Лесными тропами к истоку - Леонид Васильев

– А где у нас артист Тамарин? Встань, пожалуйста, пусть на тебя посмотрит коллектив.

Тамарин бодро встал и отвесил поклон влево и вправо.

– Не паясничай, – одернул артиста директор. – Вот, товарищи, перед вами исполнитель комических ролей – Юрий Тамарин. Последствия медовухи привели его ночью к памятнику 1000-летия России. Мне про этого артиста рассказал охранник Кремля. В полночь он услышал лай собаки, подумал, что где-то посторонний человек. Подошел, а человек лаять перестал и начал разговаривать с бронзовыми изображениями людей. «Вы, – говорит, – зачем залезли друг на друга? Вот ты, с крестом в руке, который на самом верху, спускайся, все спускайтесь вниз, я сейчас петь буду. А вы, уважаемые, слушайте и аплодируйте. Хотя, можете не спускаться, слушайте стоя, я этого достоин».

В зале буря хохота, казалось, собрание превратилось в комическое представление. Директор, довольный своим выступлением, сам смеялся до слез. Высморкавшись в носовой платок, он продолжал речь более серьезным тоном:

– Но это еще не все. Артист Тамарин, вероятно, под влиянием все той же медовухи, ходил по пляжу, держал одежду подмышкой и рекламировал из плавок свои анатомические особенности. Что он хотел выказать этим великоновгородцам – понять затруднительно. Давайте кончать безобразия! Наша задача – нести культуру в массы, а не лаять по ночам и заниматься рекламой отдельных частей своего тела. Я понимаю интерес общества к ресторану «Детинец», ведь в стране такое заведение в единственном числе и всем хочется туда заглянуть, откушать яства по рецептам старины глубокой. Но при этом не забывайте о качестве спектаклей. Это в нашей работе главное, – заключил выступление директор Михаил Юрьевич.

Глава 11

В воскресный день Нина Филатова, как всегда, принесла Николаю Ивановичу парное молоко. Зайдя в дом, поставив на кухне банку, она обнаружила хозяина в постели:

– Ты что это до сих пор подушку мнешь? Пора вставать, вари свою любимую пшенную кашу… А ты, Николай, не занемог ли?

– Просто устал я, – лениво отвечал старик.

– Работал что ли всю ночь?

– А вот, почти всю ночь черта гонял.

– Чего-чего? – насторожилась Нина.

– Черта, говорю, гонял!

– Батюшки, – всплеснула руками женщина, – это во сне что ли?

– Во сне, а вроде все наяву, вот как тебя видел его.

Слушая бред инвалида, Нина присела на табуретку, задавая вопрос:

– Ну и чего ты видел?

– Ну, вот, лежу я так же, читаю про царя Петра, гляжу, а передо мной черт стоит. Харя у него точь-в-точь, как у Васьки – «лесного клопа», что на складе рабочим костюмы, валенки и рукавицы выдает.

– Ну и чего от тебя ему надо? – не унимается Нина.

– Дак я его спрашивал: «Ты как ко мне попал?» «Через окно» – отвечает.

– Оно же закрыто на зиму?

«А нам, чертям, все пути открыты, мог бы через трубу пролезть, да жалко новый костюм пачкать».

Нина крестится на Божий образ, а дядя Коля, приподнявшись на локоть, продолжал:

– Это ты, Фытов Васька – «клоп» по прозвищу?

«Нет, я черт» – отвечает.

– А ну, сними рога! – приказываю.

– Они настоящие, не снимаются.

– Ну и черт с тобой!.. Зачем пришел?

– Купи валенки, – говорит.

– Государственным имуществом торгуешь?.. Да и зачем мне на одну ногу два валенка?

«Тогда купи свою живую ногу – видишь, на ней все пальчики шевелятся… нет, лучше давай меняться – я тебе ногу, а ты мне – душу свою».

– Заманчиво твое предложение, черт. Кому не хочется ходить на двух ногах?.. Постой, а как мне жить без души? Она, даже у животных есть. получается, я буду жить бездушным истуканом?.. Душа-то у меня от Бога, как я ее могу на что-то поменять?.. Нет, черт, не видать тебе фарта! Сделай милость, пододвинь свою поганую морду, а то клюшкой не достану!

Дядя Коля, вздохнув, радостно рассмеялся, затем вытерев губы, продолжал:

– Ох, и надавал я ему. Откуда только прыть взялась, скачу за чертом на одной ноге, клюшкой, как саблей машу. Черт от меня под стол – шасть и кричит: «Бери ногу – давай душу!» А я его клюшкой, клюшкой! Он от меня на шифоньер – шасть и кричит: «Бери, старый дурак, ногу – давай душу!» А я его клюшкой, клюшкой… так он и вылетел из дому через трубу. Неповадно ему будет – души людские скупать.

Нина хохотала до слез, такого в кино не увидишь, а затем, подумав, предложила:

– Надо к тебе батюшку Георгия послать, пусть избу твою святой водой окропит, а то дьявол будет навещать тебя каждую ночь.

– А я его клюшкой, клюшкой, – храбро восклицал старик.

– У дьявола сила несметная, с ним бороться надо Божьим словом и крестным знамением.

– Нина, а ты вчера смотрела телевизор? Там о конце света говорили, даже дату назвали.

– Дак ведь, стоит глаза сомкнуть навсегда, вот тебе и конец света, – отвечала женщина.

– Не-ет, замотал головой Николай Иванович, – я говорю о конце света всему мировому масштабу. Правда это, аль нет?

Нина подумала и, вспомнив заветы библии, отвечала:

– Господь Иисус Христос сказал своим ученикам, что срок кончины мира или день Господень, не ведом никому, кроме Бога Отца.

Позднее Соколов, встретившись с дядей Колей, поделился с ним сокровенными мыслями:

– Я ведь, тоже вижу сны, правда, с чертями не воюю. У меня и во сне, и наяву воспоминания о театре, о творческом коллективе.

– Чего ж ты – голова твоя садовая, из театра ушел? – качает головой дядя Коля. – Жил бы в городе, как во дворце припеваючи, в ванной бы мылся, там и горячая вода в доме, и теплый туалет для удобства. И вообще город – он веселый, там люди не скучают, не сидят у окна, как я.

– Ты прав, Николай Иванович, там для дегенератов и ванна, и шампанское, но разве смысл бытия в этом, все равно для счастья этого мало. Нет ничего хуже одиночества.

– Вот тут ты прав, – согласился старик, – иногда плакать хочется.

Соколов поднял голову, стал рассказывать:

– Любил я в театре девушку Жанну, прекрасной души человек. После окончания гастролей мы артисты уезжали в отпуск. Я приехал в родительский дом в поселок Береговое, а моя балерина Жанна в деревню к родителям. Мы с ней расстались большими друзьями, надеясь на скорую встречу. Я ходил на рыбалку, косил сено, колол дрова на зиму. Отпуск прошел быстро. Но все это время давила тоска одиночества и неприятное ощущение. Наконец, вернулся на работу в театр и вижу возле доски объявлений и расписаний спектаклей фотографию Жанны в черной рамке и свежие цветы.

– Умерла что ли девушка-то? – воскликнул дядя Коля.

– Погибла. У меня перехватило дух…

– Да что произошло-то?..

– Брат решил покатать ее на мотоцикле по лесу вдоль реки. На повороте их занесло, сорвались с обрыв. Брат остался жив, а Жанночка. У меня все внутри перевернулось, умерло, а раз ее не стало и театр мне стал не мил. Разве можно на сцене петь с раненым сердцем, коль душа не поет? Уходя из театра, лег на пол сцены, которого касались ноги балерины Жанны, поцеловал пол и с тяжелым сердцем навсегда покинул стены Музыкального театра – храма моей мечты.

Жизнь непредсказуема, ни один человек не знает, куда, в какую сторону ему укажет путь вектор его судьбы.

Соколов покинул мир песенных звуков. Жалуясь на несостоявшуюся мечту, он вернулся в мир лесного края. Где бы человек ни обитал, он должен честно служить вере и долгу.

Ночью слышно было, как Воевода – мороз, пребывая в хорошем расположении духа, своей колотушкой старательно стучал по углам деревянных домов, стволам старых лип, как бы приговаривая: «Спите, старые, спите… Чего руками-то шарите? До весны еще далече, всему свое время».

Утром Андрей глянул в окно, дыханием отогрел стекло, перед ним открылась рябина.

На ее красных гроздьях суетятся прилетевшие на зимовку ярко – оранжевые снегири.

На ветках три снегиря. По окрасу перышков, одна из птичек – самочка, а самым крупным из них, по разумению егеря, был отец третьего снегиря – жениха самочки.

Картина понятная, перед ним, как и другие зимние птички – невелички, милейшие создания. Они романтики зимних приключений, заложники проектов Создателя. Другие-то птицы стараются улететь на зиму в тепло – на юг, а эти странники – в зиму, на мороз.

Смотрит на снегирей егерь Соколов и представляет жизненную человеческую ситуацию: будто бы муж дамочки суетится возле нее, пытаясь отвлечь от сна, но подруга, крепко вцепившись ножками в ветку, блаженно отдыхает, закрыв глаза.

День набирает силу, вот уж из-за зубчатого леса показался край солнышка. Пора завтракать.

Отец снегирь, сорвав с грозди мороженую ягодку, отогрел ее в клювике, раздавил ее сочную мякоть, и она потекла по горлышку сладким, терпким вином. Наклевавшись, снегирю захотелось пропиликать что-нибудь эдакое, на тему:

Ах, ты, зимушка – зима,Зима снежная была…

Он весело посмотрел на сына и его сонную молодуху, на красную гроздь рябины, и стал напевать наследнику на ухо:

На заре ты ее не буди,На заре она сладко так спит.Утро дышит у ней на груди.

– Сынок, а супруга твоя, не беременна ли? – интересуется старый снегирь.