Взять живым ! - Владимир Карпов

Иногда с ним горячо спорил танкист Демин.

- Ну все, немцы выдохлись! - сказал однажды Линтварев, прочитав какую-то заметку.

- И кто же это определил? - тут же откликнулся Демин.

- Объективный ход событий.

- А именно?

- Вот приводятся выдержки из немецких газет. Фашисты уже не сообщают о планомерных наступлениях, а говорят, будто на Восточном фронте свирепствуют морозы, что непозволяет проводить больших наступательных операций.

- Ну и что? - возразил Демин. - правильно пишут - зимой воевать труднее, снега маневр сковывают. Немцы к тому же непривычны к нашим морозам.

Линтварев спокойно ждал, пока танкист выскажется, по его ироническому лицу Ромашкин видел - комиссар подготовил веское опровержение:

- К зиме суровой они непривычны, правильно вы говорите. Но где она, зима? Где морозы? Холоднее трех - пяти градусов еще и не было! Зима в этом году поздняя. Так что погода благоприятствует немцам. А почему они кричат о морозах? Ищут оправдание своим неудачам. Значит, выдохлись!

Ромашкин в споре не участвовал, но соглашался с Линтваревым - холодов действительно не было. Василий не раз выходил во двор госпиталя в одном синем байковом халате, дышал свежим воздухом.

- Очень хорошо, что Совинформбюро опубликовало такую статью, убежденно говорил комиссар. - Это официальный документ. Придет время, историки откроют сегодняшний номер газеты "Правда" и увидят - не генерал Мороз, как утверждают немцы, остановил их, а мы - Красная Армия.

Ромашкин надел свой линялый старый халат, собрался на прогулку - не для того, чтобы убедиться в отсутствии мороза, а просто на очередную вылазку, тайком от сестер.

Он спустился на первый этаж и вышел за дверь. Голова закружилась от чистого холодного воздуха и едва уловимого запаха снега. Василий каждый день удлинял прогулки и постепенно узнавал, что делается во дворе госпиталя, где какие службы, отделения.

Раньше он слышал стук молотков в большом сарае, в дальнем углу двора. Сегодня добрался и до этого сарая. Оттуда вышел такой же, как и он, выздоравливающий в синем теплом халате, подпоясанном куском бинта.

- Что здесь за мастерская? - спросил Ромашкин, надеясь, что и себе найдет какое-нибудь занятие от скуки.

Шьем деревянные телогрейки для нашего брата, - ответил выздоравливающий.

- Чего? - не понял Ромашкин.

- А ты зайди, посмотри.

Василий заглянул за дверь, откуда пахнуло приятным теплом свежих стружек и опилок. В большом просторном помещении, прислоненные к стене, рядами стояли гробы, сбитые из свежеоструганных досок.

Ромашкин отшатнулся.

- Не понравилось? - усмехнулся парень. - Есть и другая работа. Иди вот в лесок, там увидишь.

- Мне так далеко нельзя ходить.

- Подумаешь, даль - двести метров. Небось до Берлина собирался дойти, да немцы тебе маршрут укоротили, - съязвил боец.

Ромашкин обиделся, подумал о Линтвареве: "Вот какие разговорчики тебе, комиссар, надо слышать" - и ответил:

- Трепач. Совсем не думаешь, о чем болтаешь.

Выздоравливающий рассмеялся.

- Ничего, злее будешь. Это полезно.

Ромашкин вспоминал Куржакова. "Жив ли? Тоже все время про злость говорил. А в бою был веселый, улыбался. Я думал, пристрелит меня за танки, а он даже помог".

Еще через три дня Ромашкин вышел за ограду и добрался до того самого лесочка, где, он теперь знал, была работа для выздоравливающих. В лесочке оказалось кладбище. На большой поляне одинаковые могилы выстроились ровными рядами. "И мертвые в строю", - подумал Ромашкин. Большинство могил занесено снегом, но были холмики свежей, темной земли. Над всеми - старыми и новыми - возвышались пирамидки со звездочками. У свежего холма курили, опираясь на лопаты, выздоравливающие в полушубках и синих пижамных штанах, заправленных в сапоги. "Вот какую работу предлагал мне тот парень - могилы рыть... Ну и тип!"

Василий тихо побрел вдоль старых могил, читая фамилии. "Может быть, наши ребята - Карапетян, Сабуров, Синицкий - здесь похоронены? Хотя едва ли. Они же не были ранены. Их сразу. Где-нибудь в братской могиле зарыты". Ромашкин вдруг оторопел, увидев свою фамилию. Еще раз прочитал - "Рядовой Ромашкин П.Н.". Что-то холодное побежало от ног к сердцу. "Рядовой... П.Н. - Петр Николаевич... не может быть! Почему не может? Всего три дня пролежал Гасанов, и вынесли. Теперь ляжет вот в ту могилу, которую роют, и завтра уже будет написано: "Гасанов". Так и не узнал, что у него нет ноги..." Василий понял, как бы он ни хитрил, как бы ни уводил мысли в сторону, от беды ему не уйти - это инициалы отца, Ромашкина Петра Николаевича.

Василий побежал в госпиталь, влетел к лечащему врачу.

- Почему такой взъерошенный? - спросил военврач, привыкший видеть его спокойным.

- Вы не помните раненого Ромашкина? Пожилой такой. Худощавый, высокий. Его здесь лечили... Он там похоронен. Инициалы совпадают - П.Н., у моего отца такие же. понимаете?

- Успокойся. Сейчас проверим. Какое звание у отца?

- Рядовой.

- Все ясно. Я его знать не мог: меня сразу закрепили за командирскими палатами. Идем.

В управлении госпиталя они зашли в тесную комнатку со стеллажами. Там в папках лежали врачебные документы на выбывших раненых.

- Посмотрите, пожалуйста, на "Р" - Ромашкин, - попросил военврач старую женщину в очках.

Она пошуршала страницами около выступающей картонки с черной буквой "Р" и, выдернув папочку, подала доктору. Он полистал бумажки, жалостливо посмотрел на лейтенант, тихо сказал:

- Да, это он. Все совпадает - Оренбург, имя, отчество, даже адрес. Екатерина Львовна, дайте, пожалуйста, лейтенанту стул. Садитесь, читайте. Здесь все сказано. В палату историю болезни дать не могу. Читайте здесь.

Василий раскрыл синюю папку. Прочитал: "Ф.И.О. - Ромашкин Петр Николаевич. Год рождения - 1903. Национальность - русский". "Зачем здесь нужна национальность?" "Партийность - беспартийный, - мелькало перед глазами. - Диагноз - сквозное ранение в грудь с повреждением сердечной сумки". "И я в грудь, и папа..." Буквы расплылись, будто бумагу намочили водой. И тут же Василий почувствовал, что слезы заливают глаза и уже катятся по щекам...

Остаток дня Василий пролежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Мария Никифоровна опять хлопотала возле него. Соседняя кровать была пуста, на место Гасанова никого еще не положили.

- Сердечный ты мой, надо же случиться такому, - тихо приговаривала тетя Маня и гладила Василия по голове. Ее глаза были влажными, но слез уже не было - выплакала вчера, когда умер Гасанов. - Ну уймись, ты ведь большой, - просила она, как ребенка. - О себе подумай, о своем здоровье. Теперь и за себя и за него вдевать придется. Уймись, сынок!..

С этого дня Ромашкин стал торопиться на фронт. Его торопливость была теперь не только от желания отличиться и показать свою удаль - нет, он еще хотел мстить за отца. У него что-то окаменело в груди, и, чтобы там стало легче, надо было, он понимал, скорее оказаться на фронте, бить фашистов, бить много и беспощадно.