Атрибут власти - Чингиз Абдуллаев

Холмский принял его гораздо радушнее, чем в прошлый раз. Теперь Аркадий Яковлевич знал, что имеет дело с серьезным и финансово состоятельным господином, готовым платить очень крупные суммы за свои прихоти. Холмский был проницательным человеком и понимал, что сам Курылович не может быть заказчиком. Но его не слишком интересовало имя подлинного заказчика, ему было достаточно этого жуликоватого посредника, чтобы, с одной стороны, получать задания, на реализацию которых тратятся такие огромные деньги, а с другой – иметь свой никем не учтенный процент.

– Вы сегодня без вашего чемоданчика, – улыбнулся Холмский гостю. В руках у Курыловича была лишь небольшая папка. Он сел в предложенное кресло.

– С чемоданчиком проблем не будет, – сразу пообещал Курылович. – Хочу вас поблагодарить за нашу первую совместную операцию. Вы очень удачно провели рекламную кампанию по раскрутке спектакля.

– Всегда готов помогать нашей культуре, – развел руками Холмский, – тем более когда за эту помощь платят наши польские друзья.

– Не сомневаюсь, что вы говорите искренне, – восхитился Курылович, оглядываясь по сторонам. – У нас к вам опять важное дело.

– Можете говорить, – разрешил Аркадий Яковлевич, – здесь нас никто не услышит.

– Речь идет об известном журналисте, – сообщил Курылович, протягивая папку, – который исчез несколько дней назад. Мы были бы вам очень благодарны, если бы в газетах и на телевидении появились материалы об этом благородном человеке.

Холмский придвинул к себе папку, открыл ее и нахмурился. Он сразу понял, о ком идет речь. Уже несколько дней все средства массовой информации периодически сообщали о загадочном исчезновении видного тележурналиста Павла Абрамова. Холмский об этом и слышал, и читал. Но теперь, листая подшивку, чувствовал, как в нем зарождаются сомнения.

Когда его попросили провести рекламную кампанию в пользу спектакля Сончаловского, он еще мог привести некие разумные доводы для такой акции. Поляки платили огромные деньги только за рекламу этого спектакля. Холмский не верил в альтруизм, он был для этого достаточно прагматичным скептиком. И все же какие-то резоны в пользу подобного решения сумел бы сформулировать. Возможно, поляки хотели пригласить Сончаловского для постановки масштабной исторической картины, и им важно было поднять его престиж. Или какой-нибудь богатый спонсор, давший денег на постановку спектакля, хотел таким необычным образом вернуть свои дивиденды. Правда, тратя такие огромные деньги на рекламу, спонсор просто обязан понимать, что театральные билеты никогда не покроют столь значительных сумм. Тем не менее какие-то мотивы могли найтись…

Но исчезнувший журналист, судьба которого так волновала неизвестных спонсоров, не мог принести никаких дивидендов по определению. Тогда зачем таинственный заказчик готов платить огромные деньги за имидж какого-то телеведущего? Неужели этого поляка с выпученными глазами так волнует судьба российского журналиста? К тому же не самого богатого и не самого известного. Чем больше читал Холмский, тем больше он нервничал, не понимая, почему ему принесли эти материалы. Затем он взглянул на Курыловича.

– Я не совсем понимаю, что нам нужно делать, – признался Аркадий Яковлевич, – о нем и так пишут все газеты.

– Нужно сделать из него настоящего героя, – пояснил Курылович, – подать историю его исчезновения как истинную трагедию, рассказать о ней так, чтобы все вокруг плакали. Устроить вокруг нее настоящий ажиотаж.

– Зачем? – спросил Холмский. – Вы можете мне сказать – зачем?

– Сначала назовите сумму, – предложил Курылович, – а потом мы обсудим и этот вопрос.

– Смешная цена. Про него будут писать бесплатно. Ну, предположим, сто или двести тысяч долларов. Каков ваш бюджет на этот раз?

– Четыреста тысяч, – сообщил Курылович ошеломляющую цифру. – Но вы распишетесь за пятьсот.

– Полмиллиона долларов за то, чтобы газеты писали об этом пропавшем журналисте? Вы считаете меня сумасшедшим? Скажите, зачем вам это нужно?

– Мы выплатим вам деньги в три этапа, – проигнорировал его вопрос Курылович. – Выплаты будут наличными. Вы опять сомневаетесь?

– Нет, – хрипло ответил Холмский, – я уже не сомневаюсь. Вы деловой человек, Курылович. Только удовлетворите мое любопытство. Зачем вам все это нужно?

– Может, кто-то хочет сделать из него идола. Или создать новую легенду, – пожал тот плечами. – А зачем вам ненужные сомнения? За такие деньги можно раскрутить любое ничтожество, сделать из олуха настоящего гения. Разве не так?

– Так. Но Абрамов уже давно популярный человек. Его и так все хорошо знают. Кроме того, о нем сейчас бесплатно пишут все газеты, о нем говорят на всех каналах. Зачем тогда платить такие деньги?

– Интерес может пропасть, а вам его нужно искусственно поддерживать. Я не понимаю ваших вопросов, господин Холмский. Вы отказываетесь?

– Конечно нет. Я согласен на все ваши условия. Если нужно сделать из этого Абрамова нового мессию, за такие деньги я постараюсь таким его и представить. В общем, я согласен на все ваши условия. Но когда мы закончим, обещайте, что вы удовлетворите мое любопытство.

– После того как все закончим, – подтвердил Курылович. Он тоже был готов на любые условия, лишь бы начать работу. Потом можно будет придумать все, что угодно…

– Вы хотите, чтобы мы раскрутили самого Абрамова или историю его исчезновения?

– Мне важно, чтобы о нем появилось как можно больше материалов. Любых. И в любых комбинациях.

– Мы все сделаем, пан Курылович. Когда вы привезете деньги?

– Первый транш в понедельник. Сто пятьдесят тысяч долларов.

– Договорились. Можете не сомневаться, мы сделаем из него настоящего героя. Хотя я все равно не понимаю, зачем вам это нужно. Но кто платит, тот и заказывает музыку.

Через два дня Курылович передал Холмскому деньги и честно вычел из этой суммы тридцать тысяч долларов, как раз те двадцать процентов, которые сразу зарезервировал для себя. И улетел на следующий день в Польшу, чтобы снова вернуться в Москву через две недели и выплатить следующие сто пятьдесят тысяч, опять же вычтя из них тридцать.

РОССИЯ. МОСКВА. 31 ЯНВАРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК

В этот день Гейтлер и Дзевоньский, оставаясь в загородном доме, сражались в шахматы. Время от времени кто-нибудь из них поглядывал на экран монитора, наблюдая за находившимся в подвале журналистом. Видеокамера была установлена почти под потолком и замаскирована под обычный кронштейн. Ее прикрепили к вбитой в стену железной скобе с таким расчетом, чтобы она могла фиксировать все происходившее в помещении. Сделать камеру подвижной было невозможно, журналист мог обратить на нее внимание, а главная задача состояла в том, чтобы Абрамов о ней не узнал. Он не приглядывался к ней и почти не смотрел в эту сторону, что позволяло наблюдать за ним.

Вечером, к пяти приехал Карл Гельван. Раз в день он появлялся в доме, привозя продукты заключенному. Кухарка была из дома удалена, домработница, обычно убиравшая в комнатах, – получила бессрочный отпуск. Гельван сам спускался вниз, относил питье и пищу для заложника, забирал пустую тару, дважды менял кассеты в биотуалете. Казалось, все идет по намеченному плану. В первые дни было заметно, как Абрамов нервничал. Но затем он несколько успокоился и даже попросил газеты. Ему дали старые журналы и две книги по шахматам, чтобы узник мог чем-то заполнить досуг. Еду для заложника приходилось готовить Дзевоньскому самостоятельно, что последнего явно раздражало. Гейтлер с ироничным любопытством наблюдал за действиями своего партнера. Он понимал чувства Дзевоньского. Однако чем больше людей окажется посвященными в тайну исчезновения журналиста, тем более возрастет риск свести на нет всю операцию, так интересно продуманную Гейтлером.

В этот день Гельван приехал в подавленном настроении. Это было заметно по тому, как он вошел в комнату, как уныло поздоровался с Дзевоньским и кивнул Гейтлеру.

– Что произошло? – полюбопытствовал Дзевоньский, сразу обративший внимание на состояние своего помощника.

– У меня неприятности, – коротко сообщил Гельван. Он не садился без разрешения шефа и потому стоял, глядя на него.

Тот раздраженно махнул рукой:

– Садись и рассказывай.

Гельван сел на краешек дивана. Гейтлер с интересом наблюдал за ним. По негласной договоренности все трое говорили по-русски, чтобы улучшить произношение.

– Говори, – потребовал Дзевоньский. Он сидел в кресле в мягких серых брюках и темном джемпере с белым медведем на груди.

– Я заказывал сегодня еду, – сообщил Гельван, – просил, чтобы привезли побольше хлеба и воды. Четыре ящика. Для вас и для него, – он показал вниз, – а потом меня позвали в другую комнату.

Было очевидно, что он не решается сказать главное.

– И что случилось? – не выдержал импульсивный Дзевоньский. – Нужно говорить быстро. Как это по-русски? Четко.