Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

Из плотского забытья нас вырывает Платон.

Мы как раз выходим из совместного утреннего душа — который и не утренний вовсе, день давно перевалил за половину, но покинуть постель раньше не было никакой возможности, — когда Пётр напоминает мне, что он, вообще-то, парень с котиком и несчастное животное вторые сутки сидит в пустой квартире, наверняка сожрало весь корм, уронило все предметы в доме и, возможно, наложило показательную кучу в раковине. Надо ехать, и Пётр натягивает джинсы, а я пытаюсь зарыться в одеяло и сделать вид, что мне так-то всё равно, уедет он или нет, у меня тут простыни им пахнут и кожа сладко зудит, мне нормально, но его голос быстро возвращает меня в реальность.

— Ну, чего разлеглась? — говорит. — Собирайся, поехали.

Ни этих его «если хочешь» и «если ты не против», ни галантного приглашения с поклоном, просто очевидное «не хочу расставаться с тобой ни на час». И я тоже не хочу, поэтому встаю, собираюсь и еду.

Машина Петра у подъезда: чёрный «Фольксваген-Туарег» — достаточно большой для комфортной езды, но не слишком большой, чтобы заподозрить наличие микропениса у хозяина. Бежевый салон идеально чистый, к аромату дуба и мёда теперь примешивается тонкий цитрус, а я стесняюсь спросить, в какой компании на зарплату электрика-интеллектуала можно купить тачку очевидно дороже стоимости моей квартиры и не ищут ли они юных, но очень талантливых рекламщиков-текстовиков.

Выезжаем на окружную, но на первой же развязке снова ныряем в город: с ночного завтрака прошло несметное количество времени и было потрачено много сил, есть хочется безумно, поэтому мы покупаем в ближайшем кафе пиццу навынос и едим её прямо в машине. Я привычно обляпываю джинсы, Пётр обляпывает подбородок, но с этой проблемой я быстро справляюсь губами.

Он живёт в центре, пухлая новостройка удачно пристроилась за стеной старых купеческих домов. Поднимаемся на четвёртый этаж, и у меня наверняка глаза горят от предвкушения: после долгих лет ремонта я убеждена, что ничто так откровенно не рассказывает о человеке, как его дом.

Узкий коридор — слева зеркальный шкаф, справа ванная — выводит меня в небольшую студию. Современная кухонька, стол-остров, огромный диван посередине, на стене — телевизор, у окна рабочее место и несколько книжных полок, в нише напротив — широкая кровать. Стены выложены чёрным кирпичом, пара плакатов с супергероями, железный светильник в стиле лофт, диковинные статуэтки, проигрыватель винила и навороченные колонки.

На стопке совершенно не вписывающихся в интерьер картонных коробок сидит упитанный чёрный кот с белой грудкой, недовольно щурит жёлтые глазищи. Пётр превращается в заботливого папашу, выпрашивает у Платона прощение, насыпает корм, моет лоток. А я выкрадываю ещё несколько минут на исследование квартиры.

Гитара с металлическими струнами в углу — теперь ясно, почему подушечки пальцев его левой руки чуть грубее, чем правой.

Потрёпанные корешки книг — явно не коллекционирует красивые подарочные издания, а действительно читает их. «В дороге» Керуака рассыпается, как у меня.

Несколько фотографий — вот на снежном пригорке на фоне чистейшего лазоревого неба разношёрстная компания в ярких куртках, в руках трекинговые палки и ледорубы, на ботинках кошки. Узнаю в парне с красным носом и в натянутой на лоб поляризационной маске Петра. Так, стоп — на пригорки не ходят в полном альпинистском обмундировании. Я в тот вечер была немного не в себе, но помню, как он сказал, что…

— Это Килиманджаро? — спрашиваю.

— Где? А, нет, это Эльбрус.

— Хм.

Рассматриваю следующую фотографию — там улыбающийся во все тридцать два зуба Пётр стоит на россыпи острых обломков камней на фоне заснеженной горной гряды. Тыкаю в неё пальцем и вопросительно поднимаю бровь.

— А это Аконкагуа, — поясняет он, наливая в миску Платона свежую воду.

На третьей фотографии Пётр сидит рядом с обвязанной разноцветными лентами деревянной табличкой, на которой огромными жёлтыми буквами для невнимательной меня даже написано «MOUNT KILIMANJARO». И ни одного сугробика рядом, а я-то искала снега Килиманджаро: ну спасибо, Эрнест Миллерович, удружил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Бинго, — усмехается он, ставя миску на пол, а потом по-детски вытирает ладони о джинсы, подходит ко мне и заключает в кольцо рук.

— Экстремальное хобби, значит?

— Какое хобби, такая и женщина.

— Твои брови со мной флиртуют, — хихикаю, решая подумать позже, в каком месте я экстремальная и что это вообще: комплимент или упрёк. — Но как так вышло? Вокруг бесконечные равнины Центральной России, а ты вдруг альпинист.

— Да не альпинист я, Ась. Там везде, — кивает на фотографии, — не так чтобы сложные маршруты. Особая подготовка не требуется.

— И ты по выходным не носишься по всей области в поисках горки покруче?

— Неа. Но я бегаю. Типа дыхалку укрепляю.

— И плечи благодаря бегу отрастил? — пользуясь возможностью, бесстыдно щупаю его бицепсы-трицепсы.

— Ну, ещё отжимаюсь.

Вот же вселенская несправедливость: кому-то достаточно бегать и отжиматься, чтобы иметь красивое и подтянутое тело, а кто-то самыми жёсткими, похожими на изощрённые китайские пытки диетами не может согнать жир с задницы! И были бы там хотя бы упругие жопцепсы, так ведь нет, просто жир.

Наверное, я слишком громко думаю о собственной заднице, потому что Пётр кладёт ладони на мои ягодицы, сжимает разочек, будто бы демонстрируя, что его тут всё вполне устраивает, а потом скользит вверх, ныряет под толстовку и останавливается талии. Здесь я, пожалуй, соглашусь: талия у меня оставалась узкой даже в самые зажористые времена. Если выключить придирчивого критика, то на её фоне бёдра кажутся не скучно широкими, а сексуально крутыми.

— Ну как, ты осмотрелась? Каков вердикт? — спрашивает, медленно перебирая кончиками пальцев позвонки.

Кручу головой по сторонам:

— Женские вещички не разбросаны, это радует.

Пётр тоже оглядывается, пожимает плечами, лукаво улыбается.

— Ну, я перед Новым годом прибрался.

— Какой молодец! — смеюсь. — Остальное… почти хорошо.

— Почти?

Нехотя высвобождаюсь из объятий, подхожу к книжным полкам, бережно пробегаю рукой по тугим листьям стоящей на ней лианы и немного отодвигаю штору.

— Сциндапсусу пестролистному нужно чуть больше света, — объясняю я.

Мне нравится его дом. Кажется, будто хороший дизайнер создал смелый интерьер, а Пётр наполнил его собой — ярким, тёплым, живым.

— Вот теперь всё хорошо, — улыбаюсь я, а он снова притягивает меня к себе, заглядывает в лицо, заправляет выбившуюся прядь волос за ухо. — Я бы сняла такую квартиру на Airbnb и с удовольствием пожила бы в ней недельку.

— Так оставайся, — шепчет он, целуя в губы.

И я остаюсь. Почти на недельку. И большую часть этого времени мы проводим в постели.

Я узнаю, что оргазмы бывают разными — мягкими, закручивающимися спиралью; внезапными, словно душ на голову; медленными, как наступающая приливная волна, — и ни один из них не идёт в сравнение с привычным мне ручным режимом. Узнаю, что иногда оргазмов не бывает, но тогда можно просто честно сказать, что мне всё равно было приятно и что моя очередь будет завтра, а потом попросить его погладить меня по спине. Потому что ещё я узнаю, что бывают те сумасшедшие оргазмы, когда я снова мчусь на вершину горы, целую лазоревое небо над Эльбрусом и балансирую на остром краю Аконкагуа, а потом лечу вниз, разбиваясь на атомы, чтобы затем собраться в единое целое в его объятиях.

Я не помню, когда в последний раз чувствовала себя столь желанной. Все физиологические табу оказываются стёртыми, стеснение бесследно исчезает, а на наших телах попросту не остаётся мест, которых бы не касались пальцы, губы, языки друг друга.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В первую пару дней я предпринимаю жалкие попытки надевать джинсы и незаметно стирать трусы, но очень быстро моей единственной одеждой становится футболка Петра, удачно прикрывающая попу. Говорит, что любимая — просторная, линялая, с принтом Nirvana и дыркой в подмышке. Дырка быстро увеличивается в размерах — настолько, чтобы он мог внезапно просунуть туда ладонь и схватить меня за грудь.