Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из рук обожавшей её мисс Катмор Джамила получила превосходное образование. Думаю, на неё благотворно подействовало то, что долгие годы рядом находился человек, который любил литературу, кофе и губительные идеи, и неустанно повторял ей, что она великолепна. Просто рыдать хочется оттого, что у меня не было такого учителя.
Но когда мисс Катмор переехала из Южного Лондона в Бат, Джамила обиделась и возненавидела бывшую учительницу за то, что та забыла о своих индийских корнях. Джамила считала, что мисс Катмор решила истребить в себе все иностранное.
- Она разговаривала с моими родителями так, будто они мещане, деревенщина, - сказала Джамила. Она меня просто в ярость приводила, утверждая, что мисс Катмор её колонизировала, но Джамила - крепкий орешек, крепче я просто не встречал: попробуй колонизируй такую. И вообще, не выношу неблагодарных людей. Без мисс Катмор Джамила и слыхом бы не слыхивала о самом слове "колонизация".
- Мисс Катмор из тебя человека сделала, - сказал я ей.
При посредстве фонотеки Джамила попеременно превращалась в Бесси, Сару, Дину и Эллу33, чьи записи таскала к нам домой и прокручивала папе. Они сидели рядышком на кровати, размахивали руками и распевали. Мисс Катмор поведала ей о равенстве, братстве и ещё о чем-то третьем, не помню, как его там, так что Джамила всегда таскала в сумочке фотографию Анджелы Дэвис34, ходила в черном и грубила учителям. В течение многих месяцев с языка у неё не сходил Соледад, - Соледад то, Соледад сё. Н-да, то мы были французами я и Джамила, - то американскими неграми. Но дело в том, что полагалось-то нам быть англичанами, но для англичан мы всегда были черномазыми, ниггерами, "индюками" и так далее.
По сравнению с Джамилой боец из меня получался никудышный, в общем, трус я, слюнтяй. Если в меня плюнут, я только поблагодарю, что не заставили есть дерьмо с мостовой. Но Джамила была настоящим апологетом физического возмездия. Однажды мимо нас проехал на велосипеде трубочист и бросил, как будто время спрашивал:
- Жрите дерьмо, черномазые.
Так Джамила мчалась за ним, обгоняя машины, пока не сбросила негодяя с велосипеда и не выдрала порядочный клок волос, как пучок сорняков с заросшей грядки.
Так, на чем я остановился... Значит, тетя Джита обслуживала покупателей, наполняя бумажные пакеты хлебом, апельсинами и помидорами в банках. Джамила меня в упор не замечала, и я стал дожидаться тетю Джиту, несчастное лицо которой наверняка отпугнуло не одну тысячу покупателей за годы их торговой деятельности, и никто не знал, что она - принцесса, и брат её ходит вооруженный до зубов.
- Ну как ваша спина, тетя Джита? - спросил я.
- Согбенна от забот, как шпилька для волос, - сказала она.
- Чего вам беспокоиться, тетя Джита, бизнес-то ваш процветает.
- Ой, не бери в голову, на что тебе думать о такой старой развалине, как я. Лучше выведи Джамилу на прогулку. Ради меня, прошу.
- А что случилось?
- На вот, съешь самосу, Пожиратель Огня. С пылу-с жару, специально для тебя, шалопай.
- А где дядя Анвар? - Она поглядела на меня с грустью. - И кто у нас премьер-министр?
И мы пошли, я и Джамила, бродить по Пенджу. Она ходок что надо, эта Джамила. Когда ей надо перейти улицу, она просто идет напролом, считая, что машины перед ней остановятся или притормозят, что они, впрочем, и делают. Наконец она задала свой любимый вопрос, прямо-таки вопрос вопросов:
- Ну, что скажешь, Кремчик, какие новости?
Ей нужны были факты и сплетни - чем грязнее, тем лучше - о постыдном и унизительном, о неудачах, о всяких мерзостях и грязном белье, иначе она просто уйдет, как неудовлетворенный зритель, покинув партер. Но сегодня я был во всеоружии. Истории, бьющие прямо в цель, ждали этого вопроса, как стакан воды ждет изнывающего от жажды.
Я рассказал ей о папе и Еве, о крутом нраве тетушки Джин и о том, как она надавила мне на плечи, отчего я пукнул. Рассказал, как впадали в транс и молились рекламщики, и о попытках найти Путь на садовой скамейке в Бекенгеме. И ни словом не обмолвился о датском доге. Когда я её спрашивал, что же мне делать с папой, мамой и Евой, и не удрать ли снова из дома, и не пора ли нам с ней смотаться в Лондон и стать писателями, она громко смеялась.
- Да разве ты не понимаешь, что это серьезно, черт подери, - сказал я. - Папа не должен делать больно маме! Она этого не заслужила.
- Не заслужила. Но дело сделано, верно? В Бекенгемском саду, пока ты подглядывал, стоя в своей привычной позе - на коленях, верно? Ах, Кремчик, ты вляпался в преглупейшую ситуацию. Что весьма для тебя характерно, и ты сам это понимаешь, правда?
Она так хохотала, что согнулась в три погибели и не могла идти. Я спросил:
- Разве не должен папа усмирить свои страсти и подумать о семье, о нас? Разве не это главное?
Впервые заговорив об этом вслух, я вдруг осознал, насколько происшедшее меня угнетает. Семья наша разрушится прямо на глазах, а все предпочитают отмалчиваться.
- Иногда ты, Кремчик, рассуждаешь как буржуа. Семья - вовсе не священная корова, особенно для мужчины-индийца, который толкует только об этом, а поступает наоборот.
- Твой папа не такой.
Вечно она меня подавляла. Обидно. Она такая сильная, Джамила, такая властная, уверенная, и на все-то у неё есть ответ.
- Он же её любит. Ты сказал, твой папа любит Еву.
- Ну да, сказал, наверное любит. Думаю, любит. Он вообще-то не очень распространяется на эти темы.
- Что ж, Кремчик, любовь не спрячешь, она все равно найдет себе выход, правда? Или ты у нас в любовь не веришь?
- Да верю, верю, теоретически, господи боже мой, Джамила!
Не успел я глазом моргнуть, она схватила меня за руку и повлекла в сторону туалета возле парка, где мы как раз проходили. Она тянула, а я вдохнул запах мочи, испражнений и дезинфекции, который всегда ассоциируется у меня с любовью. Я должен остановиться и подумать. Я не верил в единобрачие и подобные истины с бородой, но Чарли крепко засел у меня в мозгу, и я ни о ком другом помыслить не мог, даже о Джамиле.
Понимаю, это необычно, что меня одинаково тянуло в постель и с девчонками, и с парнями. Мне нравились крепкие тела и затылки мальчишек Нравилось, когда меня обнимали мужчины, их дружеские тычки кулаком; и нравилось, когда всякими предметами - будь то ручка от щетки, авторучка или палец - прикасались к моей заднице. Но не оставляли меня равнодушным и влагалища, груди, и вся эта женская мягкость, длинные, гладкие ноги, и то, как женщины одеваются. Доведись мне выбирать между одним и другим, у меня бы просто сердце разорвалось, все равно что выбирать между Битлами и "Роллинг Стоунз". Я старался поменьше над этим задумываться из страха: вдруг окажется, что я какой-нибудь извращенец, и меня нужно лечить, гормонами там, или электрошоком. Если же все-таки задумывался, то приходил к выводу, что мне повезло: я мог пойти на вечеринку, а уйти оттуда с кем угодно, хоть с парнем, хоть с девчонкой. Не то чтобы я посещал много вечеринок, скорее, вообще не посещал, но если бы пришлось, я мог бы извлечь выгоду при любом раскладе. Но на сей момент мое сердце принадлежало Чарли, и что ещё более важно - папе, маме и Еве. Ни о чем другом я думать не мог.
И в голову мне пришла гениальная мысль, я спросил:
- А у тебя какие новости, Джамила? Поделись.
Она притормозила. Сработало.
- Давай ещё разок пройдемся вокруг квартала, - сказала она. - Это слишком серьезно, даже более чем. Я не пойму, что со мной творится. Только без шуток, ладно?
И она начала с самого начала.
Под влиянием Анджелы Дэвис Джамила стала каждый день ходить на тренировки по карате и дзю-до, вставала чуть свет, бегала, отжималась, выполняла упражнения на растяжку. Она делала потрясающие успехи, эта Джамила; могла бежать по снегу, не оставляя следов. Она готовилась к партизанской войне, которая обязательно грянет, когда белые окончательно отвернутся от чернокожих и азиатов и попытаются запихнуть нас всех в газовые камеры или выпустить в открытое море на дырявых лодках.
На первый взгляд это, конечно, смешно, а на второй - не очень. Джамила жила ближе к Лондону, чем мы на своей окраине, и квартал их был намного беднее. Там так и кишели нео-фашистские группировки, у них имелись собственные пабы, клубы и магазины. По субботам они валом валили на Хай-стрит продавать свои газетенки и памфлеты. Они брали в оборот школы, колледжи и футбольные поля команд Миллуолл и Крист-Пэлас. По ночам болтались по улицам - били азиатов, засовывали экскременты и горящие тряпки в их почтовые ящики. Белые со злобными, ненавидящими лицами, флаги на улицах и демонстрации, проходящие под защитой полиции, стали частым явлением. Не было оснований полагать, что все это вдруг само по себе кончится, что их сила пойдет на убыль, скорее, наоборот. Анвар, Джита и Джамила жили в постоянном страхе перед физической расправой. Я уверен, ни дня не проходило, чтобы они об этом не вспомнили. Джита ставила рядом с кроватью ведра с водой на случай, если в магазин ночью бросят зажигательную бомбу. Ежедневный риск, что тебя могут убить в любой момент, как раз и послужил причиной многих увлечений Джамилы.
- Созвездие Кассиопея - Д. Ю. Мурко - Прочая детская литература / Прочее
- История Эрнеста и Селестины - Даниэль Пеннак - Прочая детская литература
- Сидел мальчишка напевал… Стихи для детей - Виктор Серов - Прочая детская литература
- Дядя Стёпа - ветеран - Сергей Михалков - Прочая детская литература
- Девочка и призрак - Ханна Алкаф - Прочая детская литература / Зарубежные детские книги / Ужасы и Мистика
- Повесть о Зое и Шуре[2022] - Фрида Абрамовна Вигдорова - Биографии и Мемуары / Прочая детская литература / Прочее / О войне
- Мистер Цы - Даниил Серик - Прочая детская литература / Науки: разное
- Золотая Грива - Юрий Францевич Курц - Прочая детская литература / Детские приключения / Детская проза
- Медвежонок Паддингтон сдаёт экзамен - Майкл Бонд - Прочая детская литература
- Медвежонок Паддингтон на высоте - Майкл Бонд - Прочая детская литература