Кладбище сердца - Роджер Желязны

Мур вдруг почувствовал себя усталым и потрепанным, и шепотом заказал у заботливого призрака мартини, и забрал его, перегнувшись через спящую жену. Медленно потягивая спиртное, он размышлял о мире, пролетавшем внизу.

Надо было оставаться при своих, решил он. Практически ничего он не смыслил в современной политике, или законах, или искусстве; его навыки были воспитаны Кругом и имели отношение только к веселью, музыке, цветовым сочетаниям и остроумным речам; в науке и технике он вернулся на младенческий уровень. Он знал, что богат, но всеми его делами управлял Круг. Непосредственно у него имелась только универсальная личная карта, принимаемая в любой точке света для оплаты за любые товары, удобства и услуги. Периодически просматривая свои бумаги, он видел распечатки балансов и знал, что ему никогда не придется беспокоиться о деньгах. Но он ощущал отсутствие уверенности и компетентности перед встречей с людьми, живущими вне Круга. Возможно, он покажется им закоснелым, старомодным, и «странным» — как он чувствовал себя сегодня вечером — без ореола избранности Круга, маскировавшего личные его качества.

Юнгер храпел вовсю, Леота глубоко дышала, мир медленно вращался внизу. Достигнув Бермуд, они спустились на землю.

Они стояли возле «Стрелы», перед полетным терминалом.

— Хочешь немного пройтись? — спросил Мур.

— Я устала, милый, — сказала Леота, глядя в сторону Дома Спящих. Потом обернулась к Муру.

Он покачал головой: — Я еще не готов.

Она потянулась к нему. Он поцеловал ее.

— Встретимся в апреле, дорогая. Спокойной ночи!

— Апрель — самый жестокий месяц, — объявил Юнгер. — Пошли, инженер. Провожу до стоянки челноков.

Они отправились в путь. Пройдя вдоль шоссе, начинавшегося у терминала, они свернули в широкий проход, ведущий к ангарам.

Ночь была кристально чистой, звезды сверкали золотой пылью, и спутник-маяк блестел, как яркая монетка, заброшенная в глубину небес. Дыхание слетало с их губ белыми облачками, которые тотчас таяли, не успев сформироваться. Мур безуспешно пытался раскурить трубку. Ему пришлось остановиться, прикрывшись от ветра, чтобы наконец это сделать.

— Хорошая ночь для прогулок, — сказал Юнгер.

Мур фыркнул. Порыв ветра выдул ему на щеку огненный дождь табачных искр. Он посасывал трубку, засунув руки в карманы пиджака, подняв воротник. Поэт хлопнул его по плечу.

— Пойдем в город, — предложил он. — Это сразу здесь за холмом. Недалеко идти.

— Нет, — сквозь зубы ответил Мур.

Они зашагали, и по мере приближения к ангарам Юнгер начал нервничать.

— Хорошо бы со мной сегодня кто-нибудь побыл, — сказал он неожиданно. — У меня странное чувство — словно я выпил эликсир столетий и стал вдруг мудрецом в такое время, когда мудрость бесполезна. Я… я боюсь.

Мур ненадолго заколебался.

— Нет, — наконец ответил он, — пора прощаться. Вы едете дальше, а мы здесь сходим. Приятно провести время!

Никто не предложил другому руки, Мур только проводил взглядом удаляющуюся к ангарам фигуру поэта.

Продолжив обход здания, Мур по диагонали пересек широкую лужайку и углубился в сад. Через несколько минут неприятных блужданий он нашел дорожку, ведущую к руинам.

Медленно и настойчиво он прокладывал путь через холодные заросли. После короткого периода паники, когда ему показалось, что он заблудился среди темных деревьев, он выбрался на освещенную звездами поляну, где взвихренные кусты гоняли по развалинам причудливые пятна тьмы, повинуясь порывам ветра.

Трава шелестела у его ног, когда Мур уселся на поваленной колонне и снова разжег трубку.

Он вообразил себя еще одним мраморным истуканом, поскольку пальцы онемели, и почувствовал себя частью этого ландшафта: искусственные декорации, симулированная трансплантация древней истории на новую. Ему не хотелось двигаться. Хотелось вмерзнуть в этот пейзаж и стать памятником самому себе. Он придумывал договор с воображаемым дьяволом: повернуть время вспять, вернуться с Леотой во Фриско, снова работать. Подобно Юнгеру, он вдруг ощутил себя мудрецом — в такое время, когда мудрость бесполезна. Он стремился к знаниям. Он обрел только страх.

Подгоняемый ветром, он отправился в путь. Изуродованный Пан то ли умер, то ли уснул в своем фонтане. Возможно, это холодный сон богов, подумал Мур, и когда-нибудь Пан проснется, задует в свою праздничную свирель, и только ветер отзовется ему среди высоких башен, только налоговый робот приковыляет к нему — потому что посетители Балов забудут праздничные мелодии, глянцевые фигуры на картинках будут лишены мудрости, растворенной в человеческой крови, а людям сделают прививку от нее, и запрограммированная против эмоций машина легкомыслия будет вечно вливать ощущение радости в лихорадочный бред опьяненных, чтобы они не узнали музыку Пана, и среди них никого не окажется из детей Феба, способных хотя бы повторить аттический крик его первого появления, разнесшийся над водами Средиземноморья множество лет тому назад.

Мур пожалел, что не остался подольше с Юнгером, ведь только сейчас он почувствовал, что подсмотрел краем глаза перспективы человечества. Потребовался страх перед новым миром, чтобы вызвать это чувство, но теперь он начал понимать поэта. Почему же тогда Юнгер остается в Круге? — удивился он. Получает ли тот мазохистское удовлетворение, глядя, как исполняются его ледяные пророчества, уходя все дальше и дальше от своего времени? Может быть и так.

Мур заставил себя совершить еще одно, последнее путешествие. Он прошел по их старой дорожке к молу. Камни леденили руки, поэтому он перебрался на пляж по лестнице.

Он стоял на проржавевшем ободе мировой чаши, отражающей звезды. Смотрел на черные горбы камней, на которых они с Леотой вели непринужденную беседу несколько дней/месяцев назад. Сперва он говорил о своих машинах, до того как разговор перешел на более личные темы. Тогда он верил, все еще верил в неизбежное слияние с ними его духа, превращающее их в большие и лучшие вместилища для жизни. А сейчас он боялся, подобно Юнгеру, что к тому времени может утратиться нечто иное, и прекрасные новые сосуды будут заполнены лишь частично, чего-то важного не хватит в них. Он надеялся, что Юнгер не прав; он чувствовал, что взлеты и падения Времени могли бы в некоем грядущем равноденствии возродить все дремлющие истины глубин души, какие он сейчас ощущал в себе, — и тогда найдется слух, чтобы оценить флейту Пана, и ноги, чтобы станцевать под нее. Он старался в это поверить. Он надеялся, что так оно и будет.

Упала звезда, и Мур поглядел на часы. Было поздно. Он устало направился к молу и вновь перебрался через него.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});