Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Насилие влекло за собой насилие, и смягчение условий для военнопленных могло наступить лишь после соответствующих соглашений. Разумеется, что договариваться с австрийцами, чьих пленных русские взяли больше, нежели отдали им сами, было легче, нежели с немцами. Однако как воспринималась практика таких договоренностей?

Действительно, зачастую плохое отношение к русским военнопленным проистекало из плохого положения австро-германских пленных в России, являясь ответом на произвол отдельных комендантов. Понимая это и зная, что немцы могут репрессировать десяток русских пленных за каждого своего, императрица Александра Федоровна неоднократно советовала царю улучшать положение неприятельских пленных, чтобы у тех не было повода проводить репрессии против русских пленных. Это обстоятельство стало в оппозиционной пропаганде одним из дополнительных доказательств «измены» царицы в ее якобы имевшем место стремлении к сепаратному миру. Иными словами, на всех углах либеральная буржуазия усиленно муссировала тему несчастий русских пленных в руках противника, но усилия верховной власти по смягчению их положения посредством смягчения положения неприятельских военнопленных в русском плену (в отношении немцев иного варианта и не было) преподносились публике как «изменнические».

Несмотря на клеветнические выпады оппозиции, власти делали свое дело. Первым шагом стали инспекторские поездки сестер милосердия, проводившиеся под эгидой Международного Красного Креста. В этих поездках сестер милосердия неприятельских держав, помимо местных офицеров, также сопровождали представители нейтральных государств в качестве независимых свидетелей, призванных удостоверять выполнение норм международного права. В 1915–1916 гг. прошло несколько таких взаимных поездок. Конечно, не все было просто, не в каждый лагерь инспекции имели доступ, широкое распространение имели очковтирательство, ложь, попытки замолчать истинное положение вещей. Обычные критические замечания по режиму содержания пленных: недоедание и голод, болезни и обморожения, нужда в лекарствах и дезинфекционных средствах.

Однако в целом эти поездки сыграли большую роль в улучшении положения военнопленных. Немецкий исследователь Р. Нахтигаль абсолютно справедливо пишет: «Поездки сестер — необычный пример готовности воюющих друг с другом европейских держав — России, Австро-Венгрии и Германии — из гуманитарных соображений разрешить представителям неприятельских стран ознакомление с условиями внутренней жизни. Эта форма прозрачности для пленных Центральных держав в России стала бесценной удачей, а иногда служила и просто спасением жизни».[62] Прежде всего — они позволили сократить объемы произвола со стороны комендантов лагерей в трех воюющих державах. Современники (например, ген. П. Н. Краснов для России или бывший немецкий пленный Э. Двингер) сообщают, что после посещения лагерей военнопленных сестрами Международного Красного Креста, какие-то их просьбы по улучшению положения пленных непременно удовлетворялись. Да и просто — по-человечески. В своей поездке в Германию вдова командарма-2 ген. А. В. Самсонова, погибшего в ходе Восточно-Прусской наступательной операции августа 1914 года, сумела разыскать тело своего мужа и перевезла его на родину для перезахоронения в родовом имении.

Сотрудничество трех держав в гуманитарной сфере продолжало развиваться и в дальнейшем. Так, в ноябре 1915-го и мае 1916 г. прошли две Стокгольмские конференции, на которых представители России, Германии и Австро-Венгрии заключили ряд договоренностей, касающихся урегулирования содержания и обращения с пленными. Однако в России ввиду ряда проволочек и общего кризиса режима, решения конференций даже не были переведены на русский язык и потому просто не дошли на места до исполнителей (администрации концлагерей). В итоге «проведение в жизнь постановлений стокгольмских конференций в полном объеме ничем не было гарантировано. Надзор над соблюдением состоявшихся соглашений не мог быть осуществлен, так как образование Смешанных комиссий встретило препятствие главным образом с русской стороны».[63]

Безусловно, в русских Вооруженных силах нашлись и те люди, что сдавались в плен добровольно по идеологическим мотивам. Вернее, многие из них придумывали себе эти мотивы задним числом, чтобы оправдать собственное шкурное нежелание умирать в окопах за Родину. Ведь члены революционных партий, находившиеся на фронте (эсеры, большевики), и не стремились к пленению, так как их задачей являлась революционная пропаганда в действующих войсках. Напротив, многие из тех, кто сдавался добровольно, не желая умирать, впоследствии сообщали, что делают это вследствие ненависти к царскому режиму.

Прекрасный пример такого пленного дает Д. Дмитриев, оставивший после себя воспоминания. Что еще более характерно, этот человек пошел на войну добровольно, движимый патриотическими чувствами. Но очень скоро, увидев, что война — это тяжелая, кровавая работа, на которой отправиться на тот свет проще простого, он решает сдаться в плен. Так, автор и в плен попал совершенно добровольно, причем подбил на это тех солдат, что находились вместе с ним: «Воевать и подставлять себя под убой без патронов и снарядов — дураков нет. И какой толк, братцы, от того, что нас, как скотов, на войне побьют? Война нам не нужна. За что воюем?»[64]

Таким образом, человек, пошедший на войну добровольцем, столь же добровольно сдался в плен в июне 1915 года ввиду неравенства сил русской армии с противником в технических средствах ведения боя и особенно в боеприпасах. Видя невозможность равной схватки с противником, доброволец добровольно сдается в плен, но не в бою, ошеломленный его исходом, как львиная доля сдавшихся в плен летом 1915 года русских солдат, а осознанно, заблаговременно подготовив собственное пленение. При этом еще и подбивает на пленение своих товарищей. Безусловно, к таким людям не может относиться тезис о том, что они сдались в плен, честно выполнив свой долг перед Родиной.

Нисколько не оправдывая высшей государственной власти нашей страны в смысле неподготовленности государства к войне и низкогом уровня подготовки командного состава, что влекло за собой громадные потери личного состава, хочется отметить, что именно такие «шкурники», не желавшие умирать, но жаждавшие отсидеться в плену в то время, как враг будет занимать родную землю, в громадной степени способствовали тяжелым поражениям кампании 1915 года. Чем больше бойцов сдавались в плен, тем дальше на восток отступали те, кто не сдавался. Тем больше погибало истинных патриотов своего Отечества. Именно такие «шкурники», сдаваясь массами в плен в 1941 году, даже не пытаясь бежать в леса, наряду со всем прочим позволили фашистам пройти далеко в глубь нашей страны. Именно на совести таких «шкурников» в том числе должны лежать те насилия, что творились фашистами на нашей земле.

Поэтому наверное, есть справедливость в том, что массы таких людей гибли в плену от тяжелых условий содержания. Что ж, у большинства из них и летом 1915-го и летом 1941 года был выбор: погибнуть с оружием в руках или сдаться. По меньшей мере статистика личного спасения говорит о предпочтительности сдачи в плен: в австро-германском плену погибло на порядок меньше людей, нежели в боях с ними. Характерно, что автор воспоминаний, Д. Дмитриев, уже в августе того же года Решил бежать из того самого плена, в который добровольно отправился. Причина — ухудшение качества пищи и тяжелые работы на Итальянском фронте, где русские военнопленные строили укрепленные полосы. В лагерях говорили, что Тирольский фронт — это «каторга пленных».

Как это прелестно: желать спокойно ожидать в плену окончания войны, отказавшись от борьбы как раз в тот самый момент, когда Родина, как никогда прежде, нуждалась в поддержке каждого из своих сынов. И вдруг такого «шкурника» из относительно комфортабельных условий (в окопах фронта, безусловно, было куда тяжелее, нежели в лагерных бараках, да еще не Германии, а Австро-Венгрии) отправляют в опасное место, где надо работать. Да еще в опасности, под пулями воюющих сторон и в условиях действия чрезвычайных приказов, где ослушание конвоиру могло в любой момент стоить жизни.

Но и это опять-таки не все. Побег удался, и автора воспоминаний отправили в русский запасной батальон, которые формировались из бежавших русских военнопленных в итальянском тылу. Очевидно, случаев бегства из плена было предостаточно. Вскоре этот батальон был отправлен на фронт, и тут же, что, опять-таки, примечательно, русские стали жаловаться на то, что зря бежали из плена. Поэтому Д. Дмитриев со вздохом облегчения пишет о том дне, когда его рота вновь угодила в австрийский плен.

Подобная эпопея замечательна тем, что показывает на примере прослойку людей, вообще не желавших воевать, но паразитировавших на войне. Нельзя отказать им в личной храбрости — побег из плена, участие в боевых действиях, дважды пленение. Однако по сути, это также были дезертиры — то есть беглецы, но не в собственный тыл, а в неприятельский плен. Вот к таким людям и должен относиться знак равенства между дезертирством и пленением, о котором пишет ген. А. И. Вер-ховский.