Снафф - Чак Паланик

Когда собака умерла, ее владельцы сделали из нее чучело. В 1996 году это чучело продали на аукционе за восемь тысяч долларов.

Подлинный факт.

— Причем это был даже не мальчик. Тото-Терри была девочкой, — говорит мисс Райт. — И даже мертвая, эта девочка делает для людей неплохие деньги.

Что-то круглое и тяжелое уже ползет вниз по ее ноге, растягивая черный спандекс.

13

Мистер 600

Эта девочка, Шейла, она кричит — просит, чтобы все заткнулись. Сверяется по своему списку и говорит:

— Номер 21… Мне нужен номер 21.

Мы все затаили дыхание. Стоим, скрестив пальцы и навострив уши. Слушаем, не назовут ли наш номер.

Сверяясь по списку у себя на планшете, Шейла говорит:

— Номер 233 и номер 544.

Она машет рукой, чтобы эти трое поднимались на съемочную площадку, и говорит:

— Идите за мной, джентльмены.

На экранах вверху Касси Райт в накрахмаленной нижней юбке изображает впавшую в отчаяние, разочарованную красавицу с юга, которая никак не может вписаться в богатую семью своего мужа-плантатора. Этот чувак, ее муж, бывший игрок полупрофессиональной бейсбольной лиги, теперь методично спивается и так давно не исполняет супружеский долг, что Касси уже начала опасаться, что он голубой. Она постоянно злится на свекра, которого все называют Большим Папой, и на племянников и племянниц, которых она называет маленькими чудовищами. Водя руками вверх-вниз по белой атласной юбке, Касси говорит: «Я себя чувствую…» Она говорит: «Я себя чувствую сучкой на раскаленной крыше».

Потом этот фильм выходил под названием «Киска на раскаленной крыше».

А потом — под названием «Шлюшка на раскаленной крыше».

Предположительно педерастичного мужа играет Корд. Сидя в инвалидной коляске, он говорит: «Ладно, запрыгивай, Мэгги! Запрыгивай!»

Только туда, на экраны, никто не смотрит. Все наблюдают за Шейлой и тремя чуваками — ждут, когда они доберутся до верхней ступеньки, где Шейла проводит магнитной карточкой по замку, и дверь в киносъемочный павильон открывается с тихим щелчком. Мы все смотрим туда, прикрывая руками глаза — чтобы их не слепил яркий свет, бьющий из распахнутой двери, точечный свет прожекторов и заполняющий свет, сияние галогенных ламп и блеск майларовых отражателей, такой яркий, что больно смотреть. Но мы все равно смотрим. Лица, повернутые к двери — словно отсветы белых вспышек. Темные силуэты Шейлы и троих чуваков растворяются и исчезают в ослепительной белизне.

Чуваки смотрят, щуря глаза. Слепые, как кроты, мы глядим сквозь ресницы, но не видим вообще ничего, кроме разве что белой кожи на белой простыне, светлых волос и ногтей, поблекших под белым-белым, до рези в глазах ярким светом. Запах хлорки, аммиака, какого-то чистящего средства. И дуновение холодного воздуха из кондиционера.

В этой вспышке — серебряный крест на груди малыша и золотой медальон, который дала мне Касси, они оба сверкают, словно два крошечных зеркальца. Загораются на секунду. На один удар сердца.

Глаза чуваков только начали привыкать к свету, но дверь уже закрывается. Вот закрылась. Эта комната здесь, внизу, где мы ждем своей очереди — пол весь липкий от пролитого лимонада, и крошки картофельных чипсов прилипают к босым ногам, — теперь, после порции яркого света, эта комната кажется еще темнее, чем прежде. Один взгляд в сияющее ничто — и мы все ослепли.

Я прикасаюсь к медальону, который дала мне Касси, и говорю что-то тому чуваку с телевидения — чуваку с тряпичной собакой под мышкой.

Ко мне подходит малыш, номер 72. Спрашивает, можем ли мы поговорить.

— Только наедине, — говорит он, обращаясь к номеру 137. Малыш теребит кулон у себя на шее. Серебряный крестик. Вроде бы не сувенирный, а настоящий, церковный. Малыш говорит: — Мне нужно кое-что спросить у мистера Бакарди.

Готов поспорить на что угодно, этот чувак с телевидения, номер 137, он чем-то болен. Явно чем-то нехорошим. Он пожимает плечами и отходит от нас. Только недалеко. Буквально на пару шагов.

Я спрашиваю у парнишки, тыча пальцем ему в лицо:

— Слушай, малыш, ты пришел сюда, чтобы помочь нашей старушке или чтобы ее наказать?

Этот малыш — у него дрожат губы. Он качает головой. Нет. Он говорит:

— Я пришел, чтобы ее спасти.

Знаете, почему порноактрисы не принимают противозачаточные таблетки? Потому что от них портится кожа. Волосы становятся жирными и тонкими. Противозачаточные колпачки и внутриматочные спирали — это тоже не выход. Никто не захочет работать сцену с двойным проникновением с металлической штуковиной внутри — и особенно когда тебе заправляют монстры — профессион алы типа Бимера, Корда или вашего покорного слуги. Так я и говорю этому малышу. Так что, в общем, не исключено, что он действительно сын Касси Райт.

Он говорит:

— Она отдала меня на усыновление. Она это сделала ради меня. Ей хотелось, чтобы я жил хорошо. И я просто хочу отплатить ей добром за добро.

Я говорю:

— Ворвавшись туда, чтобы все ей испортить?

— Да, если так будет нужно, — отвечает малыш и решительно выпячивает подбородок.

Ворваться к Касси и поставить ее в неловкое положение, когда она пытается установить мировой рекорд, который реанимирует ее карьеру? Поставить Касси в неловкое положение перед всей съемочной группой и ее собратьями по цеху?

Я говорю:

— Знаешь, малыш, вряд ли ей это понравится.

Чуваки в этой комнате — все четыреста или пятьсот чуваков, — они топчутся на одном месте, переминаясь с ноги на ногу. Таращатся на экраны, подвешенные к потолку. Касси Райт изображает лихую наездницу на елдаке Корда Куэрво, который сидит в инвалидной коляске. Касси опирается рукой о гипс, в который закатана якобы сломанная нога Корда. Чуваки ждут, никто не уходит. Весьма показательный факт. Лишнее подтверждение, что мужики вытерпят что угодно, лишь бы вставить кому-нибудь палку. Если бы нам пообещали бесплатный горячий секс на вершине горы Эверест или на Луне, мы бы уже построили скоростной лифт. И организовали бы космические перелеты. Рейсы каждые десять минут. По сезонным билетам.

Я говорю:

— Малыш, хочешь верь, хочешь нет…

Я киваю в сторону лестницы. В сторону запертой двери, за которой — свет и декорации. Киваю и говорю:

— Но эта женщина, там наверху… Она не хочет, чтобы ее спасали.

И малыш говорит:

— Я так и думал, что вы не поймете.

Цветы у него в руках — листья и лепестки свернулись в трубочку и потемнели.

Малыш, номер 72, говорит, что когда он был маленьким, он случайно наткнулся на фотографию одной тетеньки в Интернете, она была очень красивая, очень-очень. И каждый день после школы он открывал этот сайт и смотрел на нее. На эту тетеньку. На фотографии она была голой и играла в какую-то игру. Боролась с какими-то дяденьками, тоже голыми — и мускулистыми, как супергерои. У них были видны все самые секретные части, но они старались запрятать их друг в друга. Какая-то странная игра наподобие пятнашек. Под фотографией было написано имя тетеньки. «Касси Райт». Малыш говорит, что он вбил это имя в поисковик в Интернете, и тот выдал ему целую галерею фотографий.

Фотографий и видеоклипов. Миллион миллиардов. Смотри — не хочу.

— Чувак, — говорю я ему, — узаконенный стандарт — «секс во всех проявлениях».

Я говорю, что он может сказать ей что-нибудь возвышенное и прочувствованное. Например, «Спасибо, мама». Может сказать ей, что он ее любит. Но ведь вполне может так получиться, что он случайно засунет в нее хотя бы один палец. Скажем, потянется, чтобы обнять ее, а мизинец соскользнет и воткнется ей в задницу. Я говорю:

— И тогда все получится в лучшем виде. Беспроигрышный вариант.

Но малыш качает головой и говорит, что он рос на ее фотографиях. Охотился за ее фильмами. Старался узнать о ней как можно больше. А когда у него заволосились яйца, его одержимость стала еще сильнее.

— Малыш, — говорю я ему. — Нельзя быть таким эгоистом. Сегодня все-таки ее день.

Он рассказывает о том, как однажды дрочил и забыл запереть дверь в свою комнату. Его приемная мама вернулась с работы пораньше, вошла к нему и разоралась. Она потому что его застукала. Я говорю:

— In flagrante?[4]

Малыш, номер 72, говорит:

— Нет, за мастурбацией.

Его приемная мама орет и спрашивает, знает ли он, кто эта женщина. Ну, на которую он дрочил. Знает ли он, на кого возбуждается? Ему известно, кто эта шлюха?! Малыш сидит перед компом, держась рукой за свое хозяйство, вываленное из штанов. На мониторе — изображение Касси Райт с широко расставленными ногами и всеми женскими прелестями, выставленными напоказ. А приемная мама орет благим матом.

Я говорю:

— Слушай, друг…

— Она орет, — продолжает малыш. — Она кричит: «Это твоя настоящая мать».

Его приемная мама кричит, что он дрочит на фотографии женщины, которая, вполне вероятно, была его настоящей матерью.