Шанхай. Любовь подонка - Вадим Чекунов

— Когда-то раньше. Когда учился в Америке.

— Ага, теперь понятно, почему у тебя американский акцент.

— Хочешь послушать русский?

— Давай.

Сделал суровое лицо.

— Рашн пипл из зе бест ин зе ворлд. Ауа кантри из зе бигест анд вэри паурфул.

Ли Мэй засмеялась.

— А китайский можешь?

— Шанхай ис вели гуда. Итиса вели бига сити...

— О боже, я тоже так говорю! — Вскинула руки к лицу. — Какой ужас!

Ее кокетство забавляло меня.

— И все-таки, ты любишь баскет?

— Предлагаешь сыграть?

Ли Мэй выставила вперед ладони, помахала ими.

— Я играю плохо. Мой друг очень любит играть. Целыми днями.

Я замер.

Когда такое случается в фильмах, музыка за кадром сбивается, комкается, угасает на выдохе и обрывается.

Растерянно и беспомощно я смотрел сквозь сетку забора на прыжки игроков. Пытался угадать — кто из них.

Переспросил:

— Твой друг?

Подумал с тоскливой убежденностью: «Я — неудачник...»

Боже, какой дурак!.. Конечно, у нее должен быть парень.

Беззаботно кивнула в ответ:

— Да. Он сейчас в Пекине. Учится на врача. Мой бывший одноклассник.

Ненависть к местным баскетболистам улеглась, но тут же собралась вновь в плотную тучу, вырвалась из груди осиным роем, черным сгустком рванула прочь. Нарастая, понеслась, подобно песчаной буре, в сторону севера — на Пекин! Где-то там, вырядившись в такие же майку и шорты, суетится с мячом человек, укравший у меня все. Налететь, ударить, опрокинуть, разломать, расшвырять... Чтобы и следа не осталось...

Но не выйдет: слишком велика страна.

Чего я хотел?.. Ненависть иссякла. Накатила волна бессилия. Захотелось умереть. Или просто нажраться, залиться самым крепким бухлом.

— Он уговорил родителей отправить его туда, хотя в Шанхае медицинские институты не хуже. Но я-то знаю...

Она хитро улыбнулась.

— Его подруга поехала туда же, у них роман с десятого класса.

Я вдруг засмеялся. Сердце едва выдержало эти «американские горки», сумасшедшие скачки, волны отчаяния и радости.

Ли Мэй удивленно взглянула на меня. Быстро нашелся и показал в сторону игроков:

— Они играют хуже бабуинов на костылях.

Дела на площадке и в самом деле не ладились.

Студенты толпились под щитом, растопыривая руки и совершая исполненные коровьей грации прыжки. Низкорослые и тщедушные парни играли без огонька: лениво передавали друг другу мяч, пытались, то и дело, промахиваясь, забросить его в кольцо, неуклюже мешали соперникам...

Игра не шла ни в какое сравнение с виденным мною раньше стрит-болом.

Более неподходящего спорта для китайцев, наверное, нет, о чем я и сказал Ли Мэй.

— А Яо Мин? — улыбаясь, но с легким вызовом спросила она.

— Это скорее исключение. Опять же — он шанхаец. Местная икона, кумир. Не думаю, что он такой уж выдающийся спортсмен. Да и не нравится мне он.

— Почему?

Я выпятил подбородок. Подражая телевизионной рекламе, изобразил, как знаменитый баскетболист рекламирует лапшу.

Ли Мэй засмеялась.

— Понимаешь, лицо у него — заносчивое. Не умеет он улыбаться.

Кивнула:

— Он серьезный парень.

Зато я — смешной.

Я готов болтать с Ли Мэй о чем угодно. Даже об этом чертовом верзиле с квадратной рожей и надменным взглядом.

Лишь бы быть рядом.

Мы вышли к центру кампуса. На фоне красного двухэтажного здания высилась белая статуя Мао. Правой рукой Председатель указывал на восток.

Рядом с памятником, расставив в линию пластиковые стаканчики, тренировались в искусстве езды местные роллеры. Несколько человек сидели у постамента с книгами в руках.

— Ты знаешь, — сказал я Ли Мэй, — как-то раз я покупал футболки с портретом Мао. Продавец запросил сто юаней за каждую, торговаться отказывался. Я его понимаю: с лаовая надо стрясти денег побольше. Когда сказал, как меня зовут, не поверил. Пришлось показать документ. Видела бы ты, как он удивился...

Я изобразил широко раскрытый рот продавца.

— Все вокруг побросали свои прилавки и тоже давай документ разглядывать. И все повторяли: «Мао Цзэдун! Мао Цзэдун!»

— Могу представить! — улыбнулась Ли Мэй. — И что в итоге?

— В итоге уступил мне их по двадцать юаней. И по плечу хлопал радостно.

На секунду лицо Ли Мэй стало серьезным.

— Вообще, люди по-разному сейчас думают. Кто-то любит его, кто-то нет. Моему дедушке трудно пришлось, но он все равно уважает Мао.

— А ты?

Ли Мэй пожала плечами.

— Это история. Но если честно, я очень его люблю, особенно красные портреты.

Самые крупные китайские банкноты — сто юаней — красного цвета.

— Кто же не любит... Я так вообще их собираю, но они все время куда-то исчезают...

Я заметил, что около нас ошивается троица студентов. Две девушки в очках и парень с баскетбольным мячом под мышкой. Судя по всему, с интересом слушали наш разговор.

— Привет! — улыбнулся парень в ответ на мой взгляд.

— Можно с вами поговорить? — спросила одна из девиц.

— О чем? — я посмотрел на Ли Мэй.

Может, это ее друзья.

— Мы хотим попрактиковать свой английский, — включилась в разговор вторая. — Вам нравится Шанхай? Откуда вы приехали? Вы изучаете китайский язык в нашем университете?

Девица гвоздила вопросами, как заправский следователь.

Я взял Ли Мэй за руку и потянул прочь от назойливой троицы.

— Что же это такое... — бухтел по дороге. — Вот так взять и влезть в разговор посторонних людей...

Ли Мэй объяснила, что преподаватели дают им задание — при первой возможности общаться с иностранцами на английском. Улучшать навыки. Будто предвидя мой вопрос, который я все равно не решился бы задать, добавила:

— Но преподаватели всегда напоминают — лучшая практика только с носителем языка. Так что, пожалуйста, не думай... Просто ты необычный. Тоже лаоши, но совсем не похож. Кстати, сколько тебе лет?

Я остро позавидовал находчивому Ипполиту Матвеевичу, быстрым и метким ответом покорившего девушку Лизу: «К науке, которую я в настоящий момент представляю...»

Ответил, ужасаясь про себя:

— Тридцать восемь.

Ведь именно это число и назвал Воробьянинов.

— Нет, я серьезно, сколько?

— Серьезней некуда.

— Правда? Ты выглядишь намного моложе.

Примерно так и отвечала предводителю дворянства студентка Лиза Калачева.

Нелепость ситуации становилась очевидной, я чуть было не собрался сказать об этом Ли Мэй, но передумал: книгу в двух словах не перескажешь. Образ опять же не слишком выгодный, не говоря уже о «Лизиной лапке в морщинистых руках»...

Вздрогнул.

Рука.

Ее рука — все еще в моей.

И она не забрала ее до сих пор.

Мы сели в беседку.

Солнце уже скрылось за деревьями. Опускался тихий после грозы вечер. В светлом небе в сторону парка я видел ромбы и треугольники воздушных змеев. Над газоном возле беседки порхали летучие мыши.

Ли Мэй сидела, касаясь меня плечом.

Я гладил ее пальцы.

— Мне пора, — сказала она.

— Тебя проводить?

— Нет, спасибо. Еще надо зайти в общежитие, за вещами. Папа будет ждать в машине, у входа.

Мы помолчали.

Ли Мэй осторожно высвободила руку. Дотронулась до моего плеча.

— Я знаю, ты не любишь слышать «очень приятно было...» Но я действительно рада.

— Когда у тебя будет время?

— В среду утром экзамен. После обеда занятий нет, я свободна.

— Сходим куда-нибудь?

— Конечно.

Какое-то время я еще сидел в беседке, созерцая удаляющийся светлый силуэт.

— Был на свидании? — скорее утвердительно сказал Лас, встретив меня на лестнице.

Бездушный и циничный, этот фриц все же отменный физиономист.

— Был.

— Дай-ка предположу... — Лас снял очки. Протер их краем футболки, оголив солидный пивной живот. — Наверняка говорили о деньгах? И о практике английского?

У самого Ласа была уже куча встреч с китаянками. Последняя, я помню, закончилась жутким скандалом: криками, битой посудой, слезами и хлопаньем дверей.

— Был Федот, да не тот, — ответил ему по-русски. — Пошли выпьем, херр ты Зигмунд чертов Фройд. Я угощаю.

— Это правильно. Давно уже пора...

上海

Шанхай

...Уже давно не бываю в центре — мне нечего там делать. Я — не турист.

Мой Шанхай — вот он: приземистый, узкоулочный, с парусами простыней и бледных подштанников на оконных шестах; с магазинчиками в стиле «тысяча мелочей» и рынками-развалами; с сидящими на корточках у своих магазинов продавцами — по утрам они чистят зубы и моют голову над тазиком; со звоном колокольчика рикши-старьевщика; с красными флажками кондукторов из окон автобусов.

Здесь никто не бежит следом, не бубнит: «Миста-миста, ролекс вери гуда-чипа!» Здесь не зазывают на чашку чая ценой в тысячу-другую юаней.