Там, где в дымке холмы - Кадзуо Исигуро

Она продолжала смотреть в окно. Я попыталась разглядеть, что она там видит, но со своего места различала одну темноту.

— Тебе, наверное, надо быть добрее к другим детям. Тогда ты смогла бы с ними подружиться.

— Я знаю, почему мама попросила вас к нам прийти.

— Если кидаться камнями, ни с кем не подружишься.

— Это из-за той женщины. Потому что мама о ней знает.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Марико. Расскажи мне о своих котятах. Ты еще их нарисуешь, когда они подрастут?

— Это потому, что та женщина может снова прийти. Вот почему мама вас и попросила.

— Вовсе нет.

— Мама эту женщину видела. Видела ее прошлой ночью.

Я перестала шить и посмотрела на Марико. Она, отвернувшись от окна, смотрела на меня до странности пустым взглядом.

— И где твоя мама видела эту — эту особу?

— Вон там. Она видела ее вон там. Поэтому вас и попросила.

Марико отошла от окна и вернулась к котятам. Появилась кошка, и котята принялись ласкаться к матери. Марико легла на пол рядом и что-то им зашептала. В ее шепоте улавливалось какое-то беспокойство.

— Твоя мама скоро придет домой, — сказала я. — Интересно, что она сможет сделать.

Марико не переставала шептать.

— Она подробно рассказывала мне о Фрэнке-сан. Кажется, он очень хороший человек.

Шепот прекратился. Мы обменялись взглядами.

— Он плохой человек, — сказала Марико.

— Так нехорошо говорить, Марико-сан. Твоя мама все мне о нем рассказала — и, похоже, человек он очень хороший. Я уверена, он к тебе хорошо относится, не так ли?

Марико вскочила и подошла к стене. Паук все еще был там.

— Да, я уверена, что он хороший человек. Он хорошо к тебе относится, правда, Марико-сан?

Марико подалась вперед. Паук на стене медленно зашевелился.

— Марико, оставь его в покое.

— Кошка, которая была у нас в Токио, — она ловила пауков. Мы собирались взять ее с собой.

Теперь я могла разглядеть паука отчетливей. У него были толстые короткие лапки, каждая из которых отбрасывала тень на желтую стену.

— Это была хорошая кошка, — продолжала Марико. — Она собиралась поехать с нами в Нагасаки.

— И вы ее привезли?

— Она пропала. За день до нашего отъезда. Мама обещала ее взять, но она пропала.

— Понимаю.

Марико неожиданно протянула руку и схватила паука за лапку. Остальные лапки, когда она сняла его со стены, яростно задергались вокруг ее руки.

— Марико, отпусти его. Он грязный.

Марико перевернула руку, и паук переполз к ней на ладонь. Она накрыла его другой рукой, так что он оказался в плену.

— Марико, отпусти его.

— Он не ядовитый, — сказала она, подходя ко мне.

— Не ядовитый, но грязный. Посади его обратно в угол.

— Но ведь он не ядовитый.

Марико стояла передо мной, держа паука в руках, сложенных чашкой. Между пальцами виднелась лапка, которая медленно и размеренно двигалась.

— Посади его обратно в угол, Марико.

— А что будет, если я его съем? Он не ядовитый.

— Тебе будет очень плохо. Ну же, Марико, посади его обратно в угол.

Марико поднесла паука вплотную к лицу и приоткрыла губы.

— Не глупи, Марико. Паук очень грязный.

Рот Марико открылся шире, а затем ее руки разжались, и паук шлепнулся у моих колен. Я отшатнулась. Паук проворно ринулся по татами в тень за моей спиной. Я тут же опомнилась, но Марико уже успела выскочить за дверь.

Глава шестая

Сейчас не знаю точно, как долго я искала ее в тот вечер. Очень возможно, что времени прошло много: срок моей беременности был уже немалый, и двигалась я с осторожностью. И, оказавшись на открытом воздухе, у реки, я ощутила вдруг странное спокойствие. Часть берега заросла очень высокой травой. В тот вечер, должно быть, на мне были открытые сандалии: отчетливо помню прикосновения травы к голым ногам. Повсюду звенели и стрекотали насекомые.

Потом я различила какое-то шуршание, словно сквозь траву вслед за мной скользила змея. Я остановилась прислушаться — и поняла, в чем дело: вокруг моей лодыжки обмотался кусок старой веревки и волочился по траве. Я осторожно высвободила ногу и при свете луны рассмотрела обрывок: на ощупь он казался сырым и грязным.

— Привет, Марико, — окликнула я девочку.

Она сидела в траве чуть поодаль, подтянув колени к подбородку. Над ней нависали ветви ивы — их на берегу росло несколько. Я подошла к ней поближе, пока не смогла яснее видеть ее лицо.

— Что там? — спросила она.

— Ничего особенного. Прицепилось к ноге.

— А что это?

— Пустяки, просто обрывок старой веревки. Почему ты здесь?

— Хотите взять котенка?

— Котенка?

— Мама говорит, мы не можем держать котят. Хотите одного?

— Думаю, нет.

— Но их скоро нужно раздать. А иначе, мама говорит, придется их утопить.

— Как жалко!

— Вы могли бы взять Атсу.

— Посмотрим.

— Откуда у вас это?

— Я же сказала, пустяки. Просто зацепилось за ногу. — Я шагнула к ней ближе. — Зачем ты это делаешь, Марико?

— Что я делаю?

— Корчишь рожи.

— Я не корчу рожи. Почему у вас веревка?

— Ты корчила рожи. Очень странные.

— Почему у вас веревка?

Я пригляделась к девочке. На лице у нее проступал страх.

— Так вы не хотите котенка?

— Пожалуй, нет. Что с тобой?

Марико встала. Я подошла вплотную к иве. Невдалеке виднелся домик, его крыша темнела на фоне неба. Из темноты донеслись шаги убегавшей Марико.

* * *

Подойдя к двери домика, я услышала изнутри сердитый голос Сатико. Когда я вошла, обе повернулись ко мне. Сатико стояла посередине комнаты, ее дочь перед ней. При свете фонаря лицо Сатико с тщательно наложенной на него косметикой походило на маску.

— Боюсь, что Марико доставила вам беспокойство, — обратилась она ко мне.

— Ну да, она выбежала наружу…

— Извинись перед Эцуко-сан. — Сатико грубо дернула дочь за руку.

— Я снова туда хочу.

— Шагу не сделаешь. А ну, проси прощения.

— Хочу на улицу.

Свободной рукой Сатико с силой шлепнула по бедру дочери.

— Ну же, извинись перед Эцуко-сан.

На глазах у Марико выступили слезы. Она мельком глянула на меня, потом повернулась к матери:

— Почему ты всегда уезжаешь?

Сатико предостерегающе занесла над ней руку.

— Почему ты всегда уезжаешь с Фрэнком-сан?

— Ты собираешься извиниться?

— Фрэнк-сан писается как свинья. Как свинья в канаве.

Сатико замерла со все еще поднятой рукой, глядя на дочку.

— Он пьет свою мочу.

— Замолчи.

— Он пьет свою мочу и гадит себе в постель.

Сатико, не шелохнувшись, смотрела на дочку.

— Он пьет свою мочу. — Марико высвободила руку и с беззаботным видом пересекла комнату. На пороге она обернулась в сторону матери: — Он писается как свинья, — повторила она и шагнула в темноту.

Сатико не сводила глаз с двери, явно забыв о моем присутствии.

— Кому-то из нас пойти за ней? — выждав, спросила я.

Сатико, посмотрев на меня, как будто немного успокоилась.

— Нет, — сказала она и села. — Оставим ее.

— Но уже очень поздно.

— Оставим ее. Захочет — вернется.

Чайник на плите пускал пар. Сатико сняла его с огня и стала заваривать чай. Я, глядя на нее, тихо спросила:

— Вы нашли своего друга?

— Да, Эцуко. Я его нашла. — Готовя чай, она смотрела в сторону, потом сказала: — Спасибо вам огромное, что пришли сегодня вечером. Извините меня, пожалуйста, за Марико.

Я пристально наблюдала за Сатико.

— Какие у вас теперь планы?

— Планы? — Сатико наполнила заварной чайник, а оставшуюся воду выплеснула на огонь. — Эцуко, я уже много раз вам повторяла, что самое важное для меня — это благополучие дочери. Это должно стоять на первом месте. В конце концов, я мать. А не какая-то официантка из бара, плюющая на приличия. Я мать, и главное для меня — интересы дочери.

— Конечно.

— Я собираюсь написать дяде. Сообщу, где нахожусь, и опишу мои теперешние обстоятельства настолько, насколько он вправе о них знать. Далее, если он пожелает, обсудим возможности нашего возвращения к нему. — Сатико взяла заварной чайник обеими руками и принялась легонько его встряхивать. — Собственно говоря, Эцуко, я даже рада, что все вышло именно так. Представьте, какой травмой для моей дочери было бы оказаться в стране, где все чужие, в стране, где полно американов. И вдруг заиметь отцом американа — представьте, как это сбило бы ее с толку. Вы понимаете, о чем я говорю, Эцуко? Ей и без того выпало в жизни немало расстройств, она вполне заслуживает того, чтобы где-нибудь устроиться прочно. Даже хорошо, что дела обернулись именно так.

Я пробормотала что-то в знак согласия.