была уже живой легендой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});