Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

протянул:

— Дык… Заметил же…

— Ну ладно… — Збитнев хлопнул себя по тугому бедру, поднялся. — Ты на досуге всё хорошенько обмозгуй, а надумаешь чего, приходи… Посоветуемся.

Мануйлов поспешно бросился провожать гостя, а тот, уже в дверях, обернулся:

— Обманул ты меня, Пров Савелыч….

— Я-я-я?! — оторопело выпучил глаза староста.

— Ты, Пров Савелыч, ты, — словно сожалея, покачал головой Збитнев.

— Кады же энто? — сглотнув кадыком, просипел староста.

Збитнев посмотрел на него и, чуть склонившись к его заросшему седыми волосами уху, шепнул:

— Не ночевал ты дома, любезный. Сведения имею… — Пристав распрямился, грозно выпятил грудь и столь же грозно добавил: — Думай, Пров Савелыч. Хорошенько думай!

7

Настасья Ёлкина, сердито гремя чугунками, искоса поглядывала на удобно расположившегося за столом урядника Саломатова. Опустошив остатки четверти, тот тупо и сонно смотрел в замерзшее окно. Потом, встрепенувшись, гаркнул:

— Слышь, хозяйка! Налей-ка еще очищенной!

Одернув на выпирающем животе фартук, Настасья проворчала:

— Нету боле, не кабак, поди! И вообче… Поститься надоть, а вы…

— Ты это, баба, брось! — урядник покачал в воздухе пальцем. — Знать должна: понедельник — полоскун! А потому давай еще… маленько.

Настасья вздохнула и достала припрятанный штоф водки. Налив Саломатову полстакана, ушла в сени, где долго перепрятывала штоф, бормоча так, чтобы урядник слышал: «Чтоб зелье это тебе, окаянный, поперек горла встало!»

Урядник уже совсем было задремал, когда во дворе раздался звонкий голос лопоухого Веньки: «Папанька приехал!» Саломатов с трудом встал и вразвалку вышел из избы. Увидев начальство, Терентий Ёлкин бросил вожжи крутящемуся здесь же, возле саней с сеном и пофыркивающей лошади, Веньке, сорвал с головы треух и почтительно поздоровался.

Урядник качнул плечом:

— Пошли!

— Куда энто? — испуганно отпрянул Ёлкин. — У меня ж сено не скидано!

— Без разговоров! — надвигаясь на него, рявкнул Саломатов. — Кому сказано?!

Приложив руки к груди, Терентий запричитал:

— Да куда ж энто, господи? Да за чё ж энто?

Урядник молча ткнул его кулаком в бок. Так, для проформы ткнул, но Терентий на всякий случай ойкнул.

— Мы же тоже Божье творение! Чё пихаться-то? Иду ужо…

Становой пристав Збитнев встретил Терентия благодушно, как дорогого гостя. Дымя ароматной папироской, все так же благодушно кивнул:

— Ну здравствуй, крестьянин Ёлкин, здравствуй…

Терентий затряс жиденькой бородкой и поклонился еще глубже.

— Здравия желаем, ваше благородие…

Платно Архипович встал и прошелся по кабинету, неслышно, но твердо ступая, поскрипывая при каждом шаге новенькими сапогами. Остановившись прямо напротив Ёлкина, он проговорил:

— Значит, сено сегодня возишь?

Терентий сглотнул слюну, нервно дернул кадыком и снова затряс бороденкой:

— Возим, ваше благородие, возим…

— Что же ты столь внезапно надумал?

— Дык коровки кушать хочут, — заискивающе улыбнулся Терентий.

— Понятно, — протянул Платон Архипович. — Других причин, выходит, нет?

— Кажись, и нету.

Збитнев двумя пальцами взял его за латаный-перелатаный зипун, притянул к себе. Лицо Терентия вытянулось, и он задержал дыхание. Збитнев, пристально глядя на него, сказал негромко, но сурово:

— Я же вас с Беловым предупреждал… А вы что со стариком Кунгуровым сделали? Что сделали, я спрашиваю?

Последние слова становой произнес уже густым, заставляющим Терентия съежиться и подогнуть ноги, начальственным голосом.

— Дык я-т чё? Я ничё! — залепетал он.

— Говоришь, ничё?! — передразнил его Збитнев. — А кто в таком случае за Кунгуровым гонялся, кто в доме у него бушевал, кто сепаратор разбил, кто усадьбу чуть не поджег?! Кто?! Отвечай, братец!

Терентий выпучил глаза и снова залепетал осевшим голосом:

— Дык, энто ж Анисим всё… В горячности ён пребывал… Я-т тут при чем? Энто ён…

— А кол откуда у вас взялся?

— Дык… Анисим из прясла выдернул.

— Где?

— У дома свово… Никак не мог я его образумить…

Платон Архипович пытливо глянул в испуганное, побледневшее лицо Ёлкина и, удовлетворенно хмыкнув, отпустил зипун. После чего прошествовал к столу, устроился в кресле, расслабленно махнул кистью руки:

— Ладно, братец, садись. Будем все на бумагу записывать. Дело-то нешуточное.

— Дык… понятно, — мелко кивнул Ёлкин, осторожно приближаясь к стулу.

Минут через сорок пристав, светясь довольствием, распахнул дверь кабинета.

— Урядник! — окликнул он и, поскольку Саломатов возник перед ним мгновенно, скомандовал: — Веди-ка нашего упрямца…

— Белова? — услужливо переспросил Саломатов.

— Его, злодея, его…

Подталкиваемый урядником Анисим хмуро остановился перед широким, покрытым ярко-зеленым сукном письменным столом станового пристава. Развалившийся в кресле Збитнев проговорил укоризненно:

— Вот ты, братец, всё упорствуешь… А к чему?

— Не убивал я, — глухо проронил Белов.

— Ну и твердолобый же ты, братец, — покачал головой Платон Архипович, потом повысил голос: — А вот приятель твой всю правду рассказал! Видел он, своими глазами видел, как ты Кунгурова догнал и… колом-с!

Анисим, не поднимая головы, повернулся к Терентию, сжавшемуся на стуле и не знающему, куда девать руки, мявшие треух. Пристав подбодрил его:

— Ну-ка, Ёлкин, скажи, так это было?

Терентий отвел глаза от Анисима, покосился на пристава и отчаянно тряхнул бороденкой:

— Так!

— Слышал? — выпрямился в кресле Збитнев. — Будешь теперь говорить?

Белов не ответил, а только еще пристальнее уперся взглядом в опущенные плечи приятеля. Потом раздал пересохшие губы:

— Что же ты… Терентий…

Тот медленно сполз со стула, громко стукнулся острыми коленями об пол, молитвенно сложил руки:

— Прости, Анисим. Не мог я иначе.

Глава третья

БУДНИ

1

Пыхтя и отдуваясь, паровоз подтянул пассажирский состав к станции Обь. Пустив на морозе молочные клубы пара, он затих, наконец, похожий в неярком свете вокзальных фонарей на усталого черного дракона. Прогуливающийся по перрону городовой неторопливо потирал ладонями пунцовые уши, присматривался к пассажирам, раскланивался с купцами, а то и просто со знакомыми гражданами Новониколаевска, совсем недавно ставшего пусть безуездным, но всё же городом.

Крепкий крестьянин, подвижный, остроносый, туго перепоясанный, с бородой черноватой и тоже крепкой, спрыгнул на перрон и закинул за плечо котомку. Выглядел он удивленным, видно, редко случалось в городах бывать. А при виде городового он уже за несколько шагов до него потянул с головы шапку.

— Проходи, проходи, не засть господам дорогу! — поторопил его городовой.

Крестьянин ускорил шаг, а выйдя на привокзальную площадь, торопливо перекрестился на деревянную церковь. Кажется, он уже приноравливался к городу, по крайней мере, двинулся к Михайловской улице более уверенно. Прохожих почти не встречалось, лишь припоздавший к приходу поезда извозчик с криком «Па-а-аберегись, деревня!» пролетел в легких санках, обдав оторопевшего крестьянина терпким запахом конского пота и снежной пылью. Отскочив к забору, крестьянин проводил сани взглядом и, кажется, заодно убедился, что за ним никто не следит.

У особняка с высоким цокольным этажом, под его высокими окнами, крестьянин остановился и облегченно вздохнул. На медной пластине, прикрепленной к