А. В. Кольцов - Николай Добролюбов

Правда, эти стремления отыскать мысль в явлениях природы ни к чему не привели Кольцова. Он только уверился, что

Мир есть тайна бога,Бог есть тайна жизни,

и не дошел до того, чтобы проникнуть в эту тайну. Для этого он был еще очень мало образован; думы тяготили его, как он сам признается:

Тяжелы мне думы,Сладостна молитва…

Впрочем, положительность Кольцова удержала его от так называемого мистицизма, т. е. от стремления находить таинственный смысл во всех даже самых простых вещах. Он возвратился наконец к своему простому, светлому взгляду на предметы, без лишних умствований и мечтаний. В этом отношении любопытно сравнить два его стихотворения. Одно написано еще в 1830 г., когда Кольцов совершенно незнаком был с высшими философскими вопросами.

ЧТО ЗНАЧУ Я?

Что, крошка мелкая, я значу?Живу, заботливо тружусь,В желанье счастья время трачуИ, вечно недовольный, плачу.Чего ж ищу? к чему стремлюсь?В какой стране, на что гожусь?Есть люди: до смерти желаютВопросы эти разгадать;Но что до них! Пусть, как хотят,О всем серьезно рассуждают.Я недоросль, – я не мудрец.И мне нужнее знать немного;Шероховатою дорогойИду шажком я, как слепец;С смешным сойдусь ли – посмеюсь;С прекрасным встречусь – им пленюсь;С несчастным – от души поплачу, —И не стараюсь знать, что значу…

Здесь еще видна некоторая уклончивость; тон этого стихотворения напоминает тон русского мужичка, когда он с лукавым простодушием говорит: «Где нам!.. Мы люди темные». Кольцов в этих стихах как будто бы хочет сказать, что он и приниматься не хочет за рассуждения, что он и знать не хочет вопросов, над которыми люди трудятся. Тут еще видно пренебрежение вообще к мышлению философскому.

Другое стихотворение написано уже в 1841 г., в последнее время жизни Кольцова:

Не время ль нам оставитьПро высоты мечтать.Земную жизнь бесславить,Что есть иль нет – желать?Легко, конечно, строитьВоздушные мирыИ уверять и спорить,Как в них-то важны мы…Но от души ль пороюВ нас чувство говорит,Что жизнию земноюНет нужды дорожить?Темна, страшна могила,За далью мрак густой;Ни вести, ни отзываНа вопль наш роковой.А тут дары земные:Дыхание цветов,Дни, ночи золотые,Разгульный шум лесов,И сердца жизнь живая,И чувства огнь святой…

Здесь также поэт сознается, что бесполезно строить воздушные миры и мечтать про высоты; но теперь мысли его высказаны гораздо серьезнее; видно, что он восстает не против мышления, не против разума, которому так много был обязан, а только против злоупотребления ума, когда он пускается в мечтательные теории и отдаляется от жизни. Такую перемену произвело в Кольцове то время, когда он познакомился с высшими вопросами и хорошо передумал их. Его можно было бы сравнить в этом с алхимиком[1], который долго искавши философского камня, убеждается наконец в нелепости алхимии, но вместо нее обращается к истинной науке и делает в ней новые открытия. В этом случае даже и не совсем ясные, несколько мечтательные умствования все-таки не бесполезны были для Кольцова, приучив его ум к более серьезному взгляду на предметы и утвердивши еще более природную ясность и положительность его ума. Так, если человек, совсем не имеющий понятия о чужих странах, отправится в них путешествовать, то получит пользу даже и тогда, если эти страны не покажут ему ничего особенно хорошего: по крайней мере чрез сравнение он научится лучше ценить свое родное, близкое к нему, и правильнее им будет пользоваться.

И Кольцов действительно умел воспользоваться всем, что было близко к нему. Он прекрасно понимал не только русскую жизнь, но и характер русского народа, и умел его выразить в своих песнях. Так, у него прекрасно высказывается широкий разгул русского человека, эта удаль, которая идет на все и которой все нипочем. Это можно видеть в пьесах:, «Как здоров да молод», «Расчет с жизнью», «Дума сокола».

Весьма верно, вместе с удалью, выражается у Кольцова также и беззаботность, это заветное «авось», с которым идет русский человек навстречу и горю и радости. Песни Лихача Кудрявича совершенно в русском народном характере. Лихач Кудрявич не слишком любит рассчитывать: он,

Что шутя задумал, —Пошла шутка в дело,А тряхнул кудрями, —В один миг поспело…

По его мнению,

Не родись богатым,А родись кудрявым;По щучью веленьюВсе тебе готово.

Так говорит он в счастии. Приходит беда – и тут он не изменяет своему характеру: он опять не рассчитывает, как помочь горю, как отвратить напасть, а покорно покоряется своей участи:

Не родись в сорочке,Не родись талантлив, —Родись терпеливымИ на все готовым…Зла беда не буря,Горами качает,Ходит невидимкой,Губит без разбору…

От нее не уйдешь, так уж лучше и не хлопотать понапрасну… Зато —

Как здоров да молод, —Без веселья весел.Без призыва счастьеИ валит, и едет…

Тут и заботиться не о чем: хлеба ли нужно, —

А там бог уродит,Микола подсобитСобрать хлебец с поля…

Достатка ли надобно —

Куда глянем – всюду наша степь:На горах – леса, сады, дома,На дне моря – груды золота,Облака идут – наряд несут.

Не нужно, впрочем, думать, чтобы сам Кольцов тоже так смотрел на вещи. Напротив, он и в поэзии, как во всей жизни своей, выражает убеждение, что нужно бороться с обстоятельствами и что беспечность непременно ведет к лени и усыплению.

Он обращается с укором к поселянину:

Что ты спишь, мужичок?

Он говорит своему другу:

Что ты ходишь с нуждойПо чужим по людям?Веруй силам душиДа могучим плечам…

Если обстоятельства жизни слишком тяжелы для него, то он не падает духом, но смело идет —

Горе мыкать, жизнью тешиться,С злою долей переведаться.

Он всегда готов к тому, —

Чтоб порой пред бедойЗа себя постоять,Под грозой роковойНазад шагу не дать…

Его стремления всегда живы и сильны, и они почти всегда превосходно выражаются в его стихах. Как сильно, как естественно, как верно выражение мыслей и чувств у Кольцова – это можно видеть из приведенных выписок и еще более из чтения самых стихотворений его. Скажем здесь еще несколько слов о форме их. Песни Кольцова писаны особенным размером, близким к размеру наших народных песен, но гораздо более правильным. В них большею частию нет рифмы, а если и есть, то всего чаще через стих. Язык Кольцова совершенно простой, народный. Редко-редко можно встретить в его стихах книжное выражение, да и то большею частию в слабых его пьесах, которые писал он правильным, метрическим размером в первое время своей поэтической деятельности. Выражения народные встречаются у него часто; но формы везде почти правильные, принятые в литературе. Можно найти всего пять или шесть фраз неправильных, напр.: до время, задной головою и т. п. Но эти недостатки совершенно незначительны и нисколько не вредят истинным красотам поэзии Кольцова.

Теперь мы знаем главные события жизни Кольцова и важнейшие особенности его поэзии. Полнейшее знакомство с нею должно быть продолжаемо чтением его произведений. Мы же, после всего сказанного нами, можем прийти к следующим заключениям.

В поэзии Кольцова выразилась его душа, его жизнь, полная возвышенных стремлений, тяжелых испытаний и благородных, чистых чувств. В ней виден его светлый взгляд на предметы, уменье понимать жизнь и природу, в ней, наконец, является живое, естественное представление вещей, без прикрас и без искажений природы. Все это – такие достоинства, которые делают стихотворения Кольцова весьма замечательными в нашей литературе. В них соединяются все условия, необходимые для поэтического достоинства, т. е. разумная мысль, благородное стремление и живое, глубокое чувство. Из соединения этих условий происходит та правдивость и искренность, которою отличается Кольцов как в изображении собственных душевных ощущений, так и в представлении предметов внешних. Это последнее достоинство получает особенную цену в глазах наших, когда мы вспомним, как редко являлось оно у наших писателей до Кольцова.

Оканчивая наши замечания о жизни и стихотворениях Кольцова, мы можем, кажется, в заключение смело сказать, что Кольцов вполне заслуживает наше внимание и сочувствие не только как замечательный простолюдин-самоучка, но и как великий народный поэт.

Примечания

Впервые опубликовано в издании «Чтение для юношества. А. В. Кольцов, его жизнь и сочинения». Издание книгопродавца А. И. Глазунова, Москва, в типографии Катков и К°, 1858, в 8-ю д. л., стр. 153 + III. (Цензурное разрешение В. Бекетова, С.-Петербург, 9 июня 1858 г.).