Спаси нашего сына (СИ) - Магдеева Гузель

— Ты что, язык проглотила? — еще громче говорит она, и снова струя дыма летит мне в лицо, — иди отсюда, нечего к нему таскаться.

Глаза застилают слезы, и я ничего вокруг не вижу. Мне хочется сбежать, забиться в какой-нибудь угол и рыдать там, жалея себя.

Но я не успеваю, делаю два шага назад и натыкаюсь на что-то большое. Знакомое. Его запах я различу среди тысячи других — запах мужественности, безумной притягательности и чего-то пьянящего, от чего колени подгибаются. Его руки на моих плечах, держат крепко, не давая ни сбежать, ни упасть.

Поворачиваю голову вбок и вверх и сквозь слезы вижу лицо Егора. Суровое, злое почти, только со злостью он смотрит вовсе не на меня, а на свою подружку.

— Что здесь происходит, Вика? — почти рычит он, — ты совсем чокнулась?

Глава 17. Егор

Кажется, кровь глаза застилает, ничего вокруг не вижу. Таким злым я давно не был и эмоции контролировать почти невозможно.

Стою, сжимая плечи Евины, силу свою совсем не ощущаю. А она такая внезапно маленькая в моих руках, только живот беременный вперед торчит.

Плачет.

Я слез женских не выношу вовсе, и за эти слезы мне хочется Вике голову оторвать. За то, как она вела себя с Евой — с беззащитной девчонкой. Стояла, курила в лицо, гадости говорила.

А ведь Вика старше и на целую жизнь мудрее, но, мать ее, сейчас я не чувствую этого абсолютно. Передо мной эгоистичная и тупая баба, которая видит только преграду на пути к своему счастью и пытается всеми правдами и неправдами от нее избавиться.

Да только я не вещь. И никогда не позволю вести себя так с той, кто возможно, ждет от меня ребенка.

— Ты совсем чокнулась? — в голосе клокочет гнев. Мне кажется, он внутри меня, он пинает мое тело, носясь по артериями и венам вместе с кровью, вместо крови.

На языке крутятся совсем другие слова, но я не хочу напугать Еву еще больше. Ее и так трясет нервная дрожь, которая отдается в кончики моих пальцев, что так тесно сжимают ее обнаженную кожу плеч.

На улице жара, а она ледяная почти. Я не думаю о том, из-за чего мы разошлись с Евой, забываю напрочь свои обиды. Так велико во мне желание защитить ее от опасности, что я удивляюсь сам себе.

— Успокойся, Егор, — говорит Вика. Испуг, читавшийся на ее лице, уступает место спокойствию и решимости, — давай поговорим спокойно. Наедине, — и быстро стреляет глазами в сторону Евы.

Только вот желания говорить с ней у меня нет. После того, как я убил несколько часов на поиски Евы. После того, как я с трудом вспомнил название ресторана, в котором она работала. Как вытряхивал крохи информации из ее подруги, что глядела на меня как на врага народа.

И просто счастье, что ее безголовая подружка вызвала такси со своего телефона и я смог увидеть конечную остановку — свой офис.

В этот момент что-то сжалось внутри меня. Это щемящее чувство, которое совершенно невозможно классифицировать, и в нем сложно признаться самому себе. Я был рад, что Ева поехала сюда в поисках защиты. Одному только богу известно, где в ином случае мне пришлось бы ее искать.

И не нашел ли ее кто-то раньше меня.

И на фоне всех этих нервов, Викин поступок становится просто вишенкой на торте. Она выбесила меня настолько, что я не имею ни малейшего желания обсуждать или рассказывать ей о чем-то.

Не сейчас, точно.

— Мне пока не о чем с тобой говорить, — отрезаю я, — Ева, садись в машину.

Наконец, я выпускаю ее из своих рук. Она отходит на шаг, смотрит мне в лицо заплаканными глазами. На щеках неровные пятна, блестит дорожка от скатившейся слезы.

— Куда ты поехал? — не сдается Вика. Я оборачиваюсь к ней и говорю четко:

— Домой. Ева будет жить у меня.

Я чувствую спиной взгляды-кинжалы Вики.

Их невозможно не замечать, но сейчас они самое меньшее из зол.

— Баринов, — кричит она вслед, — ты вот так просто уедешь?

В голосе надрыв. И я сейчас буду мудаком, если не соберу яйца в кулак и не подойду к ней, чтобы расставить все по своим местам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Жди, — бросаю через плечо. А потом беру Еву за руку, иначе с места она не сдвинется. Она вздрагивает и я почти жду, что бросится в сторону, вырвет руку, но Ева благоразумно этого не делает.

Ладошка у нее такая маленькая, что теряется почти в моей, пальцы тонкие и холодные.

А мне вот жарко. От того, что касаюсь ее. И позволяю себе вспомнить ту единственную ночь, которую обещал давно вычеркнуть из памяти. Только я — все еще мастер самообмана, и сделать это мне ни черта не удалось.

Я помню все подробности. Бархат кожи, прикосновение губ, все звуки и движения, они в память впаяны навечно.

Никогда раньше ни одна девушка не оставляла в моей жизни такого следа. Как выяснилось, я наследил в жизни Евы не меньше.

Открываю перед ней переднюю дверь, указываю на пассажирское.

— Садись. Я сейчас подойду.

Джип высокий, Ева неловко держится за ручку, пытаясь забраться. Наверное, с животом это не просто совсем, думаю я, помогая ей забраться. И неудобно не только в тачку запрыгивать. А работать посудомойкой, например, и за теткой чокнутой приглядывать.

— Егор, — зовет она, прежде чем я успеваю захлопнуть дверь. От звука собственного имени, произнесенного ею, меня кроет. Эта девчонка действует на меня как дурман, и чем дольше я рядом, тем сложнее это игнорировать.

— Что? — говорю хрипло.

— Если из-за меня у тебя проблемы с Викой, то не надо… Я пойду лучше, — и на полном серьезе собирается выйти из машины, куда я с таким трудом ее запихнул. Ты серьезно, Ева?! Я полдня убил, блин, чтобы тебя разыскать! А ты сбежать собралась, как чертова беременная Золушка.

— Сидеть, — рычу я, — не вздумай никуда рыпаться!

И дверь захлопываю перед ее носом, а потом еще и блокирую для надежности замки.

Вика сидит на лавке, в мою сторону не смотрит. Докуривает одну до фильтра и тут же сразу другую достает, пальцы подрагивают, а я испытываю досаду.

— Бросала бы ты, — говорю, присаживаясь рядом.

— Как ты меня? — усмехается она горько и поворачивается ко мне лицом, отбросив волосы. — Ты меня сюда зачем привез, скажи? Чтобы вот так эпично, как котенка за шкирку выбросить из своей квартиры?

— Я сниму тебе жилье, — мне вовсе не хочется слышать сейчас эти обвинения в свой адрес, но я понимаю, что у Вики есть все основания себя так вести.

А еще понимаю, что по-другому все равно не смог бы.

— А почему — мне? Почему не ей снять? Или ты решил к ней вернуться? Егор, если ты только из-за ребенка, то не ломай жизнь ни себе, ни мне, ни ей. Воспитывай, помогай, участвуй в его жизни, но ради этого не обязательно тащить ее к себе домой. Ты не станешь от этого счастливее. Подумай о себе, о нас, помнишь, как нам хорошо было? — она говорит и говорит, и руки ее тянутся к лацкану моего пиджака, а мне жарко и тесно от ее объятий, и главное, думаю с досадой, она никак не поймет, что дело вовсе не в этом. Что я привел домой Еву не из-за того, чтобы сыграть роль правильного папаши, я пока до конца не знаю, что ребенок мой, хотя и сомнений не осталось почти.

Я просто не могу ее оставить в беде. Конкретно — ее. Еву. Потому что она это она, а я — это я, и для меня этого достаточно, а Вика никогда не поймет, даже я, гадство, не могу эти чувства обличить в нормальные слова, затык какой-то.

— Остановись, Вика, — я беру ее за запястья, пытаясь отцепить от своей одежды, — нет никаких нас с тобой. Я не обещал тебе жениться, не говорил про будущее. Нам было хорошо вместе, — и мысленно добавляю, что с Евой это не сравнится, — извини меня. Я мудак, баран, козел, называй как угодно. Но это жизнь. И у каждого свой выбор. Мой — ты теперь знаешь.

Она бледнеет, отшатывается от меня, лицо кривится от ненависти:

— Да пошел ты к черту, Баринов. Вот увидишь, это даже не твой ребенок, а ты просто дебил, которого умело разводят.

Я морщусь, не желая все это комментировать, поднимаюсь и ухожу, ни разу не обернувшись.