Переодетые в чужие тела - Всеслав Соло

-- А вы, Василий Федорович, -- улыбнулся Миша, и профессор тут же оскалил свои неровные зубы в ответ, -- будете опять предлагать в Университет? -- спросил молодой человек, почувствовав, что профессор что-то хочет ему сказать, но как бы раздумывает.

-- Да ты же несклоняемый! Всегда в одном лице! -- от души хохотнул профессор, что редко он когда смог бы сделать, и этот хохоток скорее походил на какой-то внутренний толчок, дребезжание развернувшейся пружины, глубоко придерживаемой эйфории, необъяснимого, глубокого возбуждения, но Миша на это не обратил внимание.

-- Спорт, Василий Федорович -- моя стихия! -- весело ответил он на шутку профессора.

-- Да ты знаешь ли, чудак-человек, что спорт -- это буквально все, что только можно себе представить? Спорт -- это соревнование: кто лучше, больше, дальше, -- объяснил профессор и с добродушной ехидцей, -- "вот мол, как я тебя", -- прибавил в интонации, будто для малого ребенка, -- а соревнование присутствует в любом деле! -- и тут же профессор улыбнулся Мише.

-- Пусть так! -- весело ответил Миша. -- С профессорами философии спорить -- бесполезно! -- подчеркнул он последнее слово, -- но я занимаюсь теми видами спорта, которые мне нравятся. -- Молодой человек снова улыбнулся, улыбка перемагнитилась на лицо профессора. Миша, развернувшись красиво корпусом, хотел было уже направиться в сторону входных дверей в здание Университета, думая, что встреча на этом исчерпана, но...

-- Миша! Подожди, пожалуйста... -- будто спохватился профессор.

-- Да, Василий Федорович, -- сразу же остановился и вежливо отозвался молодой человек.

-- Слушай, Миша, у меня есть несколько задачек -- ну, никак не могу решить! Может, поможешь?

-- Можно. В следующие выходные захватите с собой на дачу, -- не раздумывая, охотно согласился молодой человек.

-- А если сегодня? Как ты на это смотришь?

-- Сегодня? -- немного подумал молодой человек. -- В принципе можно. Они при вас?

-- Дома.

-- Ох, и хитрый вы человек, Василий Федорович! --лукаво прищурившись, проговорил Миша, и снова приняв серьезное выражение лица, спросил: -- у вас какое-то сегодня торжество?

-- Ну, если ты придешь, то устроим и торжество. Большего не обещаю -маленькое, но со вкусом. Так как? Договоримся?

-- А почему бы и нет? -- весело сказал молодой человек и улыбнулся, и Аршиинкин-Мертвяк тут же примерил эту улыбку на свое лицо.

-- Хорошо, -- определился профессор. -- Часикам к семи сможешь? Устроит?

-- Нормально.

Аршиинкин-Мертвяк полез во внутренний карман своего кожаного на меху пальто и извлек оттуда какую-то разноцветную карточку.

-- Держи мою визитку, -- сказал профессор

и протянул карточку молодому человеку. -- Там есть мой домашний адрес и телефон, -- пояснил он.

-- Единственное вот..., -- как-то замялся Миша. -- Как ваши домашние?

-- А! Из домашних? -- только я и моя дочь.

-- А-а др...

-- Это и все. Мы живем вдвоем.

-- Ну, если так, -- оживившись, сказал молодой человек, -- и мой визит особенно не помешает, я обязательно буду! -- улыбнувшись, согласился он окончательно.

Они распрощались до вечера, и Миша направился в здание Университета, а профессор съездил на своей машине в ближайшее кафе перекусить и снова вернулся на работу.

Именно так это и было двумя часами назад, а потом..., а потом разговор с Юс...

Внезапно, в размышления Аршиинкина-Мертвяка ворвалась студенческая суета, возникшая словно ниоткуда -- наступил перерыв между лекциями.

Рыцарь Чести

Вечером Аршиинкин-Мертвяк находился у себя дома. Он сидел в своем рабочем кабинете и время от времени посматривал на часы, между тем как, по очереди, терпеливо оценивал шахматные задачи в брошюре, которую он сегодня специально купил в киоске по дороге из Университета домой, он подыскивал среди множества задач, на его взгляд, наиболее интересные, где бы действительно он смог оказаться в затруднении, в случае, если бы он и в самом деле взялся за их решение. Шахматы профессор не любил, но уважал их за развитие логики, и он с удовольствием заменил бы игру в них на что-нибудь более подходящее его сердцу, но такого занятия пока не находилось.

Наконец профессор отметил карандашом несколько задач и отложил брошюру в сторону на видное место на своем рабочем столе.

"Половина седьмого" -- промыслил он про себя, когда в очередной раз взглянул на свои ручные часы, -- "Скоро должен быть и Миша. Насколько я помню, -- продолжал внутреннее размышление Василий Федорович, -- Этот молодой человек был всегда пунктуальным..."

Медленная туманность воспоминаний нежно и тепло стала окутывать профессора и он, откинувшись на спинку дивана, в сонливой истоме липко зевнул, опустил подбородок на грудь и мягко закрыл усталые за день глаза.

Нет, он совершенно понимал, что не спит, осознает свое присутствие дома, в рабочем кабинете, сидящим на своем излюбленном диване... Плавно, не отчетливо для того чтобы разглядеть, но достаточно для ласковой ощупи его причудливых чувств, всплывали, откуда-то из неведомой, но понимаемой, точно присутствующей, глубины, в которую теперь стремительно падал Василий Федорович, видения его пережитого прошлого.

Видения прошлых лет заговорили о себе:

Тогда, они, Василий Федорович и дочь Юля жили уже без супруги и матери. Все на двоих и для двоих. Юля и он -- дочь и отец. Он самостоятельно воспитывал дочь: ухаживал за ней, обучал премудростям жизни. Юля все больше взрослея, напоминала, да что там напоминала -- походила на свою маму, да что там походила -- являлась ее волшебной копией: по форме и движениям тела, в эмоциях и чувственных переживаниях, в логике мышления. И она очень любила своего отца, так же как мама, жена... Насколько у нее получалось, она и вела себя дома, словно маленькая хозяйка: убиралась в квартире, перепачкиваясь при этом с ног до головы, сама кулинарничала -- пока под руководством и присмотром отца, пыталась, и где-то получалось у нее, заниматься стиркой белья, правда, приходилось папе многое перестирывать заново, выжимать, но все-таки!

Воспоминания завлекали в свои ласковые глубины профессора, и расслабленный полет в них стареющего человека нравился ему, среди разноцветного мельтешения чувств и образов памяти стали появляться очертания намагниченных деталей, особо близких. И вот...

Словно картинки для разукрашивания...

Оживающие слайды чувств...

Влажная кожа... Дочери... -- семь лет... Юля, только что после совместного купания. Неловко девочка, переминаясь с ноги на ногу, стоит в своей разобранной кроватке... Щекотно...

Едва примагничиваются... Щекотные ладони папы...

Едва припухшие, но уже упругие груди, не по детски крупные соски, настороженные голени... А лицо -- улыбающейся жены... Капельки воды -промокает, стирает сухое полотенце...

Однажды, когда Юле было уже лет около девяти, он не удержался...

Нет, Василий Федорович, продолжительно боролся, смотрел в Юлины сосредоточенные, немного напуганные глаза...

Но...

На что-то похоже...

Близко, неловко, похоже, мучительно...

Запретная ласка...

Ей... было приятно...

Так... он... все-таки... сдался...

Потом, где-то еще около года, Василий Федорович продолжал купать свою дочь, но она все больше стеснялась его и ускользала от того, чтобы повторялось...

В короткое время она совершенно стала самостоятельной не только в купании, но и в отходе ко сну.

И все-таки, в подвижной игре ли, в домашних делах и прочем, нет-нет, да девочка неожиданно оживляясь и тут же, замирая на некоторое мгновение, исподволь, посматривала на своего отца выразительно светящимися от неведомой радости глазами, словно была благодарна...

Даже теперь, когда Юля уже стала совершенно взрослым человеком, иногда она так посмотрит на своего отца, будто до сих пор..., те же глаза детства.

Отдаленное волнение...

Оживающее сновидение...

Но разум...

...

Внезапно, там в прихожей, надломленной мелодией встрепенулся электрический звонок -- кто-то пришел.

Аршиинкин-Мертвяк тоже встрепенулся у себя в кабинете на диване, будто этот звонок ужалил его в душу, и тем самым образные размышления профессора остановились, оборвались, и стали медленно рассеиваться...

"Что это? Где я? Почему?..." -- в первые мгновения подумалось Василию Федоровичу.

Аршиинкин-Мертвяк ощущал мутную тяжесть в области сердца, мысли его еще путались и теперь спотыкались об убегающих врассыпную , только что властвовавших над ним образов прошлых, но близких лет.

Профессор настороженно приходил в себя, осмотрелся по сторонам, разгадывая что произошло...

Звонок в дверь повторился, но уже безболезненно для хозяина квартиры. Тут же профессор спохватился и, бегло нащупавши под ногами домашние тапочки, подскочил с дивана, вышел в прихожую и, засуетившись с открыванием зам-ков, поторопился успокоить гостя через дверь:

-- Открываю, открываю. -- Но впопыхах Василий Федорович замешкался: вместо того, чтобы открыть замок, он его провернул в обратную сторону -закрыл на еще один оборот и пока догадался об этом -- думал, что замок заело. -- Минуточку... Одну минуточку... Сейчас открываю, -- оправдывался он пытаясь заполнить паузу собственной неуклюжести, силясь отщелкнуть непослушный замок.