После добродетели: Исследования теории морали - Аласдер Макинтайр

теорий, которые включены в обоснование таких терапевтических модусов, варьируются, конечно, весьма широко; но сам модус имеет гораздо большую социальную значимость, чем теории, которые столь много значат для их протагонистов.

Я говорил, что характеры в общем являются теми социальными ролями, которые обеспечивают культуру ее моральными дефинициями; но очень важно отметить, что я не имею в виду при этом, что моральные веры, выраженные и воплощенные в характерах конкретной культуры, будут гарантировать универсальное согласие в рамках этой культуры. Напротив, в значительной степени именно потому, что характеры обеспечивают фокальную точку расхождений, они могут выполнять свои определяющие задачи. Отсюда морально определяющий характер управленческой роли в нашей собственной культуре проявляется почти столь же большим числом разнообразных современных нападок на управленческие и манипулятивные виды теории и практики, как и лояльных подходов к ним. Те, кто постоянно атакует бюрократию, эффективно поддерживают представление, что Я должно определять себя в терминах отношения к бюрократии. Теоретики неовеберовской организации и наследники Франкфуртской школы невольно объединяют свои голоса в хоре театра современности.

Я вовсе не считаю, что в этом феномене есть что-то особенное, свойственное нынешнему времени. Социальное определение Я часто, почти всегда, осуществляется через конфликт. Однако это не означает, как предполагают некоторые теоретики, что Я является социальной ролью и ничем иным, ролью, которую оно наследует. Я, в отличие от своих ролей, имеет историю и социальную историю, и роль современного эмотивистского Я постижима только в качестве конечного продукта долгого и сложного развития.

Я, как оно представлено в эмотивизме, не может быть просто или безусловно отождествлено с любой конкретной моральной установкой или точкой зрения (включая установки характеров, которые социально воплощают эмотивизм) уже потому, что его суждения в результате лишены критерия. Конкретно, современное Я, названное мною эмотивистским, не обнаруживает пределов, которые служили бы вердиктом суждениям, потому что такие пределы могли бы быть производными от рациональных критериев для оценки, а, как мы видели, эмотивистское Я не обладает никакими такими критериями, Я может принять любую точку зрения, с высоты которой критике может быть подвергнуто все, включая выбор точки самим Я. В этой способности Я избегать любой необходимой идентификации с некоторым конкретным контингентным состоянием дел некоторые современные философы, как аналитические, так и экзистенциальные, видят сущность моральной субъектности. Быть моральным субъектом с этой точки зрения, значит, держаться в стороне от любой ситуации, в которую он вовлекается, отступать от любой характеристики, которой он может обладать, и выносить вердикт суждению с чисто универсальной и абстрактной точки зрения, из которой полностью исчезает всякая социальная конкретность. Таким образом, каждый может быть моральным субъектом, поскольку моральная субъектность должна быть ограничена рамками Я, а не социальными ролями или практиками. Контраст между этой демократизацией морального субъекта и элитистскими монополиями управленческой и терапевтической экспертизы не мог бы быть острее. Любой минимально рациональный субъект должен рассматриваться как моральный субъект, но менеджеры и терапевты обретают свой статус благодаря своему членству в рамках иерархий приписываемых им умения и знания. В области факта существуют процедуры устранения разногласий; в области морали окончательный характер разногласий удостоился титула «плюрализм».

Это демократизированное Я, которое не имеет необходимого социального содержания и необходимой социальной идентичности, может быть чем угодно, может принимать любую роль или любую точку зрения, потому что оно есть в себе и для себя ничто. Это отношение современного Я к его действиям и его ролям было концептуализировано его наиболее проницательными и наиболее восприимчивыми теоретиками такими двумя способами, которые с первого взгляда кажутся совершенно различными и несовместимыми между собой. Сартр — я говорю сейчас о Сартре только тридцатых и сороковых годов — изобразил Я как нечто такое, что полностью отлично от любой конкретной социальной роли, которую сможет играть; Эрвин Гоффман, в противоположность этому, устранил Я в пользу его ролевой игры, аргументируя при этом, что Я — это не больше, чем «крюк», на который вешаются одежды роли (Goffman 1959, р. 253). С точки зрения Сартра центральной ошибкой является идентификация Я с его ролями, ошибкой, которая несет с собой как бремя морально плохой веры, так и бремя интеллектуальной путаницы. Центральной ошибкой с точки зрения Гоффмана является предположение, что существует субстанциальное Я сверх и помимо сложных представлений ролевой игры, ошибкой, свершаемой теми, кто хочет «обезопасить» человеческий мир от социологии. И все же оба кажущиеся противоположными взгляды имеют гораздо больше общего, чем это кажется с первого взгляда. В анекдотическом описании Гоффманом социального мира все еще существует отчетливое призрачное «Я», психологический крючок, которому Гоффман отказывает в субстанциальности, мимолетно порхая от одной четко структурированной ролевой ситуации к другой. И для Сартра самооткрытие Я представляет открытие того, что Я есть «ничто», что оно не субстанция, а множество постоянно открытых возможностей. Таким образом, поверхностные разногласия Сартра и Гоффмана на более глубоком уровне оказываются определенного рода согласием, а они согласны только в том, что оба полностью противопоставляют Я социальному миру. У Гоффмана социальный мир есть все, и, следовательно, Я оказывается вообще ничем и не занимает социального пространства. У Сартра, даже если Я занимает какоелибо социальное пространство, то это происходит случайно, и, следовательно, он также не рассматривает Я актуализированным.

Какие моральные модусы открыты таким образом понимаемому Я? Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы сначала должны вспомнить вторую ключевую характеристику эмотивистского Я, а именно отсутствие у него окончательных критериев. Мы уже упоминали, что какие бы критерии, или принципы, или же оценочные предпочтения ни признавались эмотивистским Я, они должны быть сконструированы как выражение установки, предпочтения или выбора, которые уже не управляются критерием, принципом или ценностью, будучи первичными по отношению ко всем критериям, принципам или ценностям. Но из этого следует, что эмотивистское Я в своем переходе от одного состояния моральной приверженности к другому состоянию может не иметь рациональной истории. Внутренние конфликты являются для него необходимо глубоким столкновением одного случайного произвола с другим. Это Я без заданных непрерывностей, за исключением тела, которое является носителем Я, и памяти, аккумулирующей наилучшим образом прошлое Я. А из работ по проблеме личного тождества Локка, Беркли, Батлера и Юма известно, что этого недостаточно ни, вместе, ни по отдельности для спецификации такой тождественности и непрерывности, в которых столь уверено наше реальное Я.

Так понимаемое Я, с одной стороны, резко отличное от своего социального воплощения и, с другой стороны, не имеющее собственной рациональной истории, приобретает абстрактный и призрачный характер. Поэтому следует отметить, что бихевиористское