Золотые костры - Пехов Алексей Юрьевич

Дойдя до массивного дома рядом с церковью, он поднялся на крыльцо, и мы направились сквозь череду гулких полутемных залов, затем через монастырскую трапезную, на стене которой была изображена Тайная вечеря. Краски ее потускнели, выцвели, на заднем плане было множество трещин, а лицо апостола Филиппа и вовсе отсутствовало.

Каликвец привел меня в зал, где не было никакой мебели, а серая штукатурка на стенах казалась грубой и отсыревшей. Четыре колонны подпирали широкий карниз, дальняя часть помещения оказалась закрыта широкой тяжелой бархатной занавесью.

– Я предупрежу брата-управителя, что вы ждете, – сказал каликвец и, толкнув дверь, вышел.

Сквозь большие окна в зал проникал свет утреннего солнца, но он нисколько не оживлял мрачную атмосферу этого места – холодного, неуютного и словно бы заброшенного. Это было особенно заметно, если смотреть на солнечные лучи, в которых, точно облако моли, витали сотни потревоженных пылинок.

Осторожной мышью вошло Пугало. Огляделось и, ссутулившись, отправилось к занавеси. Нырнуло за нее и затихло. Я хмыкнул, направился туда же, решив вытащить его прежде, чем на стене появится очередное похабное словечко, которое оно порой любит оставлять в самых неожиданных местах, но дойти не успел. Меня окликнул монах.

Помещение, в которое мы прошли теперь, оказалось совсем небольшим. Стены остались такими же серыми и неуютными, но зато тут было куда теплее – в очаге горело яркое пламя. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами. Несколько томов тремя стопками высились на письменном столе, заваленном бумагами, гусиными перьями и свитками.

Уже не молодой монах с красной веревкой на поясе, высоченный, светловолосый и голубоглазый, встретил меня у двери. Узнать в нем соотечественника не представляло никакого труда. Проницательные глаза задержались на моем лице чуть дольше, чем этого требует вежливость. Хотел бы я знать, что он подумал в этот момент, так как в углах его губ на мгновение залегли глубокие складки, точно он не слишком рад встрече.

– Я брат Квинтен, – хрипло произнес он по-альбаландски.

– Меня зовут Людвиг ван Нормайенн, – представился я. – Мне жаль, что отец-настоятель плохо себя чувствует.

– Представьте, мне тоже. Я никогда не тешил себя мыслью, что буду управлять монастырем, пускай и временно. Мое дело сражаться со злом, а не командовать братией. – Каликвец жестом руки отпустил приведшего меня монаха. – Но Господь счел иначе, раз поставил меня сюда. Не откажите мне в разделении скромной трапезы, господин ван Нормайенн.

Возле окна, застеленный серой скатертью, стоял угловатый стол.

Он помолился, прежде чем приступить к еде, налил мне в глиняную кружку травяной напиток, от которого поднимался пар. Я осторожно попробовал, удивленно хмыкнул:

– Интересно.

– Братья делают летние сборы трав, – улыбнулся монах. – Черника, клюква, брусника, чабрец, зверобой, мелисса и сушеные яблоки. Для тех из нас, кто использует магию, это полезнее монастырского вина. Я знаю, что стражи предпочитают пить молоко.

– Верно, – кивнул я, беря с тарелки толстый ломоть ржаного хлеба и подвинув к себе блюдце с медом, судя по его шоколадному цвету – каштановым. – Молоко позволяет нам восстановить силы и нейтрализует влияние темных душ.

Брат Квинтен приподнял белесые брови:

– А вот этого я не знал. Не думал, что темная аура порочных созданий вредит стражам.

– Мы такие же люди, как и все. Быть может, чуть устойчивее, но и только. Молоко – наше лучшее лекарство.

Он кивнул, посмотрел на распятие, которое висело за моей спиной:

– Жаль, что с обычными недугами нельзя справиться столь же легко. Болезнь съедает отца-настоятеля изнутри с начала лета. Вся братия ждет, когда его заберет к себе Господь.

– Но не вы, брат-управитель?

– Отец Григорий хороший настоятель. Он управлял Дорч-ган-Тойном без малого пятьдесят лет и достоин рая как никто другой, но я тешу себя тщетной надеждой, что он сможет побороть болезнь.

– От нее есть лекарство?

Монах вздохнул:

– К сожалению, нет. Старость не могут излечить даже старги. Особенно когда человеку уже больше ста лет. Остается полагаться лишь на милость Господню, молиться и ждать.

Брат Квинтен прекрасно владел своим лицом, на нем практически не отражалось эмоций, которых он не желал никому показывать. Но его глаза не могли меня обмануть.

Брат-управитель не желал смерти отца-настоятеля, но ждал ее как избавления. Он был похож на медведя, запертого в тесной клетке, но уже понявшего, что одна из стенок непрочная. Возможно, он догадался, о чем я думаю, а быть может, прочел мысли и с обезоруживающей улыбкой сказал:

– Меня, как и стражей, гонит вперед работа. Господь сделал так, что она стала моим настоящим призванием. В Его воле было дать мне испытание – взять на себя обязанности по управлению монастырем. Но я жду, когда в Дорч-ган-Тойне появится новый настоятель, и мне будет позволено отправиться в дорогу, чтобы уничтожать тех, кто вредит верующим. Брат Яцзек рассказал мне о вашем предложении, господин ван Нормайенн. От всего монастыря я благодарю вас за него. Если ваша помощь поможет избежать появления темной души, то Господь не зря направил ваши стопы в столь нелюдимое место.

– Значит, я могу осмотреть тело и провести нужные приготовления?

Он благосклонно кивнул:

– Можете. Я уже дал нужные распоряжения. Сразу после нашей встречи брат Яцзек отведет вас к мертвому.

– Вы знаете, почему он лишил себя жизни?

Монах нахмурился, посмотрел на меня с сомнением:

– Разве это так важно, господин ван Нормайенн?

Я перестал намазывать мед на хлеб:

– Настолько же важно, как вам знать, что молоко скисает, а пламя горит голубым – ведь это признаки того, что демоническая сущность где-то рядом. Если человек наложил на себя руки из-за кого-то, например, издевательств… – Я увидел, как его брови сошлись на переносице, но продолжил тем же ровным тоном: – То появившаяся темная душа, вне всякого сомнения, придет за своим мучителем. Это один из вариантов. А их, как вы понимаете, множество. От причины смерти зависит, какие фигуры я наложу на могилу и, разумеется, их эффективность.

– С утра, когда самоубийца не пришел на лаудесу[5], посланный за ним брат нашел несчастного в петле. Он не оставил никакой записки. Хочу спросить вас, господин ван Нормайенн. Зачем вы здесь? Последний страж приходил к нам больше двадцати лет назад.

Эти «двадцать лет» меня порядком разочаровали. Исходя из слов брата-управителя получалось, что Ганса не было в Дорч-ган-Тойне, и я не найду здесь его следов.

– У меня две причины прийти сюда, брат Квинтен. Первая из них – Горрграт. Мне нужно как можно быстрее попасть в Чергий.

– Недавно один путник преодолел его, но он шел со стороны Чергия. Подъем с той стороны хребта гораздо легче, чем с этой. В прошлом году братья поднимались туда, установили крест в честь Богородицы. Один из них погиб на спуске, провалившись в трещину, и еще двое получили обморожения. Это сложная, если не сказать, что опасная дорога.

– Я знаю о рисках, – кивнул я.

– За трактом не следят уже несколько веков. Он сильно разрушен. Осталась лишь тонкая тропа, но ее видно, только когда нет снега. А как вы можете заметить, наверху он лежит.

– Вы считаете, что перевал сейчас непроходим?

– Проходим, – подумав, ответил он. – Но очень непрост. Идти через него можно, только если вы очень сильно торопитесь и не желаете тратить недели, чтобы добраться до других трактов.

– На тех дорогах война, – повторил я то, что уже говорил Проповеднику. – Рисков на них ничуть не меньше, чем на безлюдном перевале. Даже больше.

– Ваша правда, господин ван Нормайенн. Порой люди гораздо опаснее гор. Вам требуется какая-то помощь от монастыря? Мы всегда готовы поддержать представителя Братства.

– Я не откажусь от дополнительных теплых вещей.

Монах улыбнулся: