День денег - Алексей Слаповский

Он бросился к столу и с нарастающим чувством уверенности стал сличать номер.

И – выигрыш!

«Гитара» – было обозначено.

Николай был счастлив. Играть на гитаре он не умел, но главное – выигрыш! Никто в школе никогда не выигрывал, а ему – повезло!

Никому ничего не говоря, он отправил заказным ценным письмом лотерею в адрес тиражной комиссии, оттуда пришел ответ и вопрос, не желает ли он получить выигрыш деньгами?

«Только гитарой в гарантированном мне законом СССР порядке, а не жульничество!» – сердито написал Николай.

Через три недели он получил уведомление о посылке и с замирающим сердцем помчался на почту.

Там ему объяснили, что посылка – наложенным платежом и для получения ее ему следует заплатить 8 руб. 30 коп. Николай побежал домой, схватил из книжного шкафа несколько книг отца, по которым тот учился в техникуме и которые ему, работающему прорабом на стройке, давно были не нужны, отнес их в магазин «Букинист» и сдал за 10 руб. 18 коп.

В результате он получил-таки выигрыш – гитару стоимостью 7 руб. 50 коп., выпущенную, как свидетельствовала наклейка внутри корпуса, Мозжихинским деревообрабатывающим комбинатом.

Гриф ее болтался, дека имела трещину, металлические струны басов под пальцами визжали, как сто рожающих кошек, но Николай с помощью приятеля-гитариста довел ее до ума, и у того же приятеля перенял несколько аккордов. А дальше учился уже сам, но серьезно, по самоучителю Иванова-Крамского. После школы он стал подрабатывать музыкантом в ресторане, обивая порог филармонии и пытаясь проникнуть в какой-нибудь профессиональный вокально-инструментальный ансамбль. И ему повезло, его взяла на сельские гастроли ритм-гитаристом вместо запившего музыканта группа «Созидатели». Николай прошел нелегкую практическую музыкальную школу, он играл и на бас-гитаре, и на ударных, и за «Ионику» вставал, и перкуссией действовал, и даже саксофон освоил! Кроме этого, у хваткого парнишки, трезвенника и скромника, обнаружились организаторские способности, и вскоре он стал по совместительству чем-то вроде администратора ансамбля. Шли годы, он превратился в администратора матерого, вся страна знала его – и помнит сейчас (имея в виду, конечно, профессиональные круги). Причем работал он по мере возможности честно, а если и получал прибыль незапланированную, то, упаси боже, не в виде взяток, а в виде естественно остающегося неучтенного остатка, нигде никаким образом не зафиксированного. Внешний вид его был такой, какой положено иметь администратору его ранга: черный дорогой костюм, ослепительно белая рубашка, лаковые туфли. Но никто не знал, что костюм, рубашка и туфли существуют у Николая Юрьевича в единственных экземплярах, он носит их крайне бережно, собственноручно чистит, гладит, стирает. И завеса над его второй тайной жизнью (потому что описанная до этого явная была даже и не жизнью, а приложением) открылась бы только тому, кто побывал бы у него в квартире. Обставлена она была старым шкафом, списанным по ветхости и простоявшим до этого тридцать семь лет в одной из гримерок филармонии, взятым оттуда же креслом и феноменальным советским дачно-походным изобретением – раскладушкой. Это – быт вещей. А питание? В стареньком холодильнике имелась бутылка подсолнечного масла, две луковицы, полпачки маргарина, пять картофелин и долька чеснока. Чаю и кофе он не пил.

И все это оттого, что Николай Юрьевич Юрьев экономил каждую копейку, абсолютно всё тратя на лотерейные билеты. Он покупал все, какие только выпускались, он покупал их и вразбивку, и подряд по сто штук. И выигрывал: павлово-посадские платки, утюги, чайники, те же гитары неистощимого Мозжихинского комбината… Один раз выиграл даже ковер, а один раз телевизор «Свитязь». Все выигрыши он предпочитал получать деньгами, и препятствий ему не чинили, лишь только за «Свитязь» категорически отказались выдать денежный эквивалент. Что ж, пришлось получить. «Свитязь», включенный в сеть, пятнадцать минут разогревался, потом появилась полоса, потом возник диктор и произнес «тывая доминирующие тенде», после чего телевизор моргнул, икнул человеческим, но неестественным голосом и взорвался.

Отделавшись испугом и обгоревшими концами портьер (новых покупать не стал, а укоротил), Юрьев бесчувственно (верней, с окаменевшим одним чувством) продолжил свое дело. Он мечтал о главном выигрыше: об автомобиле «Волга ГАЗ-24», все остальное его не устраивало, мелкие выигрыши лишь раззадоривали. И – главное – чувство уверенности, осенившее его когда-то, не проходило. Тут настали времена, когда лотерей расплодилось безумное множество – от моментальных, стерев защитный слой на которых, можно сразу же узнать, проиграл ты или выиграл, до еженедельных с объявлением выигрышных номеров по телевизору. Пришел черед и суперлотерей вроде «Русского лото» и «Лотто-миллион» с главным выигрышем, выраставшим до сумасшедших цифр. И Юрьев бросил все – и ударился именно в две эти лотереи. Но и обстоятельства первой, явной его жизни менялись на глазах: мелкие пескари новорожденного шоу-бизнеса, которых Юрьев и за людей-то не считал, на глазах выросли в молодых акул, зубастых и неуязвимых, какими и являются настоящие акулы животного мира. Однако Николай Юрьевич Юрьев стал почти психологически неуязвим, он равнодушно отнесся к тому, что его вытеснили, отстранили, убрали – и что приходится служить теперь в той же филармонии завхозом, под казенным серым халатом нося все тот же черный вечный свой костюм. Дело в том, что в результате многолетних расчетов, подсчетов, попыток выявить алгоритм Фортуны, он пришел наконец к выводу, что никакого алгоритма нет: купишь ли ты тысячу билетов или один, увеличиваются шансы лишь на мелкие выигрыши (которые даже в совокупности всегда меньше расходов!), а для ГЛАВНОГО выигрыша – все равно. Поэтому он покупает один билет каждого розыгрыша, заполняет, отсылает – и ждет. Восемь раз он выигрывал мелкие суммы, ничуть им не радуясь. И для него уже не то важно, что у главного выигрыша много нулей, а то, что он один его получит, что удача наконец явится к нему во всем блеске, увенчает его жизнь – и оправдает те предчувствия, которые все эти годы с уверенностью существуют в нем!

– Это прямо беллетристика какая-то! – поморщился Писатель, тонко чувствующий безвкусицу в литературных и жизненных сюжетах (потому отчасти, что в своих коммерческих произведениях строго соблюдал законы безвкусицы). – Не хватает финала: он выигрывает, едет лично доставить свой билет и получить деньги, в поезде у него крадут бумажник, в котором ничего, кроме билета, и нет.

– Или, – подхватил Парфен, желая показать, что и его ум способен на творческую фантазию, – получает выигрыш, решает поменять на доллары и его обманывают жулики, оставив без копейки.

– Или, – соревновался Писатель, не желая уступить, – он умирает тут же, у экрана телевизора, как только узнает, что выиграл.

– Да ну вас, – обиделся Змей. – Я вам про живого человека рассказал, а вы начинаете про беллетристику какую-то. Я могу и один к нему сходить, вот в этом доме он живет, – указал Змей на старый облупленный дом, первый этаж оштукатуренный, второй – деревянный.

– Иди, – сказал Парфен, отдавая ему деньги.

И Змей ушел.

– Вот сейчас он поднимается, – сказал Писатель.

– Юрьев открывает дверь, – сказал Парфен.

– Змей говорит ему, что хочет дать ему три тысячи долларов, – сказал Писатель.

– Юрьев ничего не понимает.

– Змей объясняет, как умеет.

– Юрьев начинает понимать. Он в первую секунду радуется: удача пришла.

– Но тут же до него доходит смысл: нет, это не удача, а суррогат удачи!

– И он страшно кричит на Змея. Ему не надо подачек, он играет с судьбой в честную игру!

– Пошел прочь, кричит он и норовит столкнуть Змея с лестницы.

– Тот спускается, на ходу придавая лицу спокойное выражение.

– Нет, выражение легкой досады. И говорит: его нет дома.

И как только Парфен с Писателем закончили этот свой ернический диалог, из-за угла дома показался Змей с выраженьем легкой досады на лице.

– Его нет дома, – сказал он.

– Какая жалость! – воскликнул Парфен. – Может, сходим на работу, в филармонию?

– Не надо. Там эта… Соседка там… Сказала, что он в больнице.

– Тем более! В больницу к нему пойдем!

– Ты дослушай! – рассердился Змей. – Он в больнице, да. А в больнице отделения разные, так или нет? Морг в том числе. Он в морге, в общем.

– Тогда… – начал было Парфен, но Змей с такой обидой посмотрел на него, что он умолк.

– Ладно, – сказал Писатель. – Ходим, ходим, а время обедать. Давайте купим пожрать чего-нибудь и пойдем, Змей, к тебе. Закусим, выпьем слегка.

Так они и сделали. То есть купили по дороге колбасы, сыра, хлеба, бутылочку водки – и вот они дома у Змея, в уютной его комнатушке.

Змей полез под кровать. Шарил. Вылез. Осмотрелся.