Сила трупа - Дмитрий Коваленин

Хозяин окончательно развеселился. И тут у меня в голове что-то сдинулось. То ли бренди мне было уже достаточно, то ли еще почему, — но я повернулся к нему и широко улыбнулся:

— Морита-сан! А ведь у меня для вас подарок! Можно сказать, амулет вашему клубу!

— В самом деле? — глаза хозяина лучезарно зажглись. — Спасибо! Что же это?

— Видите ли… Неделю назад через наш порт русские археологи провозили скелеты сибирских мамонтов. В дар какому-то институту…

Я достал из кармана кость и бережно передал Морите.

— Целую неделю с ними в таможне возился! — продолжал я. — Ну, и подарили на память. Только мне-то она зачем? А вы бы ее вот так же бережно в стекло залили, надпись написали, на стол поставили… Всем радость!

— Хм-м! Неплохая мысль… А что это за кость?

Я посмотрел на Иосича. Иосич все понял.

— Это копчик, Морита-сан! — небрежно разъяснил Иосич. — Митрий просто забыл это слово по-японски… Копчик мамонта. Отсюда начинается хвост.

— Что вы говорите? — впечатлившись, Морита-сан вгляделся в объект повнимательнее. — Но… почему такой хрупкий? Кость мамонта обычно как камень! У нас, вон, даже печати из них вырезают. Вечные. Очень дорого, между прочим…

— Все верно! — важно кивнул я, только что не щелкая каблуками. — Но этого мамонта нашли на Камчатке. В вулканической лаве. Он сгорел заживо вместе с костями.

— Ах, во-от оно что! Но тогда его действительно необходимо залить в стекло! Завтра же брату позвоню. Так значит, копчик камчатского мамонта? Хм-м… А вы, случайно, не знаете, как это пишется по-латыни?

Я посмотрел на Иосича. Тот кивнул и достал свой черный блокнот.

— Я сейчас напишу, Морита-сан… А вы потом так же и гравируйте.

Нацарапав что-то в блокноте, он вырвал страницу и положил на стол перед заинтригованным хозяином. На странице было выведено латиницей:

MAMONTUS KAMCHATIKUS

сopchiсum

И по-японски:

Ключевская сопка, Россия, 1996.

* * *

— Да-а, дорогой мой… — xoхотал я в машине по дороге домой. — Какое же ты все таки потрясающее трепло!

— Ну почему же сразу трепло? — удивился Иосич. — Просто, вишь как… Я же просто так занят, Митрий. Понимаешь? Занят делом!

— Каким делом? Объясни мне хоть раз наконец! Тебе бы лекции читать! Или стихи переводить, своих любимых поэтов группы «Арэти»… А ты чем занимаешься?

— Хех! — Он сплюнул в окно. — Я, Митрий, занимаюсь делом, блин, всей своей грëбаной жизни! Легче, конечно, делать жизнь при помощи денег, кто ж спорит. Но это когда они есть! А когда их нет? Что нам с тобой остается, когда нет денег? Правильно, Митрий. Остаются одни слова.

— И бессмертные души… — почему-то добавил я и вздохнул.

— Угу! — кивнул он важно. — Бирманских боцманов.

— И еще копчики, — мрачно добавил я. — Камчатских мамонтов.

— И консулы стран покойников, — парировал он.

— И телефоны японских борделей, — не сдавался я.

— И разбитые тарелки с пельменями… — Иосич наконец-то заржал и махнул рукой. — Ох, ладно, Митрий! Давай лучше водки тяпнем! Сейчас я тут у заборчика припаркуюсь на пять минут, тут-то мы с тобой и того…

* * *

Клуб «Екатерина» разорился через три месяца после открытия. Нужного количества «русских леди» Морита-сан так и не набрал, клуб свернул, а здание передал в пользование своему сыну. Сын забил пустующие залы игральными автоматами «пачинко». Заведение располагалось слишком далеко от больших дорог, чтобы выжить, и через полгода также закрылось.

Старший брат Мориты вскоре сломал бедро в автокатастрофе, потерял работу в «Тойоте» и, по слухам, развелся с женой.

На этом след бирманского боцмана окончательно обрывается.

Ресторанчик «Тампопо», как я слышал, кормит людей до сих пор.

* * *

Если долго смотреть на море, начинает казаться, что так, как сегодня, действительно будет всегда. Мы смотрели на него годами, но оно оставалось прежним.

В ясные дни оно печально вздыхало, в дождь угрюмо брюзжало, в шторм непотребно и смачно ругалось. Японское море хотело нам что-то сказать, — а мы, два потасканных востоковеда в отставке, пытались расшифровать его Послание. Может, оно рассказывало нам, что через десяток лет я вырвусь-таки отсюда, осяду в Москве, напишу наконец свою книгу и разведусь со второй женой, — а Иосич, святая душа, проживет в Ниигате еще немного, помрет в одиночестве от белой горячки, и его тело сожгут аккурат в том же самом городском крематории?

Не знаю, что слышал он. Он просто пил и слушал. Слушал и пил.

Я же, вспоминая все это, понимаю теперь лишь одно.

Слава богу, хотя бы язык Океана нам уже не постичь никогда.

Слишком давно мы оттуда.

Июль — сентябрь 2004,

Москва.