Курортный Детектив - Тарас Бурмистров

— Оно меня настигнет, не там, так здесь, — сказал Муратов. — Оно неотвратимо как твой серийный убийца. Кстати, как продвигается расследование?

— Скорее стоит чем движется, — сказал Лунин. — Хотя кое-какие идеи появились.

— И какие же, интересно?

— Может, еще об искусстве?

— Давай потом. Ну что там, к чему ты пришел? Я за тебя болею, хоть ты и глупым делом занимаешься.

— Да, уж это точно. Короче, я в прошлый раз не говорил тебе, там есть в этом деле одна тонкая деталь.

— И какая же? Надо было рассказать все сразу.

— Сразу было бы не так интересно. Убийца зачем-то оставляет рядом с поверженными телами записки со стихотворными цитатами. Сейчас их в деле набралось уже три штуки — записок, потому что трупов больше. Кое-где их, может быть, просто не нашли.

— И что за стихи? Я надеюсь, у него есть поэтическое чувство, и он не стал цитировать этих ужасных современных поэтов, живущих в этом городе. Я лично знаю несколько штук из этих деятелей.

— Нет, цитаты из Данте. Из «Комедии».

— И на какую тему отрывки?

— Что-то такое глубокое, что мы все понять не можем.

— Даже ты?

— По официальной версии, мне потому и предложили эту работу, что надо разобраться в смысле этих отрывков.

— Разве это так важно?

— Все уверены, что ключ именно здесь.

— Так и сказали бы, что просто больше зацепиться не за что.

— Наверное, так. Одни догадки. И еще вот что. Одно из стихотворений было явно не из Данте. Все его тексты я знаю, да и по стилю оно совершенно другое.

— И что это за вещь?

— Там всего две строчки. Больше тебе скажу, я сегодня утром вспомнил остальные две. Но не могу вспомнить, ни кому принадлежит эта строфа, ни ее продолжение.

И Лунин процитировал строчки из записки, и вспомнившееся ему окончание строфы.

— Ничего такого не припоминаю, — подумав, сказал Муратов. — Никогда не слышал.

— Вот и я тоже гадаю, — сказал Лунин. — Сегодня весь день провел в библиотеке, в поисках. Ничего похожего. То есть похожего, конечно, много…

— Да уж, мотивы характерные, — перебил его Артур. — Такого добра навалом. Может, это личное творчество убийцы? Какой-то неудавшийся поэт-графоман?

— Хм, а продолжение он мне прямо в голову передал, по воздуху? Явно же подходит, и по смыслу, и по тону.

— И по рифмам. Слушай, а это не могла быть ложная память? Допустим, ты присочинил как-то еще две строчки, и теперь ищешь то, что невозможно найти.

— Нет, я определенно где-то это слышал. Все четверостишие целиком.

— Ну хорошо, допустим. А что там из Данте было? Процитируй мне все, пожалуйста.

Лунин воспроизвел ему все отрывки, умолчав опять же о записке в номере. С разглашением этой информации торопиться не стоило. Это было его маленькое личное расследование.

Артур поразмыслил несколько минут. Лунин не торопил его.

— Куски-то такие… Можно сказать, ходовые, — наконец сказал Муратов.

— Да, ничего оригинального, — откликнулся Лунин. — Он бы еще о середине странствия земного вспомнил.

— Или о Паоло и Франческе. И главное, никакой закономерности не наблюдается. Может, следующая записка прольет свет?

— Не будем так шутить, — проворчал Лунин. — А то еще найдут ее на ком-нибудь из нас. Или наших друзей. Вот и будет нам филологическое расследование. Перейдет в физиологическое.

— Кстати, идея Бога как сверхфилолога — это очень интересная идея, — с легким блеском в глазах произнес Муратов. — Что еще останется с нами после смерти, кроме слов? И даже здесь, когда мы проникаем в смысл чего-то — это ведь и есть божественное присутствие, правильно? Только у нас тут сплоерные филологические загадки, а там должна быть одна большая отгадка.

— Почти стихи получились, — сказал Лунин. — Ты лучше что-нибудь о цитатах скажи. Философствовать я и сам умею.

— Ну давай порассуждаем. У нас тут есть определенный ряд — сплошь отрывки из «Комедии». И единственное стихотворение, которое выпадает из этого ряда. Если бы убийца написал его сам, это было бы что-то вроде комментария к классическим текстам.

— А понимаю, — сказал Лунин, вдруг заинтересовавшись. — Желание откликнуться. У меня такое часто бывает.

— Ну да, как бы сказать и что-то свое, по тому же поводу. Но ты настаиваешь, что это опять же что-то из классики.

— Или из современности. Мало ли где я мог его видеть.

— В любом случае, если убийца долго кормил нас Данте, и вдруг обратился к чему-то другому, это может значить, что у него было желание вроде как бросить свет, одним на другое. Ну да, прокомментировать — это самое точное слово.

— И он выбрал почему-то именно этот декадентский бред.

— Не такой уж и бред, я бы сказал… Там совсем неплохая образность.

— В целом нельзя не признать, что у него есть вкус, — сказал Лунин с некоторой иронией. — Но к чему это нас продвигает? Что это дает?

— Обрати внимание, — сказал Муратов. — Из всех отрывков из Данте, которые он таким образом комментировал, убийца выбрал именно кусок о свете. «Лучи того, кто движет мирозданье» и «мерцая, льется лунный свет» — это может перекликаться.

— Не слишком ли далеко мы заехали? Слушай, давай чаю выпьем. Я не могу размышлять без чая.

Муратов зажег огонь под какой-то спиртовкой, стоявшей на столе, и языки пламени начали бросать свой отсвет на медный чайник, установленный на подножке. Хмурые тучи в небе, видневшиеся через окно, как-то дико гармонировали с этой картиной.

— Ты знаешь, может быть, в чем-то ты и прав, — сказал Лунин, подумав. — Но у Данте это однозначно то, что называется «божественный свет». Пристегнуть к этому мерцающий лунный свет будет не так-то просто.

— Как сказать, как сказать… — ответил Муратов. — Опять же, если это было его сочинительством, это могло бы быть просто описание того, что он видел в тот момент. Непосредственный отклик, такая мгновенная картинка.

— И это значит, — пошутил Лунин, — что он устал от убийств и всего этого монотонного бреда. Это хорошие новости. Может, эта проблема сама собой теперь уйдет в небытие?

— Хорошо бы, — сказал Артур. — Мне уже слегка надоело думать об убийствах. И тебе, я думаю, тоже.

— Просто не знаю как вырваться, — сказал Лунин ворчливым тоном. — Хотя о поэзии было интересно.

— Я предпочитаю размышлять о поэзии без дополнения в виде трупов. И еще меньше — таинственных загадок.

Чайник закипел, едва не залив спиртовку потоками пузырящейся воды, и Муратов погасил ее, наполнив кипятком какое-то странное приспособление в виде фарфорового дракона, которое в прошлый раз Лунин тут не видел. Дракон немедленно начал распространять аромат чая со сложной смесью трав. Увлечение Китаем явно продолжалось, набирая обороты.

— Так вот, этот лунный свет… — сказал Муратов. — Ты знаешь, люди ведь, употребляя слова, часто сами не понимают, какой пласт идей при этом привлекают. «Свет» и «Бог» в нашем представлении — что-то очень близкое, и если ты зачем-то поднял взгляд на луну или лунный свет в окне, это может быть бессознательным порывом — ну не знаю, к желанию выйти из мрака, в котором ты находишься. Все это глубже, чем мы думаем.

— Ну да, и в стихи это проливается, это понятно, — ответил Лунин. — Но ты опять исходишь из версии, что это его личное творчество. Между тем, если твои догадки о психологии убийцы верны, это значит, что он, желая сочинить стишок, изготовил что-то такое, что совпало с известной вещью в каждом слове. У меня так бывало, на ранних стадиях творчества, — добавил он с легким сарказмом.

— Ну, если это у него было и так, это почти неотличимо от творчества, — заметил Муратов. — Свое, чужое — какая разница? Это только ты постоянно стремишься в своих текстах создать что-то совершенно новое. Как будто это что-то поменяет в этой Вселенной и ее устройстве.

— А как иначе-то, — сказал Лунин с легкой досадой. Его приятель ненароком попал в самую больную точку. — Они — это они, классические авторы, а мы — это мы. Мы должны писать что-то другое, иначе зачем мы вообще нужны на этом свете. По крайней мере, как авторы. Нельзя же бесконечно повторяться.

— Там есть еще и другой пласт… — сказал Муратов, не обращая внимания на рацею Лунина. — Луна. Это ведь противоположность солнечному свету. Но вместе с тем и не мрак. Во всяком случае, не полный.

— Раз уж убийства в основном совершались ночью, это естественно, — ответил Лунин, не сдержав насмешки. — Было бы странным, если бы он начал описывать яркое дневное солнце. Или вспоминать что-то на эту тему.

— Да, убийства — это такое ночное дело… В полном смысле этого слова.

Вспомнив наконец о чае, наверное, уже безбожно перестоявшемся, он налил в чашки напиток чуть сомнительного зеленовато-желтоватого цвета. Лунин отхлебнул его, почувствовав, как проясняются его мысли. Чай оказался очень крепким.