Рейтинговые книги
Читем онлайн Корабль дураков - Витаутас Петкявичюс

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 71

Вот тогда Юстинас испугался не на шутку.

— Это страшная ложь, — жаловался он.

— Знаю, — ответил я.

— Что я им плохого сделал?

— А то, что ты действительно был бы неплохим президентом. — Но я не хочу им быть.

— Зато Ландсбергис нестерпимо хочет им стать.

— Неужели он такой негодяй?

— Что ж, Юстинас, теперь твоя очередь потерпеть ради «общего дела».

Больше он со мной на эту тему не заговаривал, а мне в собственной шкуре не сиделось. Молчание — речь, и речь — молчание! Господи, откуда берутся такие мысли в голове порядочного человека для оправдания собственной трусости?! Оказывается, вся интеллигенция криком кричала, протестовала, а мы ее не услышали! А между тем в этой среде молчания, весьма похожего на преступление, прорастали развивался росток от брошенного в нее семени «Черного сценария». Почувствовав серьезную беду, ко мне поспешили постоянные адвокаты Марцинкявичюса Балтакис и Малдонис.

— Петька, надо что–то делать, ты смотри, как травят и оскорбляют Юстинаса. Ты все прекрасно знаешь.

— А вы? Вы вместе учились, в общежитии жили в одной комнате, руководили писателями…

Статью я написал. И не одну. Дело в том, что в свое время в университете собрался довольно интересный, но нахальный студенческий кружок, который выпускал рукописную газету «Фиговый листок». На лицевой стороне первого номера были нарисованы Адам и Ева, прикрывающие фиговыми листами свои лица, а все прочее оставалось открытым для любопытных. В этом издании активно проявляли себя Т. Вянцлова, сын председателя Верховного суда и воспитанник Снечкуса Штромас, старшая дочь Палецкиса и еще несколько отпрысков известных родителей. Они довольно метко «бичевали» литературу, политику и культуру того периода.

Т. Вянцлова называл своего отца бездарным писакой, графоманом, а о советских писателях отзывался так: «В Союзе есть только один приличный писатель — И. Эренбург, и тот еврей». Печатал там переводы «кабацкого» Сергея Есенина… Словом, занимался обычным для молодежи литературным хулиганством, и только.

Дело обернулось худо, когда этот студенческий волюнтаризм, или богема, проник и в Художественный институт. Гасить этот «пожар» туда отправился секретарь ЦК комсомола А. Ференсас. На встрече со студентами он совершенно напрасно ввязался в пустой спор, стал критиковать будущих художников за узкие брюки, бороды и вообще не комсомольское поведение. Между студентами и оратором возникла сердитая и язвительная напряженность. Вдруг С. Красаускас довольно грубо крикнул:

— Обернись!

Ференсас обернулся. Над его головой висел портрет Карла Маркса. — Видишь, и твой вождь с бородой, — съехидничал из зала Р. Калпокас.

Встреча сорвалась. Ференсас написал жалобу. Чьими–то стараниями она попала в Москву. Нашлись и другие добровольные активисты,

желающие помочь Художественному институту подняться на должный уровень, поэтому КГБ получил указание собрать весь материал. Выполнили это очень добросовестно и, не найдя особого криминала, передали материал в ЦК комсомола. Пройдя через несколько рук, дело попало ко мне на стол. Поэтому со всей ответственностью я могу сказать: по тому делу никто не пострадал, разве что один Тарабилда на год попал в армию, да Штромас лишился опеки Снечкуса.

Больше всех своих непослушных деток защищали писатель Антанас Вянцлова и председатель Верховного суда ЛССР А. Ликас. Первый даже заболел и попал в больницу. Только один Юстас Палецкис(старший) сказал мне о своей дочери:

— Ты комсомолец, и она комсомолка, поступай, как подсказывает твоя комсомольская совесть.

Весь базар закончился в кабинете Антанаса Снечкуса.

— А слушай, они кто?

— Талантливые, не вмещающиеся в собственной шкуре барчуки. Им просто неймется, — ответил я заранее заготовленной фразой, которую не раз обсуждал с друзьями.

Секретарь долго смотрел мне в глаза и очень серьезно спросил: — Они представляют хоть какую–то опасность?

— Нет, может быть, настолько, что со временем принесут Литве немало пользы.

Я видел, что секретарь был очень доволен моим ответом. Ему не нужно было допрашивать высокопоставленных чиновников, наказывать их и объясняться с еще более высокопоставленными, поэтому он назначил меня переводчиком для прибывшей из Москвы комиссии.

— Не буду тебя учить, что им переводить, а что не нужно. Оказывается, ты и сам знаешь, — сказал он. — А ты, товарищ Ференсас, олух, комсомольский перестарок. Тебе надо где–нибудь попасти людей постарше самого себя. Бумаги — в архив. Прессе — ни одной страницы, они и так перестарались.

Если бы сегодня Т. Вянцлова не строил из себя великого диссидента и мученика за литовскую культуру, последующего я не стал бы писать. Человек, передававший мне дело и не получивший возможности выслужиться, рассердился:

— Ничего нового. Мятеж жидовствующих молокососов.

— Но ведь Венцлова!

— Его бабушка — еврейка. По их законам не важно, кто отец. Если мать еврейка, то и дети евреи. Поэтому они так ценят этого мемзера.

— Но ведь отец!

— Отец как отец, переживает, лечится от инфаркта, а все окружение сыночка еврейское, литовцами там и не пахнет. Он работает с ними и на них. Если ты сам пописываешь, советую особенно не углубляться, — вещал пророк, в погонах и не с Синайской горы.

Впоследствии этот конфликт между Томасом Вянцловой и писателями Литвы разросся до такой степени, что его дважды байкотировали при попытке вступить в Союз писателей. Обструкцию организовал наш сверхидейный председатель А. Беляускас, который часто путал государственный карман писателей с собственным. При раздачей жилплощади он выделил себе сразу две квартиры: одну для быта, вторую для творчества. Там и рождались его литературные шедевры, которые окружение Т. Вянцловы покусало как следует. Вот и вся суть конфликта, ничего другого моя память не сохранила. Семь комнат с небольшим и отличная усадьба у Лакайского озера. Ведь было за что побороться. Мученики нужны не только диссидентам, хотя Беляускас сегодня оправдывается, что все это добро К. Кайрис навязал ему через силу, а он никак не мог отказаться от милости, оказанной ему заместителем председателя Совмина.

Став секретарем ЦК КПЛ по идеологии и председателем выездной комиссии, Шепетис мне похвалился:

— Я подписал Т. Вянцлове разрешение на выезд за границу. Это моя первая такого рода подпись. Все равно он здесь не приживется три жены и все еврейки. Скоро не хватит денег для такой роскоши.

От себя добавлю: почти все расходы, связанные с разводами, были оплачены из денег «папеньки–графомана», из–за которых гениальному сыну тоже стоило побороться. В одном из эпизодов участвовали я в качестве серьезного свидетеля, в присутствии которого мадам Вянцловене–Огай отдала ключи от квартиры свекра за обещание выплатить ей одиннадцать тысяч. Это личное дело разводившихся как умели, так и жили, сколько смогли, столько нажили и столько поделили. Но меня, как выходца из патриархальной семьи, удивляло такое холодное, торгашеское расставание людей, когда–то друг друга любивших. Ведь они торговались из–за услуг, которые оказывали когда–то друг другу. Чувства, воспоминания о совместной жизни для этих людей будто и не существовали.

Разговор перешел на литературу, и я опять–таки понял, что главным врагом этого торгашеского, может, даже ремесленнического круга был не насоливший им ярый моралист и любитель намять жене бокаБеляускас, а Эдуардас Межелайтис, необычайно миролюбивый человек богемного склада. Суть спора сводилась к тому, кто кого создал: сделал ли переводчик Бродский поэтом Межелайтиса или поэт Межелайтис своей поэзией натренировал переводчика Бродского?

Этот непристойный спор с различными вариациями продолжается и сегодня «за бугром»: еврейские диссиденты чернят Межелайтиса за то, что он когда–то отказался от услуг Бродского. Домаему вторят В. Кубилюс и С. Геда за обещание выдвинуть последнего на соискание Нобелевской премии как новейшую жемчужину литовской поэзии в противовес поэтической школе Межелайтиса. Ещеничего не было, а этот простачок уже блудничает и по телефону представляется как будущий лауреат.

Будучи в Америке, я познакомился с литературоведом Римвидасом Шилбайорисом. Для журнала «Мятменис» он редактировал интервью С. Геды. Спросил он и мое мнение.

— За что Геда так ненавидит Межелайтиса?

— Возможно, за то, что тот выхлопотал для Геды квартиру без очереди и был крестным отцом его дочери.

— Не может быть! Вот что он пишет: «Межелайтис — никакой не поэт, это фонтан, бьющий на рыночной площади». Я пытался его угомонить — может, говорю, в парке или на городской площади?. Нет, только в центре бабьего базара. Почему писатели–литовцы так ненавидят друг друга?

— При чем здесь литовцы? Геде за этим человеком хоть семь лет бежать, сверкая пятками, и все равно не догнать. А сам как думаешь?

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 71
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Корабль дураков - Витаутас Петкявичюс бесплатно.

Оставить комментарий