Ночь Волка - Самид Агаев

— Какая разница?

— В слове атеист есть что-то воинствующее, а я просто неверующий; вернее верю во все религии мира, в иудаизм, христианство, ислам, буддизм, даже в Вуду, я очень доверчивый.

— Что же вы потащились со мной иконы лицезреть.

— Как что, шеф приказал.

— Значит по принуждению.

— Да.

— А самим не интересно?

Пожал плечами.

— И вам не приятно провести день с красивой девушкой?

Авдеев кашлянул и сказал:

— Ну, скажем так, если бы не это я бы нашел возможность отказаться, потому что вышеуказанное обстоятельство несколько меняло дело.

— Ну и, слава Богу, кажется, мы пришли!

Точно так.

— Несмотря на будний день, на выставке было много посетителей, особенно детей; у гардероба стоял шум, как в школьной раздевалке. Авдеев помог Юлии снять плащ.

— Сейчас что, каникулы? — спросил он.

— Нет.

— Почему же так много детей?

— Как почему? Привели на выставку икон, приобщают к религии.

— Понятно, второе крещение Руси.

— Скорое возрождение.

— А знаете ли вы, Юлия, что в Византии из-за этих икон была серьезная заварушка, так называемое иконоборчество, борьба против культа икон.

— Что вы говорите? Когда же это было?

— В восьмом или в девятом веке, не помню точно.

— И что из этого следует?

— А то, что исторические процессы имеют очень опасную тенденцию, — они все время повторяются; вы же не станете отрицать, что эволюция человечества движется по спирали а?

— Не стану, — неуверенно произнесла Юлия.

— А теперь посмотрите туда, под потолок, видите телекамеру.

— Вижу, — испуганно сказала Юлия.

— Они все записывают.

— Кто они?

— Как кто, — понизив голос, сказал Авдеев, — масоны; когда начнется новое иконоборчество, они всех кто здесь был, вызовут. Ну, я положим, здесь по долгу службы, а вот с вас спросят по всей строгости нового закона.

— Да ну вас, — рассердилась Юлия, — все — то вы врете.

Бросив своего спутника, Юлия пошла к лестнице, ведущей на второй этаж, где было начало экспозиции. Авдеев проводил ее взглядом, разделся, и подошел к стойке гардероба; прежде, чем сдать одежду, он поднес к лицу плащ своей спутницы и вдохнул ее запах. Композиция египетских цветочных масел, составленная парфюмерами Франции, невозможное сочетание Востока и Запада превратилось в изысканную субстанцию, услаждающую обоняние, стык культур, — восточный аромат, доведенный в Европе до совершенства, исходил от славянской женщины.

Юлию он разыскал в одном из залов выставки, она стояла перед Троицей Андрея Рублева. Остановился за ее спиной и спросил:

— Медитируете?

— Нет, — ответила Юлия, — хотя, говорят, что от икон исходит энергия причем, от разных икон — разная энергия; не зря верующие выбирают себе какого-нибудь святого, некоторые отдают предпочтение Николаю — чудотворцу, а другие Казанской Божьей Матери, потому что аура у икон разная, одному подходит, другому нет, ауры разные.

— То-то я и смотрю, — заметил Авдеев, — что как-то мне не по себе, — это неправильная выставка; разве можно выставлять в одном помещении столько икон с разными аурами. Это к добру не приведет.

Юлия пристально посмотрела на него, и Авдеев смиренно замолчал. Глаза у девушки были серо-голубые, их можно было назвать миндалевидные, если бы они не были такими большими, казалось слишком большими для ее лица, какими-то кукольными, словно на складе не оказалось других глаз и художнику пришлось совместить милый русский вздернутый носик из сказки «Морозко», и глаза шахини Сурейи из новейшей истории. Она произнесла:

— Если бы вы не насмешничали попусту, я бы вам сказала кое-что.

— Не буду, — пообещал Авдеев.

— Точно?

— Абсолютно.

— Я чувствую энергию, исходящую от икон, она действительно у всех разная, у одних сильная, у других едва ощущается. Не верите?

Авдеев не ответил, но по выражению его лица было видно то, что он не верит. Юлия протянула ему вывернутую руку.

— Потрогайте мою ладонь.

— Зачем, — подозрительно спросил Авдеев.

— Потрогайте, — настойчиво сказала Юлия.

Авдеев осторожно взял ее руку.

— Ну?

— Холодная?

— Да.

— А теперь смотрите.

Она поднесла ладонь к иконе на расстояние полуметра, подержала несколько минут и протянула Авдееву.

— Потрогайте.

Ладонь была горячей.

— Ничего себе, — сказал Авдеев, — а у меня так получится?

Теперь он поднес руку к иконе, но тут к ним подошла женщина, смотрящая за залом.

— Молодой человек, что вы делаете?

— Заряжаюсь энергией, — ответил Авдеев.

— Немедленно прекратите, или я позову милицию, только шаманства нам здесь не хватало.

Авдеев сунул руку в карман. Юлия засмеялась и направилась в другой зал. Авдеев последовал за ней, чувствуя спиной осуждающий взгляд смотрящей.

Из художественной галереи вышли через час. Юлия добросовестно осмотрела все иконы, не пропустив ни одной.

— Как самочувствие, — участливо поинтересовался Авдеев.

— Не сказала бы, что хорошее, — не уловив подвоха, призналась Юлия, — как-то устала очень.

— А что я вам говорил, — сказал Авдеев, — нельзя столько икон собирать в одном месте — это антигуманно. Я, например, совершенно разбит.

— Не злорадствуйте.

— Отнюдь, я констатирую. Согласитесь.

— Ну ладно, — сдалась Юлия, — признаю, я ужасно устала.

— Представляете, вы — экстрасенс, от чего-то вы устали, от чего-то подзарядились, а каково нам простым людям.

— Хорошо, — сказала Юлия, — что я должна сделать в искупление, чем мне загладить свою вину?

— Ничего, — сказал милосерднейший Авдеев, — мне достаточно морального удовлетворения.

— Нет, — не унималась Юлия, — я должна чем-то возместить понесенный ущерб. Хотите, куплю вам мороженое?

— Спасибо, я сладкого не ем.

— А что вы предпочитаете, кислое?

— Горькое.

— Например?

— Водку, квашеную капусту, соленые огурцы, утром — огуречный рассол.

— Мм, — передернула плечами Юлия, — даже слюнки потекли.

— От слова, — водка?

— Нет, конечно, от другого, квашенного и соленого.

В эту минуту зазвонил телефон, Юлия полезла в сумочку и извлекла трубку.

— Да, милый, все хорошо, нет еще, на выставке, осматриваем иконы, закончим — сразу домой, а можно потом немножко погуляю по набережной, погода хорошая, а здесь душно, боюсь голова разболится, спасибо. Протянула трубку Авдееву.

— Вас.

Авдеев приник ухом, услышал властный и покровительственный голос.

— Старина, потерпи еще немного, я тебе потом отгул дам, погуляй с ней немного по набережной, чтобы какие-нибудь козлы не пристали.

— Конечно, шеф, — ответил Авдеев, — никаких проблем, до свидания.

Вернул трубку.

— Вы солгали, — сказал он, — и сделали меня соучастником, зачем?

— Вы от меня устали? — спросила Юлия.

— Нет.

— Может быть, я вас раздражаю?

— Нет.

— Тогда не задавайте глупых вопросов, я не хочу домой так рано.

— Я никогда не лгу, — заявил Авдеев.

— Ну, уж, никогда?

— Никогда.

— Это ваше кредо?

— Нет никакого кредо, просто я никогда не лгу. Это данность, кредо-это осознанный выбор, а у меня нет выбора.

— Ну и черт с вами, я буду одна гулять, — рассердилась Юлия.

Повернулась и пошла, каблучки по мостовой — цок, цок, цок, цок. Обернулась.

— Что же вы идете за мной?

Авдеев ухмыльнулся.

— Шеф приказал погулять с вами по набережной.

— Да, — деревянным голосом спросила Юлия?

— Да.

— А вот хрен вам, вместе с шефом.

— Ушам не верю, неужели вы можете ругаться?

— Еще как. Все настроение мне испортили, даже гулять по набережной расхотелось. Знаете, Авдеев, я еще не встречала человека, который вызывал бы во мне столь противоречивые чувства, — за сегодняшний день я несколько раз чувствовала к вам то злость, то расположение.

— Этому есть объяснение, — сказал Авдеев, — когда меня рожала мама, в операционной отключили свет, поэтому до половины я рожден при свете, вторая половина явилась на свет в полной темноте, отсюда противоречивые чувства, которые я вызываю. Но, поскольку гулять по набережной вам расхотелось, предлагаю поехать со мной и восстановить силы на свежем воздухе, есть одно подходящее местечко, забегаловка с видом на реку, на фоне чудной заброшенной часовни, там, к ледяной водке подают хрустящие соленые огурцы.

— А-а, — нашли мое слабое место, — укоризненно сказала Юлия, — а что же вы скажете шефу?

— Скажу, что при словах "соленые огурцы" с вами сделалась истерика, и я был вынужден немедленно их найти, вернее, отвезти вас к ним.

— То есть попросту соврете.

— Я, да что вы, я же никогда не вру.