ЖЕРНОВА ИСТОРИИ - Андрей Колганов

"23 сентября вам готовятся подложить большую свинью".

Глаза Троцкого, которые он оторвал от бумаг и поднял на меня, блеснули из-за стекол пенсне раздражением:

- Что это значит?

Коротким кивком указываю на молодого человека в круглых очках, хрупкого телосложения, с гладко зачесанными темными волосами, устроившегося за длинным столом с блокнотом в руках. Очень похож на виденную мною когда-то в прошлой жизни фотографию. Михаил Глазман, секретарь-стенограф Реввоенсовета, который застрелился в 1924 году, после исключения из партии.

- Миша, тут пока нет предмета для ведения протокола, - поворачивается к нему Лев Давидович. Миша молча встает и покидает кабинет. Понятливый, однако.

- Двадцать третьего сентября, на заседании Политбюро, "тройка" наметит расширение состава РВС СССР - и отнюдь не за счет ваших сторонников. А двадцать пятого на Пленуме ЦК они продавят это решение официально, - без предисловий сообщаю Троцкому эту весть.

- Кто? - Наркомвоенмор крайне лаконичен, но уже начинает волноваться.

- Ворошилов, Лашевич, Орджоникидзе, Уншлихт… Намечают и Сталина, но этот вряд ли согласится. Вас хотят поставить перед необходимостью протестовать, постараются вывести из себя, представить склочником, не способным к коллективной работе. Ведь вас уже почти год стараются представить человеком именно такого рода. Смысл этого решения вам понятен, и ваше возмущение легко спрогнозировать. Хорошо рассчитанная провокация - чтобы вы стали грозить отставкой, хлопать дверью и т.д. - излагаю ему свои соображения.

- Если это правда… - с закипающим раздражением медленно тянет Троцкий, - то я этого так не спущу…

- Чего, собственно, "тройка" и добивается, - тут же вклиниваюсь я в его мысли вслух. - Хотите добрый совет? - и, не дожидаясь ответной реакции председателя РВС, продолжаю. - Не упирайтесь. Сорвать это решение вы все равно не сможете. И поменьше эмоций. Вы думаете, что ваши идеологические наскоки сколько-нибудь волнуют "тройку"? Не надо раздувать конфликт по поводу бюрократизации партии и досаждать Политбюро своими эпистолярными филиппиками по этому поводу. И, кстати, остановите ваших друзей, которые хотят сделать публичное заявление на ту же тему - вас раздавят и начнут под этим предлогом изживание всякого инакомыслия.

Троцкий встрепенулся, расправил плечи, и гневно воскликнул:

- Я не отступлю! Это - вопрос принципа, это - вопрос о коренных началах политики нашей партии! - и дальше полилась речь (впрочем, не слишком длинная, всего минут на десять), в которой Троцкий пытался объяснить мне, что, вступив на путь революционной борьбы, он не свернет с намеченного пути несмотря ни на какие интриги.

Да, действительно, как оратор он был вполне достоин тех отзывов, которые приходилось о нем читать. Высокий эмоциональный накал, чувствуется полная вера в то, что говорит. Речь не вычурная, хотя и несколько более усложненная, по сравнению, например, с Лениным. Было видно, что в его речи нет ни наигрыша, ни позерства. Но все-таки какой-то оттенок театральности чувствуется. Видимо, это просто часть его натуры.

Я уже не столь волновался, как при завязке нашей беседы, и смог оценивающе приглядеться не только к Троцкому, но и к его кабинету.

Старорежимная роскошь сохранилась в нем почти в неприкосновенности. Стены, отделанные мрамором, бронзовые светильники, люстра с хрустальными подвесками. Перед рабочим креслом Троцкого на столе стоял чернильный прибор и статуя витязя в шишаке…

Мне вдруг пришли на память стихи племянницы Троцкого Веры Инбер. Обычно я очень плохо запоминаю стихи, а эти я не учил даже, а лишь прочел как-то всего один раз. Но, тем не менее, удалось вспомнить небольшой кусок, как раз с описанием этого кабинета:

При свете ламп - в зеленом свете

Обычно на исходе дня

В шестиколонном кабинете

Вы принимаете меня.

Затянут стол сукном червонным,

И, точно пушки на скале,

Четыре грозных телефона

Блестят на письменном столе…

…И наклонившись над декретом,

И лоб рукою затеня,

Вы забываете об этом,

Как будто не было меня…

Тем временем Троцкий закончил свою речь и я, кажется, понял, откуда у меня возникло это ощущение привкуса театральности. Троцкий "закрылся". Он прекрасно понимал, что в его раздувающемся конфликте с большинством Политбюро речь идет не только о принципах и о судьбе революции, но и о борьбе за ленинское наследство, за распределение власти. Пока Ленин был признанным лидером партии, эта борьба не имела столь серьезного значения - все они были в лучшем случае вторыми, а Ленин к тому же позволял всем им чувствовать себя с ним на равной ноге - конфликтовать, спорить, и даже оставлять его в меньшинстве по ряду вопросов. Эти - не таковы. Они не смогут держать в узде массу амбициозных и небесталанных политиков революционной волны одним только своим авторитетом. Поэтому для этих первая роль означает одно - безраздельную власть. Иначе - не удержаться. И каждый из них это понимает, хотя и с разной степенью отчетливости.

Но вот этот аспект сложившейся ситуации Предреввоенсовета ни в коем случае не хочет демонстрировать публично. И с почти незнакомым ему служащим НКВТ обсуждать что-либо подобное он не намерен. И вряд ли мне сейчас удастся не то, что переубедить Троцкого, а хотя бы побудить его затронуть эту щекотливую тему. Жаль. Ну ладно, честно говоря, я ведь и не рассчитывал на немедленный успех. Придется предпринять еще одну (а может быть, и не одну?) попытку. Но для этого надо чем-то зацепить Троцкого. Поднимаюсь со своего полукресла:

- Хорошо, Лев Давидович. Вижу, что вы не расположены к серьезному разговору. Понимаю, что для такого разговора между нами пока нет достаточно доверительных отношений. Однако подумайте на досуге вот еще о чем, - и на него вываливаются заранее заготовленные козыри:

- Запоминайте. 22 сентября Болгарская компартия поднимет восстание и менее чем за двое суток будет разгромлена. Что будет в Германии - я тоже знаю. Представители Коминтерна там вынуждены будут отменить восстание накануне 25 октября - и мне известно, почему. И знаю, как вспыхнет и во что может вылиться партийная дискуссия, к которой вы идете семимильными шагами…

- Да, - спохватываюсь я, - и попробуйте прислушаться к одной совершенно конкретной рекомендации. Когда на Пленуме ЦК 25 сентября вы дойдете до точки кипения, не пытайтесь покинуть заседание, хлопнув дверью. У вас попросту ничего не выйдет, - глядя прямо в расширившиеся от гнева глаза Троцкого, поясняю. - Дверь в зале заседаний слишком тяжелая и поворачивается крайне медленно. Попытавшись хлопнуть этой дверью, вы только поставите себя в смешное и даже жалкое положение. - Троцкий, готовый уже выпалить какую-нибудь саркастическую тираду в мой адрес, все же в последний момент сдерживается.

- Мой телефон вашему секретариату известен, к тому же дополнительно указан в списке консультантов для Спотэкзака. Честь имею!

Расправить плечи. Легкий наклон головы. Щелчок каблуками. Четкий поворот через левое плечо - и я почти строевым шагом покидаю кабинет, не дав хозяину возможности попрощаться (не кричать же ему "до свидания!" в спину уходящему). Так, маленькая месть за аналогичное поведение человека, звонившего из его секретариата.

* * *

После ухода посетителя, разговор с которым повернулся столь неожиданной стороной, Троцкий некоторое время сидел неподвижно, затем встал, подошел к окну и с минуту смотрел невидящими глазами на хмурое сентябрьское небо над Москвой.

"Да, интересный поворот. Откуда у этого Осецкого, мелкой шишки из НКВТ, такие сведения? И зачем он мне их выкладывает? - размышлял Троцкий. - Что тут за интрига раскручивается, и кто за этим стоит? Напугать меня хотят? Для чего? Вывести из игры? Но я и так вроде к власти не рвусь…"

Лев Давидович прервал размышления, резко повернулся, устроился за столом и цепким движением взялся за один из телефонов:

- Сермукс здесь? Передайте ему трубку!.. Николай? Срочно мне все подробности об Осецком Викторе Валентиновиче. Главное - с кем связан или ранее был связан в партийной верхушке. И не забудьте такую деталь - где получил военное образование, где служил и так далее…

* * *

Закончив беседу с Троцким, я вернулся к своим делам в наркомате. Сентябрьскую зарплату нам выдали совершенно новыми купюрами - это были первые деньги с символикой СССР. Купюры крупные - по десять, пятнадцать и двадцать пять тысяч, с гербом СССР, с надписью "Государственный денежный знак Союза Советских Социалистических Республик". Вот полиграфическое исполнение было довольно примитивным, только изображение герба было гравировано со всей тщательностью…

Деньги для выдачи заработной платы привезли в кассу наркомата только к самому концу рабочего дня, а выдачу начали вообще лишь около семи вечера, и поэтому, против обыкновения, в тот день я возвращался домой довольно поздно. Темные, едва ли не черные дождевые тучи висели, считай, над самыми крышами домов, превращая вечерний сумрак почти что в ночную темень. Когда я свернул в Малый Левшинский переулок, и до моего дома оставалось дойти едва пять десятков шагов, дорогу мне преградили двое.