Купавна - Николай Алексеевич Городиский

чистой совести хочу спросить: когда ты начал писать все это и зачем?

— Дело такое было… Попросили меня малятки из этой самой нашей школы рассказать о том самом-самом, ну, стало быть, каким я был в их возрасте. Я и поговорил с ними. А они мне: «Это же так интересно!» И потянуло меня на воспоминания. Взял я вот эту тетрадь и пошел строчить, чтобы выполнить просьбу ребятишек: оставить это самое-самое в школьном музее, как бы в назидание всем маленьким потомкам. Писать начал, а оно звено за звеном потянулось. И вышло такое, что малятам и несподручно показывать. Разве что взрослым… Эх, грехи наши тяжкие! — Градов смахнул ладонью со своего лба крупные капли пота. — Душновато, — протянул он. — Ты вот что, дружба… Времени у нас довольно. Предлагаю спуститься к старику Днепру. Он, Славутич, гостеприимен. Лекарь добрый, выкупаться — самое благое средство от разжижения мозгов. А после и винегретиком закусим, пальчики оближешь. Есть тут у нас мастерица угостить — Марина Остаповна, дочка того самого Остапки Оверченко, который меня в детстве отдубасил. Ну, айда за мной!

Градов схватил меня едва ли не за шиворот, приподнял с травы.

— А плавки! — спохватился я. — Они ж в машине. Да и машину надо на ключик.

— А, не надо. Пускай себе так отдыхает.

— Как так?

— Да так. Здесь почти у каждого машиненка, — лукаво подмигнул Градов. — И есть поименитее твоей «Победы». А мотоциклы с колясками давно прописку приобрели. Так что никуда твоя собственность не денется.

— Тогда добро. Я мигом.

Вскорости, прихватив плавки, я застал его на плоской вершине скалы. Отсюда было хорошо видно, как чайки то стремительно падали и садились на воду, то взлетали в слепящую синеву неба, переполненного солнцем.

Гу-у!.. Гу-у-ух! — пронеслось над рекой.

Из-за поворота показалось буксирное судно: караван барж спускался вниз по течению. Он двигался быстро на стрежне реки, чайки с радостно-пронзительным криком кинулись встречь ему.

Градов сидел, покуривая и уперев локоть в колено, наблюдал за птицами.

— Великолепен старик! — воскликнул я, кивая в сторону Днепра.

— Таковский он! — живо подхватил Николай Васильевич. — Работяга! — И позвал меня: — Пойдем!

Осторожно ступая, мы двинулись по крутизне к подножию скалы. Тропинка, шелестящая мелким гравием и шипящая песком, вывела нас к деревянному помосту. От него к берегу вели аккуратно вырубленные в скале, удобные для спуска ступени.

— О, да тут купальня! Но почему нет ни души? — спросил я.

— Немыслим Славутич без людей! — горячо возразил Градов и, тут же впадая в тихое раздумье, кивая головой на левый берег, добавил: — Все там. Покос нынче, массовый выход на косовицу. А малятки со стариками собирают лекарственные травки. Кто постарше — в пионерском лагере. Они тож при деле.

Я присел на черный, выплеснутый весенним паводком и обожженный солнцем топляк. Прислушался к шелесту его заплесневелых ветвей, утопающих в воде. Николай Васильевич между тем сбросил с ног полотняные сандалеты, разделся и вошел по щиколотку в реку. Широко расставив свои длинные ноги, он положил ладонь левой руки на правое плечо, точно хотел на своей широкой груди скрестить руки, да не хватало правой.

— Остановись, мгновенье! — крикнул я и осекся: глубокими извилистыми шрамами была исполосована почти вся его спина.

Он отозвался не сразу, долго не поворачивая ко мне головы, а упрямо смотря перед собой на тот, левый, берег.

— Оглянись каждый из нас назад, то увидишь: прошлое сложено вот из таких мгновений.

— Человек волен размышлять о себе по-своему, — сказал я и начал раздеваться, подавленно поглядывая на его спину.

Градов вышел из реки.

— Люди живы и своим прошлым и настоящим. Но каким бы сумрачным не представлялось минувшее, с годами оно всегда приобретает бо́льшую ясность и яркость, чем сегодняшнее.

— О чем ты? — спросил я.

— Да о том, над чем ты, я понял, смеялся в душе, читая мою кропатню, — ответил он и, помолчав, продолжил: — Что ж, не все проливается на бумагу так, как хотелось бы. Иное и совсем не выходит. Есть такое, о котором можно говорить лишь наедине с самим собой, и то как бы глядя на себя со стороны. И ругая… на чем свет стоит… Однако денек-то выдался! Айда, искупаемся! Пока мы тут одни…

В старомодных, почти до колен, трусах Градов вошел в реку, неожиданно метнул в меня пригоршню брызг. Я взвизгнул. Почти одновременно с вершины скалы донесся звонкий смех — кто-то за нами наблюдал.

— Не бойся, пока я тут, она глаз не покажет, — поспешил успокоить меня Градов. — Боится меня как черт ладана. Она, чую!

Он окунулся с головой, после чего шумно отфыркнулся и захлопал рукой по воде, будто отбивался от чего-то.

— У некоторых рыб, — между тем говорил он, — существуют так называемые спутники. Например, у промысловой рыбы необычного названия — рексия, обитающей в Тихом океане, есть свой постоянный спутник — странное животное красного цвета, такая тварь, что не сравнишь даже с самым поганым чертом. А живущая на тунцах дидимозоида может перепугать до смерти. У нее две головы. Она впивается в жабры тунца и совершает с ним тысячекилометровые путешествия. Ухватится — не оторвешь.

— Надеюсь, в Днепре такие твари не водятся! — крикнул я, заходя в воду.

— Слава богу, в Славутиче таких нет. Однако на берегу частенько появляются и пострашнее, — хитровато усмехнулся он, бросаясь вплавь и громко фыркая: — Уф-уф, водица — будьте спокойненьки!

Этот однорукий человек держался на воде легко и лихо — заплывал далеко, на самый стрежень. Плыл на спине, лицом к полыхающему небу, точно ловил ртом летящие от самого солнца жаринки и, чтобы погасить их, хватал ртом воду, поворачивая голову набок, затем выплескивал ее фонтанчиками всех цветов радуги.

Плыл Градов очень быстро, работая и ногами, отчего вскипали бурунчики за ним, будто от невидимого винта моторной лодки. Я едва поспевал за ним, а в обратный путь устремился раньше его. И все же он обогнал меня и вскоре ступил на берег.