Те, кто старше нас - Алексей Владимирович Барон

понимании слова.

Это давало повод одному насмешнику, не буду приводить его имени, обвинять общество в «раболепии перед эстетикой рабовладения» и называть вкусы большинства лиофилизированными, то есть подвергшимися вакуумной сушке.

Сам же насмешник считал индивидуальность важнее соответствия канонам и принципиально не менял облика, отказываясь избавиться даже от природной плеши. Не буду приводить его имени.

* * *

Взбегая по ступенькам, я поклялся не разыскивать Мод. И в меру сил танцевал, в меру способностей шутил, вдыхал ароматы, пробовал терпкие вина. Топил себя в блесткой атмосфере праздника.

Но с собой я хитрил, точно зная, что долго не вытяну. И вскоре начал ее высматривать, сначала – украдкой, поверх бокала, затем – вполне откровенно, чуть ли не озираясь.

Пришла Оксана.

Она выглядела отдохнувшей, но держалась не вполне уверенно. Галантные кавалеры наперебой бросились ее развлекать.

– Пригласи, – строго сказала Зара.

Я попробовал увильнуть.

– Там и без меня очередь.

– Делай, что говорят.

Зару нельзя назвать умной. Она мудрая. И подозреваю, что от рождения. Вообще ей лучше не сопротивляться, только хуже будет.

Выпал медленный танец.

– Оксана?

– Да, Серж, да.

Мне нравились ее голос, фигура, ее грусть, нежные прикосновения, и, конечно же, ее духи. Было странно, что у такой привлекательной дамы все еще не появился избранник. Так размышлял я, танцуя.

Но как ни приятны объятия, время от времени нужно что-то говорить. В противном случае нетрудно упасть в глазах.

– Признаться, сначала я не поверил в Сумитомову затею, – сказал я. – А у него все получается хорошо.

– Кроме прыжков в воду, – улыбнулась Оксана.

Она повернула пушистую головку.

– Да, очень мило. На поверхности.

– А в глубине?

– В глубине? В глубине нас всех лихорадит.

Меня поразило, что столь молодая женщина, считанные недели пробывшая среди нас, так точно понимает ситуацию.

– Ничего, пройдет, – бодро сказал я. – Не думал, что Сумитомо такой психолог.

– Сумитомо? Серж, ты всегда будешь видеть его таким, каким он захочет выглядеть.

– Демон, что ли?

– Нет, грамотный губернатор.

– Тогда я – зеленый мальчик.

Оксана улыбнулась.

– В чем-то – да. Но в тебе дремлет другая сила.

– Другая?

Оксана неожиданно расстроилась:

– Кошмарное слово…

– Что ты хочешь сказать? – не понял я.

– Пустяки, оставим это. Скажи, у тебя бывал К-инсайт?

– Пренепременно.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

– Приходится. Впрочем, как следует, мне еще не перепало. Так, уроки естествознания. Я слышал, ты перевоплотилась в героиню феодальной войны?

– Да. Ее сожгли на костре.

– Вот как…

– Неужели люди были такими? Удивительно.

– Для меня удивительно, что люди перестали быть такими, – сказал я. И мрачно добавил: – Не все, конечно.

Оксана снова улыбнулась.

– Не переживай. Все у тебя будет в порядке. Некоторое время.

– Спасибо.

– За что?

– Ты так дружески это сказала.

– Тебе не хватает дружбы?

– А кому ее хватает?

– Это верно. Серж, среди твоих предков много славян?

– Попадались настойчиво.

– Забавно. Я это чувствую.

– Что?

– Это. Серж, ты мог бы меня поцеловать?

– ЭТО мое любимое занятие, – сказал я, смеясь.

И поцеловал ее в ушко. Какой может быть бал без ЭТОГО?

– Ах, нет, не то, не то. Другая…

С неожиданной силой она оттолкнула меня и убежала, порывистая. Я даже не успел сгруппироваться.

– Мастодонт, – сказала Зара. – Робот с отключенными датчиками.

– Вовсе нет, – возразил я со всем возможным достоинством. – Homo sapiens я. Человек Мудрый.

– Был бы лучше Homo habilis, прямоходящий! Человеком Умелым. Кто же начинает сразу с эрогенных зон?!

И она перечеркнула меня взглядом разгневанной цыганки. Где-то на уровне пояса.

Интересно, с каких еще зон должен начинать мужчина? У женщин столько ахиллесовых пяток… Живучий все же парень Абдид.

* * *

Тут мелькнула, наконец, Мод. В открытом вечернем платье, с классической прической начала девятнадцатого столетия. Она опиралась на мощную длань вездесущего Круклиса.

Великий ученый горячо ее в чем-то убеждал. На этот раз он тоже был в белом, но не только в носках. Когда хотел, умел предстать импозантно. И смокинг сидит прекрасно, и осанка откуда-то появляется, вот только гвоздика в петлице придавала его виду несколько мелодраматический оттенок.

На мой пристрастный взгляд, конечно.

Не прерывая беседы, эта оч-чень приличная пара скрылась за колонной дорического ордера. А я, как выражаются фехтовальщики, получил укол. Так себе, мелкий уколишко.

– Ты меня слушаешь или нет?!

– Да-да. И очень почтительно.

– Тогда говори!

– Какой у меня может быть ответ… – промямлил я с умным лицом.

Но Зару это устроило.

– Уже лучше. Нечто похожее на речь мужчины. Ничего, тебя не убудет. Слишком уж ты здоров!

– Это как посмотреть.

– Не юли, сапиенс. У каждого есть долг перед ближним.

Возмутительно, сколько хлопот доставляет человеку покладистый характер.

– Итак? – наседала Зара.

– Сдаюсь.

– Да ты не мне, не мне сдавайся, мученик.

– Понятное дело. Чай не самоубийца.

– Ты? Да ни в коем случае. Стой! Куда?

Она поймала меня за фалды.

– Ох! Что еще?

– А где энтузиазм? – не унималась несносная. – Не вижу энтузиазму.

– Зарочка, – взмолился я, – аппетит приходит во время еды, насколько я знаю гастроэнтерологию.

– Большой аппетит?

– Ох!

– Так я и думала. Шляпа ты, Серж.

– В каком смысле?

Зара фыркнула.

– В смысле головного убора.

* * *

А во время еды напротив меня оказалась Мод.

Я с изумлением заметил, что она краснеет. Возможно, мой одеколон понравился.

– На тупиц рассчитано, – бубнил Круклис, развешивая на себе салфетку, белую и необъятную, что зимнее поле. – Серж, ты зябликов видел?

– Да.

Наш птицелов даже вазу переставил. Чтоб лучше меня видеть.

– Когда?

– Лет шестьдесят назад. Впрочем, нет, шестьдесят пять.

Круклис откинулся на спинку стула и высокомерно поправил салфетку.

– Если опять встретишь, будь добр, не спеши вызывать уборщика.

Я перестал жевать.

– Откуда знаешь?

– От уборщика, откуда еще. Мод, видите ли, этот сапиенс наткнулся на материальные следы зябликов и не придумал ничего лучшего, как их уничтожить. Гигиенист!

– Серж, в самом деле? – удивилась Мод.

– В ту ночь я мог ошибиться… – мстительно начал я.

И Мод вновь порозовела.

– …но арбайтер? Не понимаю.

– Ничего, голубчик, – добродушно молвил Круклис. – Какие твои годы.

Я вспыхнул. Довел все же добрый Парамон. И как его Мод переносит?

– Годы? – переспросил я. – Видимо, недостаточные. Самодовольство не выработалось.

Кажется, Мод испугалась, что мы поссоримся. Но Круклис не обиделся.

Вместо этого печально глянул в блюдо с миногами. Ему явно стало жалко искусственных рыб, покорно ожидавших поедания.

– Считаешь меня одержимым?

Я остро ощутил себя младшим, но продолжал дерзить:

– Как раз в этом ничего плохого не вижу.

– И правильно, юноша. Одержимые страшны в эпоху дикости. Сейчас они опасны разве что самим себе, а вот истину прозревают раньше.