Госпожа Удача (ЛП) - Эшли Кристен

Уокер никак не отреагировал на эту шокирующую и трагическую новость о талантливом человеке, который потерял все таким ужасным образом. С другой стороны, Уокер накануне вышел из тюрьмы. Наверное, он все это слышал.

— Отсидев срок в Индиане, он вышел оттуда, вернулся в Даллас и стал партнером Шифта. Ронни занимался девочками, Шифт — наркотой, — сказала я. — Но Ронни убили из-за наркотиков Шифта.

Уокер опять ничего не ответил.

Сделав глоток шампанского, я повернула голову к телевизору, но игры не видела.

А потом, по какой-то странной причине, лежа на кровати в Вегасе с незнакомым мужчиной, я поделилась дерьмом, которым никогда не делилась ни с кем, кроме мамы Ронни и двух его сестер.

— Я любила его, безумно любила, — тихо произнесла я. — Полагала, что смогу встать на путь исправления, докажу ему, что жить праведной жизнью не так уж и плохо. У меня не было диплома. Я не была крутым баскетболистом. Но я сделала это, хоть и с трудом. Ронни не нравилось бороться, и не нравилось видеть, как это делаю я. Он потерял свою мечту, сбился с пути, связался с Шифтом, с которым был знаком, Бог знает, сколько времени, Шифт тащил его вниз все глубже и глубже. Я никогда не сдавалась, но и никогда не отпускала. — Я сделала еще один глоток шампанского и прошептала: — Надо было отпустить.

— Он не торговал тобой?

Услышав его вопрос, я снова повернулась к нему и покачала головой.

— Чудо, — пробормотал он.

— Ронни никому не позволял прикасаться ко мне.

— Ты ошибаешься.

Я моргнула.

— Что?

— Может, он и не хотел, чтобы твой рот обхватил член другого мужчины, но ему было на тебя насрать.

Мое горло сжалось, когда то, что он сказал, проникло внутрь, но я оттолкнула это, начав:

— Я…

— Абсолютно пох*й.

— Тай…

Он снова перебил меня:

— Дурь — это выбор слабаков, но это выбор. Девушки, которые сосут член и раздвигают ноги за наличные, не выбирают эту жизнь, дерьмовая жизнь выбирает их. Отчаяние. Любому мужчине, который этим зарабатывает на жизнь, насрать на женщин. На любых женщин.

— Это неправда. У него была я. Были мама и две сестры, которых он любил. Но он не видел иного будущего, — неубедительно защищалась я. — И он обещал мне, что позаботится о своих девочках.

— Он солгал.

Моя спина выпрямилась.

— Ты его не знаешь.

— Он солгал.

— Ты этого не знаешь, — огрызнулась я.

Он оторвался от изголовья кровати, и развернулся ко мне.

— Женщина, он продавал киски. У твоей киски есть цена?

Я закрыла глаза и отвернулась, давая ему ответ.

— Вот именно, — прошептал он.

Открыв глаза, я посмотрела на него и прошептала в ответ:

— Ему не было на меня насрать.

— Ему… было… насрать, — Уокер четко выговаривал каждое слово. — Единственная причина, по которой он не сделал из тебя шлюху, — это то, что он знал, что ты не согласишься. Представься ему малейшая гребаная возможность продать тебя, он бы это сделал. Так вот, у меня есть член, и я предполагаю, у него он тоже был, так что, учитывая, что у нас с ним есть что-то общее, скажу тебе, — принадлежи твоя киска мне, я бы не занимался продажей девочек, не то чтобы я бы вообще стал заниматься подобным дерьмом. Я бы не толкал наркоту и подавно не занимался бы этим дерьмом. Я бы лучше варил чертов кофе в какой-нибудь забегаловке, если бы это означало, что ты сможешь носить эти свои туфли на каблуках и чувствовать себя хорошо, спя в моей постели. Он этого не делал. А значит, ему было на тебя насрать.

Он пристально посмотрел мне в глаза, и я позволила ему это. Потом я вновь перевела взгляд на игру. И тут произошло чудо, и оно заключалось в том, что я не была раздавлена тяжестью полного понимания того, что я никогда, никогда не позволяла себе понять, что Ронни Родригес был сутенером, дилером, неудачником, эгоистом, морально пустым человеком и просто глупцом. Возможно, в начале он любил меня, но в ту минуту, когда решил забить на свое будущее, облажавшись в Индиане, он перестал любить меня или кого-то еще, а я слепо любила его и так сильно хотела принадлежать чему-то, кому-то, что никак не могла его отпустить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я идиотка, — прошептала я игре.

— Ты человек, — сказал Уокер твердым голосом, и я оглянулась на него, видя, что он вновь откинулся на спинку кровати.

Я склонила голову набок.

— Значит, никакого сочувствия к Ронни за то, что он принимает хреновые решения, но я — просто человек?

— Ты его любила и не хотела от него отказываться. В этом нет ничего плохого. Он тебя не любил и не волновался ни о ком, кроме себя. Вот это неправильно.

Я отрицательно покачала головой.

— Не сходится, Тай.

— О, нет. Все сходится, — ответил он. — Кажется, я объяснил, что у меня есть член. Кажется, я сказал, что сделал бы, будь твоя киска моей. Если бы я налажал, а ты не сдавалась, клянусь Богом, я был бы тем мужчиной, кто вытащил бы голову из задницы и заслужил твою преданность. Он этого не сделал и, что хуже всего, бросил тебя на растерзание волкам. Но то, как ты отдавала свою преданность, — не плохо.

— Глупо.

— А ты знаешь, когда в любви наступает предел? — спросил он, и я почувствовала, как сдавило грудь, когда тяжесть вопроса обрушилась на меня.

— Нет, — прошептала я.

— Именно. Нет. И никто не знает. Ни ты. Уж точно не я. Никто. Ты его любила, верила в него, беспокоилась из-за него, а он не принял удар на себя, на следующий день он мог бы вытащить голову из задницы и сделать все правильно. Ты держалась за веру. В этом нет ничего плохого, за исключением того, что он так и не взял себя в руки, начав действовать как настоящий мужчина, и это уже на его совести, а не на твоей.

Настала моя очередь пристально на него посмотреть, пока я пыталась свыкнуться с мыслью, насколько мудрым он оказался.

Затем я сказала:

— Думаю, я закончила делиться.

На это он пробормотал:

— Готов поспорить.

На что я ответила:

— Твоя очередь.

Он кивнул и тут же заявил:

— Мне тридцать шесть. Женат никогда не был. Лицензированный автомеханик… или был им. Отец жив, пьяница и придурок. Мать жива, стерва, потому что ее муж — пьяница. А может, он пьяница, потому что она стерва. Короче, они — определение неблагополучия, и я живу с этим дерьмом с тех пор, как себя помню. Родители моего отца ненавидели мою мать до самой смерти. И не без причины. Родители моей матери отвечали отцу взаимностью, но изначально по иным, однозначно бредовым, причинам. Они живы, ребенком я с ними не общался, но это был их выбор, а когда вырос, этот выбор стал уже моим. У меня есть младший брат, который для всех заноза в заднице. Ему тридцать три, был женат четыре раза, у него пятеро детей, и, по-моему, он женится и штампует детей потому, что ему нравится быть занозой в заднице и он хочет распространять это дерьмо повсюду, где только может. Хорошая новость в том, что он переехал в Лос-Анджелес, а это достаточно далеко, чтобы его талант быть занозой в заднице не достиг дома. Я вырос в Карнэле, штат Колорадо, и только что отсидел пять лет за преступление, которого не совершал, в штате, где никогда не бывал, пока меня не экстрадировали туда для суда.

Потом он замолчал.

Я ждала.

Больше он ничего не сказал.

Тогда я спросила:

— И это все?

— Это все.

— Я рассказала больше твоего, — заметила я.

— Почему это?

— Ладно, пусть не больше, но мой рассказ был более личным и включал в себя то, с чем я пыталась примириться и избегала признавать почти двадцать лет. Обстоятельства непростые, и я все еще стараюсь их осмыслить, но все же. Ты много чего рассказал, среди прочего и некоторые серьезные вещи, на порядок серьезнее, но без каких-либо подробностей, и, следовательно, ты рассказал не больше моего.

— Я сказал — даешь и берешь, но не говорил, что это будет одинаково. Ты сама выбрала, что рассказать, как выбрал и я. Все по справедливости.

Нет, не по справедливости. Поэтому я спросила: