Химеры (СИ) - Кузнецова Ярослава Анатольевна

Молниевый всполох с треском распорол небесную твердь. Дождь хлынул с новой силой.

Они некоторое время шли рядом, не произнося ни слова.

Странные эти люди, все им неймется, хочется заглянуть туда, куда не просят, сунуть руки и голову. Неудивительно, что потом — ам! — головы-то и нет. Отважно лезут туда, где не хватает познаний — да и не может хватать.

Он никогда не видел наймарэ — и не рвался увидеть. Ну, или видел один раз — сегодня, на веранде кафе. Полуночный выглядел как человек, только на месте сердца у него клубилось что-то, похожее на веретено с острым концом, источающее маслянисто-черные протуберанцы, словно отработанный мазут.

Жуть и мерзость, причем мощи Ньетом нераспознанной, но, похоже, очень, очень немалой. Жаль, Десире не могла этого увидеть. Мигом бы забыла свою дурь.

Что-то темное мелькнуло в воздухе, Ньет вскинулся, оттолкнул девушку. Раздался удар о мокрую мостовую, разлетелись брызги.

Десире вскрикнула, потом зажала себе рот ладонью.

Ньет подбежал, опустился на колени рядом с неподвижным телом в причудливых тряпках.

Белые волосы распустились в луже, как водоросли, окрасились мутной чернотой. Желтый свет фонарей бесстрастно выхватывал остановившиеся глаза, неловко заломленную руку в обрезанной перчатке.

Не дышит.

Ньет глянул вверх. Никого. Как растворились.

Десире подошла. Сквозь шум дождя Ньет слышал, как у нее постукивают зубы.

— Опасно сидеть на мокрых крышах.

— Иногда… такое случается… — пролепетала девушка. — Редко. Мы считаем, что…

— Десире, — Ньет поднялся на ноги. — Вы самоубийцы. Вы не понимаете, куда суетесь. Я…

— Ты бы лучше шел отсюда, — зло ответила девушка. — У тебя даже документов нет. Сейчас муниципалы приедут.

Она коротко глянула на тело упавшей химерки и снова прижала руку ко рту.

Ноги сами донесли Ньета до портовых ворот.

Всю дорогу до дома Десире они молчали. У подъезда она остановила Ньета, выскользнула из-под куртки, и ушла, не попрощавшись, в сияющую электричеством парадную.

Ньет потоптался в темноте под дождем, поглядывая на окна, но которое из них окно Десире он не знал. Любое горело золотом, обещая тепло и уют. Ньет повернулся, и пошел, куда глаза глядят.

Опомнился, только когда в сознание пробился шум неумолчно работающих механизмов, гудки портовой железной дороги и тяжкий шум моря.

Он передернул плечами под мокрой курткой, в которой болталась тяжелая связка ключей, потом независимо сунул руки в карманы штанов и начал спускаться по лестнице. Восточная часть Карамельной бухты уже окрасилась розовым — летние ночи короткие. Дождь утих, и мостовые начинали парить, высыхая.

На душе у Ньета было тяжело, и он побрел к морю — мимо приземистых офисов судовладельческих и транспортных компаний, мимо курганов кварцевого песка и светлого щебня, мимо штабелей кедровых бревен, которые везли из Доброй Ловли.

Катандерана испокон веков торговала и с Севером, и с Югом.

Схваченное каменными тисками молов море лежало далеко внизу, обманчиво спокойное, смирившееся.

Сонная вода плескалась в доках, между стрелами причалов, шла мелкой рябью, не притязая на большее.

Ньет чуял, как ходят на глубине рыбы, как втекает в бухту пресная вода забранной в трубу Ветлуши и Королевского канала. Как покачиваются на несильной волне тяжелые тела кораблей и натягиваются железные якорные цепи.

За всю жизнь ему не приходила в голову мысль, что до моря можно дойти посуху.

Как завороженный он смотрел на объеденную портовым строительством береговую линию, на серое бесконечное пространство за ней и на вспыхивающие белым крылья чаек.

Гибель себе подобного для фолари — неприятное, но обычное дело.

Что там с этим у людей — Ньет не знал.

Целыми веками они строят и строят, сминают реальность, как тряпку, выгораживая себе клочки обжитого пространства. Так им кажется безопаснее. Но в складках часто могут спрятаться и другие.

В порту, как и в городе, были слепые пятна, нехоженые людьми закоулки, целые заброшенные доки, в которых стоит зеленоватая вода и гуляет эхо. Так получалось, что среди кипящей днем и ночью портовой суеты эти места оставались пустыми и редко кто попадал туда.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В потерянных доках были свои жители.

Человек сказал бы — Ньетовы братья и сестры, но фолари не признают родства.

Ньет прошелся по причалу, зажмуривая глаза от яркого света восходящего солнца, повернулся к берегу спиной. Снова длинно прогудел поезд, и каменный блок, опутанный тросами, поплыл по воздуху, болтаясь под стрелой крана.

Оборванная компания появилась незаметно, неслышно, как всплывает из глубин пузырь воздуха. Ньет только и успел, что обернуться.

— Глядите-ка, пресноводное к нам пожаловало, — раздался неприятный тягучий голос.

— Ты смотри, бульк — и потонешь, — поддержал его другой. — Тут у берега высоко.

— И глубоко.

— И вода соле-е-е-еная.

Трое приморских фолари стояли в самом начале причала, перегораживая путь к спасению. Лохматые, до черноты загорелые, на скулах и предплечьях тускло посверкивает иссиня-черная чешуя, одежка затрепанная, выгоревшая на солнце. Трое — нет, четверо, — еще одна девица, то ли пьяная, то ли больная, висит на локте одного из забияк, безучастно смотрит вперед белыми, как у снулой рыбины, глазами.

Ньет выпрямился и украдкой поглядел по сторонам.

Вот что значит жить с людьми, совсем чутье потерял.

— И что же речной улиточке в наших водах надобно? — издеваясь, протянул предводитель. Черные глаза под неровными выгоревшими прядями, радужки намного больше человечьих, кривая ухмылка. — Может, ей жить надоело…

Ньет молча начал обходить их, на всякий случай стараясь не поворачиваться спиной.

Можно было бы прыгнуть в воду и мигом заплыть в трубу, из которой вытекает Ветлуша, но в кармане куртки звякали рамировы ключи, и Ньет отчаянно боялся их потерять.

Да и соревноваться в скорости с клыкастыми тварями, которых хлебом не корми — дай погонять жертву в мутной прибрежной воде, он не собирался.

— Вы тоже болеете, — сказал он вдруг, хотя не собирался с ними разговаривать. — И до вас это добралось.

Приморские молчали и враждебно пялились. Их вожак растерянно глянул на вяло поводившую головой девицу, словно впервые ее увидел.

— Улиточка еще и языком треплет.

— Как давно у вас начали погибать товарищи? — громко спросил Ньет, не переставая медленно продвигаться к спасительной набережной. — Сначала все время спит, а потом начинает распадаться… да? А кто-то теряет человечий облик и все больше дичает, а потом и разговаривать не хочет. А кого-то вы просто искали — и не нашли?

— Ерунду треплешь, — неуверенно возразил черноглазый. — Всегда кто-то засыпает. Так всегда было.

— Но сейчас слишком часто, правда ведь?

Молчание. Девица вдруг захныкала и вцепилась черноглазому в бок птичьими когтями. Рука у нее была тощая, жилистая, из бугорков на синеватой коже торчали ости еле проклюнувшихся перьев. Черноглазый только моргнул, даже не пошевелился.

Ньет смотрел в ничего не выражающие немигающие глаза приморского и чувствовал жалость. Жалость, которая заняла место страха, и место надежды, и место тоски.

Должно быть, если плыть далеко-далеко, на десятки дней пути, и отыскать могущественных морских фолари, которые подобны горам и плавучим островам, чьи тела подобны льдистым торосам или тянутся на многие мили, чешуйчатые, страшные… даже если найти их, то и там увидишь упадок, непрекращающийся сон, медленное умирание.

Соленые волны размывают их, как размыли бы выветрившийся камень.

Неужели мой народ обречен…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— У нас то же самое, — с горечью сказал Ньет. — Все, как я сказал. Это началось не вчера.

— Ты вот что, проваливай отсюда, — прошипел черноглазый. — Катись в свою воду, а то, не ровен час, захлебнешься в нашей.

Ньет почти уже выбрался с причала на набережную, как вдруг один из приятелей черноглазого выбросил вперед оплетенную жилами руку и сгреб фолари за грудки.