Пути сообщения - Ксения Буржская

возмутилась, но двинуться не могла: в таких ситуациях она впадала в ступор.

Нина бы наверняка знала, как себя вести, она бы не стояла нелепой недвижимостью, деревом – вот бы ее сюда, судорожно думала Ганя, пытаясь справиться со ступором.

– Мы быстро посмотрим, нет ли у вас чего запрещенного, – с мерзкой улыбочкой сказал рябой и заглянул под кровать и стол, как будто играл с кем-то в прятки.

Наконец из кухни вернулся Андрей.

В отличие от Гани, он все понял сразу.

– Собираться? – спросил он.

Усатый кивнул.

– Кончайте искать, вы ничего не найдете. У меня и нет ничего, – сказал Андрей, одеваясь за ширмой. – Не пугайте жену.

– А вы нам не советуйте, любезный, что нам делать, – все с той же улыбкой сказал рябой. – Мы проверим. А нет ничего – так и нет.

– Возьми Владика, и идите к Беккерам, – шепнул Андрюша Гане, но та вцепилась в его руку:

– Нет, я тебя не оставлю. И объясни мне, что вообще происходит?

– Обыск происходит, гражданочка, – пояснил рябой.

– А что вы ищете? – наивно спросила Ганя, и серые заржали. – Разве ты виноват в чем-то, Андрюша?

Андрей обнял Ганю.

– Нет, я ни в чем не виноват, не беспокойся. Это какая-то ошибка.

– Все они так говорят, – сказал рябой и мерзко подмигнул Гане – ей сразу захотелось умыться.

Потом они с Андреем стояли и смотрели, как эти двое переворачивают комнату вверх дном. Трясут и бросают книги. Выворачивают карманы пальто. Швыряют игрушки. Когда рябой вытащил из комода и начал внимательно просматривать ее белье и чулки, Ганя отвернулась и уткнулась Андрею в грудь.

Андрей стоял как статуя, практически не дыша, руки – в карманах. Когда они начали зачем-то рвать фотографии и письма – те, первые, которые Андрюша писал ей со службы в Астрахани, – и Ганя закричала, а Владик проснулся и заплакал, он до того сжал зубы, что на скулах выступили острые углы, но все равно с места не сдвинулся.

Ганя, как могла, успокаивала Владика, баюкала его и тихо плакала, вслушиваясь в разговор за ширмой.

– Будете брать что-нибудь: одежду, зубную щетку? – спросил рябой, когда они закончили свое мародерство.

– Нет, – процедил Андрей.

– А я бы вам посоветовал, – сказал усатый.

– Мне не нужно, – отказался Андрей. – Я ни в чем не виноват. Уверен, это скоро выяснится. Так что я ненадолго.

Ганя появилась из-за ширмы, когда усатый, усмехнувшись, уже вышел за дверь, а рябой ждал, чтобы конвоировать Андрея. Пропустив его вперед, он обернулся и коснулся бедра Гани:

– Без мужика будет сложно. Но ты баба видная. Хочешь, зайду потом? – И наградил ее своей поганой улыбкой.

Андрей дернулся, и Ганя, испугавшись, что он сейчас ударит рябого, чем усложнит свое и без того ужасное положение, вцепилась пуще прежнего в его плечо. Он сдержался, споткнувшись об отрезвляющий взгляд жены.

– Как вы смеете?! – сказала она, собравшись, рябому. – Забудьте сюда дорогу.

И больше всего ее жгло и это тоже: что вот такими были ее последние слова в присутствии мужа, а не слова́ ему – поддержки и любви.

Ноябрь

Зима наступала неотвратимо и суетно – под ногами Нины хрустела холодная известь на выцветшей траве, когда она шла в утренних сумерках сменять Ганю в очереди к окошку в приемной НКВД. Владик в то время часто оставался на ночь у них, Ганя почти круглые сутки выстаивала на Кузнецком Мосту, Нина отпускала ее иногда поспать, но Ганя возвращалась часа через четыре – с черными кругами под глазами, потому что боялась, что Нине ничего не скажут об Андрюше: справки ведь выдавали только ближайшим родственникам.

Нина, в груди у которой пылал пожар тревоги и вины, от отчаяния поехала в действующий храм в Никольско-Архангельском и там долго стояла на коленях перед иконой Николая Чудотворца и просила его, как умела, спасти Андрея. Ей сказали, что Николай как раз помогает невинно осужденным, а ведь Андрей был именно таким. Когда, заметив ее неожиданное усердие, знакомый батюшка спросил, что случилось, Нина смутилась: вряд ли можно сказать хоть кому-нибудь, что она просит за названного предателя Родины.

В один из дней, когда Нина шла сменить Ганю, забросив Владика в детский сад на крыше их дома, Ганю она в очереди не обнаружила. Обошла здание – серый невыразительный куб, напоминавший плиту, упавшую с неба и подмявшую под себя все живое. Нина вспомнила, как еще весной они с Ганей ходили недалеко отсюда в мастерскую пошива одежды Наркоминдела к ее швее: Нина забирала костюм, а Гане сварганили платье; все тот же Кузнецкий Мост – а какая разница.

Ганя сидела, прислонившись спиной к стене, абсолютно слившаяся с ней, совершенно потерявшая облик. Нина бросилась к ней: узнала что-нибудь? Что сказали?

«Следствие ведется, – ответила Ганя. – Больше ничего. Но ведь если ведется, значит, скоро они все поймут?»

Ганя смотрела на Нину с такой надеждой, как будто Нина знает и точно может сказать, и та уверила:

– Да, да. Конечно. Обязательно все разрешится лучшим образом.

– Еще они позволили передать ему деньги, – сказала Ганя. – Но у меня с собой не было. Сейчас, поднимусь только, домой схожу, соберу все и вернусь, чтобы передать.

– Да бог с тобой, Ганечка, – сказала Нина. – Поспи хоть сутки. Зачем ему деньги?

Но Ганя поднялась, цепляясь за Нину, и тенью двинулась к метро, повторяя:

– Сейчас, сейчас, туда и обратно, я быстро.

Нина вечером бросилась к Генриху:

– Гена, прошу, узнай что-нибудь! Где Андрей, в чем его обвиняют? Может, можно дать ему характеристику? Совсем ведь Ганя себя со свету сживет.

Генрих вздохнул:

– Нет у меня, Нинок, таких возможностей. Я постараюсь узнать, но надежды мало.

Деньги Ганя собрала, но в тот же вечер слегла. В огненном бреду, пока Нина, как могла, выхаживала ее и лечила, она твердила только одно: «Мне нужно вернуться к Андрюше», не понимая, что там, куда она так рвалась, Андрюши могло и не быть.

Через две недели, когда Ганя наконец оклемалась и смогла встать – голова кружилась, но терпимо, – она тут же, нарушив запреты Нины и врача, выскользнула за дверь – на Кузнецкий Мост.

В длинном хвосте очереди она слушала истории, примеряла их на себя и никак не могла почувствовать, принять эту роль – жены арестанта. Когда, в какой момент произошла ошибка? Как она упустила? Неужели Андрюша и правда мог?..

Генрих узнал по своим каналам, что Андрея судят за воровство. Будто он воровал и перепродавал не только киноварь, из которой добывают ртуть, но и ткань для полировки готовых градусников. Когда он пересказал это дома, Нина с ужасом спросила:

– Но зачем воровать ткань?!

– Чтобы сшить платье или пальто… – пожал плечами Генрих,