Следственный эксперимент - Константин Тарасов

Что там ксендз делает, думаю я, небось пишет свою летопись, которую никто никогда не прочтет? Или с Серым воюет? Что он вообще делал всю свою жизнь? Целибат, думаю я. Победил ли бесов?.. Нет, не к нему приехал Клинов… Странное, однако, у него влечение к костелу… Изобретать здесь нечего… Служебные обязанности (пренебрег)… Крюк в двести километров в рабочее время… Это не довод — многие делают… Кто без греха?.. Кто? Вот именно… Крайняя мера самозащиты (убийца)… Превентивное убийство, думаю я.

Чик! — зажглись фонари. Иду в ресторан, ужинаю и поднимаюсь в номер. Душно, даже курить неможется. Дождика бы, думаю я. Снимаю туфли и рубаху — все равно душно, — и брюки. Стираю под краном носки. Думаю: костельный актив не изменился, эти (Вериго, Буйницкий, Луцевич, Жолтак) функционировали так же, как и вчера. И Белов был директором. Но три года назад Клинова не убили. Было иначе что?

Вешаю носки на спинку стула и застываю возле, как часовой. Это со мной случается — каталептический транс; физическое бесчувствие — могут колоть иголкой и не услышу.

Было иначе что? — думаю я. Не работал художник, не было газетной информации, Клинов отдыхал по профпутевке (официально)… Тридцать пять минут провел в костеле… даже больше… Кого он ждал? Не этих (Буйницкий, ксендз, Луцевич, Жолтак, Петров)… к ним мог подойти раньше… Говорят, не подходил. Белов пришел — ушел… Когда? (неизвестно)… Передовик, рационализатор… Вряд ли (преступная группа)… Непохоже. Сидят сиднем… только Буйницкий выезжал два раза в Минск… благопристойные… подозрений не вызывали… Подсвечник вытер Буйницкий несомненно… Случайно? Положим, он…

Слышу звуки: тик-тик-тик, потом: так-так-так, тук-тук-тук и — сплошной шум. Начинается дождь. В окно повеяло свежестью. Хорошо, думаю я. И ксендз, наверное, смотрит в окно, думаю я. И все, все… . Красиво… И тот, в сапогах… Не он убийца… исключить, ни при чем… Да, ни при чем, говорю я себе. Если он незнаком Жолтаку, то Жолтак не впустил бы его в дом. Раз. Если он незнаком Жолтаку, то ему не потребовался бы риск второго убийства. Два. Если он знаком Жолтаку, его знал бы и Буйницкий. Три. Не он… Глупость, думаю я… Привидение (убило Клинова)… Не ксендз (отсутствовал)… не Петров (отсутствовал)… не Луцевич (присутствовал Буйницкий)… Не Буйницкий (не он убил Жолтака)… Белов?!

Вспыхнула молния (и где-то близко), озарила комнату, и я заметил метнувшуюся на стену мою тень и увидел себя нелепо застывшим возле стула. Гром страшно раскололся над городом и покатился вдаль. Подхожу к окну и гляжу на завесу ливня, на круговороты пылящейся воды. А молния, кривая, красная, опять шарх — и все пошло искрами, блеском, пламенем — капли, тугие, косые струи, бурлящие лужи, крыши и деревья. И следом гром — грам! — бам! — бам! — бам! Расстрел, думаю я, расстрел его ждет, сволочь. Он знает… что улик нет, знает, думаю я. Улик нет — к делу непричастен… косвенные не пришьешь… и косвенных нет… припереть нечем… трудно взять. Да, думаю я, трудно взять. Жестокую надо хитрость… он агрессивный, инстинкт убийства развит, на третье пойдет… пойдет… пойдет… Кого ему подставить? — думаю я… Себя? Сашу? (Не звонит; чего он не звонит?)… Буйницкого — Буйницкому?.. Органиста — органисту?.. Ксендза — ксендзу?.. И так далее.

«Холера!» — шепчу я и чувствую себя лисой, вздыхающей на виноград.

ДЕНЬ

В одиннадцать часов с машиной, прибывшей за Клиновым, приезжает Локтев. Во дворе райотдела под старой развесистой березой находится курилка — две скамейки и между ними врытая в землю бочка. Судя по чистоте — все травинки выщипаны, бочка блестит, словно начищена щеткой, — здесь проходят перевоспитание трудом задержанные Максимова. В этом стерильном уголке, огражденном от любопытных ушей, мы садимся, закуриваем, и Саша начинает свой рассказ с того момента, как он постучал в дверь квартиры Клиновых. Открыла Вера Васильевна.

Локтев сообщил, что ее мужа нет в живых. Она упала в обморок, дети в плач. Он вызвал «скорую помощь». Телефон дома есть. Вообще, живут в достатке: три комнаты, гарнитуры, пара ковров, хорошее стекло — не бедные, нет. Вызвал друзей и сослуживцев, вернее, дети обзвонили. Прибыли друзья дома. Никто Локтеву не верит. Не верят, что Клинов не в Минске, не верят, что в костеле. То есть верят, но в глубоком недоумений, в голове у них это не укладывается. Прибывают с его работы — начальник цеха (личный друг Клинова), председатель завкома, председатель цехкома, заместитель директора. И эти в недоумении. Начал поочередно беседы с пришедшими. В это время начальство распорядилось о создании комиссии, об оказании помощи, о грузовой машине на утро, о фотопортрете и так далее. Разговаривал с начальником цеха (друг убитого), с пожарным капитаном (старый друг убитого: в сорок пятом вместе пришли в пожарную часть рядовыми), с председателем завкома, с соседом по площадке (приятель по рыбалке), с родной сестрой вдовы, с самой вдовой (это уже ночью); посмотрел семейные фотоальбомы, имеющиеся в наличии документы (орденские книжки, грамоты, удостоверения); в качестве вещественных доказательств взял две телеграммы и снимок здешнего костела (любительский, на обороте надпись карандашом: 1968). Жена работает старшим продавцом в гастрономе, дочь учится в пединституте! стипендию получает.

Теперь последовательность событий, связанных с отъездом Клинова. В воскресенье из Ленинграда в десять часов утра была отправлена телеграмма следующего содержания: «Алеша Встречай четверг поезд 112 первый вагон Целую твой боевой друг Саша Данилов». Она поступила в Гродно в четырнадцать часов, а в шестнадцать была вручена Вере Васильевне. В семь часов вечера ее прочитал Клинов (в семь вернулся с рыбалки). Назавтра, то есть в понедельник, Клинов, придя на завод, просит срочно командировать его в Минск, объясняя цель поездки необходимейшими личными делами. Так он говорит начальнику цеха (личный друг). Клинов — старый работник, на отличном счету; ему надо — значит, надо; издается приказ — командировать со вторника. Вечером этого же дня он говорит жене, что его неожиданно направляют в командировку. «А как же твой Данилов?» — спрашивает Вера Васильевна, на что Клинов отвечает: «Значит, не судьба, — и добавляет: — Притом, Верочка, это было так давно… Не люблю я эти встречи. Ты и представить себе не можешь, как я ненавижу войну, век бы ее не вспоминал. Взрослые мужчины целуются, плачут, словно нет других дел. Нет, это нехорошо». И в понедельник же вечером уехал в Минск. Дальнейшее известно. Перед отъездом пообещал жене, что в пятницу позвонит.

В четверг из Ленинграда в четырнадцать часов была отправлена вторая телеграмма, текст ее таков: «Алеша приехать не могу жди письмо твой Данилов». Она поступила в Гродно в семнадцать часов, а Клиновым доставлена в девятнадцать. Ночью Локтев связался с ленинградским почтовым отделением, отправляющим телеграммы, получил домашний телефон Данилова и позвонил ему. Женщина (мать Данилова) объяснила, что Данилов (Александр Сергеевич) вчера вместе с женой улетел в Крым. Да, в Гродно собирался, к фронтовому товарищу, но побоялись потерять несколько дней отпуска. Данилов — инженер, работает на электротехническом заводе.

Теперь мнения о Клинове. Работник отличный, лучший рационализатор, трудился безупречно, зарабатывал хорошо — оклад сто тридцать плюс ежемесячно премиальные, плюс выплаты за рацпредложения; любимое дело на досуге — рыбалка; не пьянствовал; жене не изменял. Очень любил детей, вообще образцовый семьянин. Еще одно достоинство — идеальная выдержка, горлом никогда не брал. И еще одно — образцово скромный: карьеру не делал, хотя были возможности, из ряда не высовывался, на общее внимание не претендовал. Более того, получив «Славу» и соответственно приглашения участвовать в патриотическом воспитании молодежи рассказами о войне, а также пройдя через перекрестные допросы журналистов, стал дерганым, нервным, словом, дремавшие многие годы следы контузии пробудились.

Жил на виду, знакомств, помимо перечисленных, не имел, левого заработка не искал, наказуемой деятельностью, по единому мнению, заниматься не мог. Живых родственников не было, и в переписке ни с кем не состоял. На рыбалку обычно ездил с соседом, так что возможность использования этого времени в иных целях исключается.

— Недостатки? — спрашиваю я.

— Не было у него недостатков, — отвечает Локтев. — Не имел. Глубоко порядочный человек. Так все говорят.

— Если он глубоко порядочный, — говорю я, — так зачем же он совсем непорядочно уехал из Гродно, получив телеграмму. Чтобы с Даниловым не увидеться?

— Получается так.

— Он что, денег пожалел на встречу?

— Никто не сказал, что он жадный.

— Он мог не прийти на вокзал.

— Данилов мог приехать домой.

— Ну и что? Явился бы?

— Не знаю. По-моему, ничего. Выпили бы, поговорили…