Искусство стареть (сборник) - Игорь Губерман

Поскольку ни на что ужене годен, теперь я относительно свободен

Не зря на склоне летя пить люблю и есть:на свете счастья нет,но вместе с тем и есть.

Пока ещё в душе чадит огарокпечали, интереса, наслаждения,я жизнь воспринимаю как подарок,мне посланный от Бога в день рождения.

Забавно думать в час ночной,что подлежу я избавлению,и чашу горечи земнойзакончу пить я, к сожалению.

Виднее в нас после бутылки,как истрепались в жизни бывшей,мы не обломки, мы обмылкиэпохи, нас употребившей.

В виду кладбищенского склепа,где замер времени поток,вдруг понимаешь, как нелепоне выпить лишнего глоток.

В года весны мы все грешили,но интересен ход явления:те, кто продолжил, – дольше жили,Бог ожидал их исправления.

В основном из житейского опытамной усвоено важное то,что пока ещё столько не допито,глупо брать в гардеробе пальто.

Старея, твержу я жене в утешение,что Бог оказал нам и милость и честь,что было большое кораблекрушение,а мы уцелели, и выпивка есть.

Пока не позвала к себе кровать,которая навеки нас уложит,на кладбище должны мы выпиватьза тех, кто выпивать уже не может.

Навряд ли может быть улучшенсей мир за даже долгий срок,а я в борьбе плохого с худшимуже, по счастью, не игрок.

Я не трачусь ревностно и потно,я живу неспешно и беспечно,помня, что ещё вольюсь бесплотнов нечто, существующее вечно.

Природа почему-то захотелав незрячем равнодушии жестоком,чтоб наше увядающее телотомилось жизнедеятельным соком.

Вот нечто, непостижное уму,а чувством ощутимое заранее:кромешная ненужность никому —причина и пружина умирания.

Устроена забавно эта связь:разнузданно, кичливо и успешномы – время убиваем, торопясь,оно нас убивает – непоспешно.

Уставших задыхаться в суете,отзывчиво готовых к зову тьмы,нас держат в этой жизни только те,кому опора в жизни – только мы.

Хоть пылью всё былое запорошено,душа порою требует отчёта,и помнить надо что-нибудь хорошее,и лучше, если подлинное что-то.

По жизни понял я, что смог,о духе, разуме и плоти,а что мне было невдомёк,душа узнает по прилёте.

Сценарист, режиссёр и диспетчер,Бог жестокого полон азарта,и лишь выдохшись жизни под вечер,мы свободны, как битая карта.

Растает в шуме похоронпоследних слов пустая лесть,и тихо мне шепнёт Харон:– А фляжка где? Стаканы есть.

Чувствую угрюмое томление,глядя, как устроен белый свет,ведь и мы – природное явление:чуть помельтешили – и привет.

Киснет вялое жизни течение,смесь привычки, докуки и долга,но и смерть – не ахти приключение,ибо это всерьёз и надолго.

Вижу я за годом годзаново и снова,что поживший идиотмягче молодого.

Пока не уснёшь, из былогоупрямо сочится звучание,доносится каждое слово,и слышится даже молчание.

Забавно мне, что время увяданияскукоживает нас весьма непросто,чертами благородного страданиято суку наделяя, то прохвоста.

Ровесник мой душой уныли прозябает в мудрой хмурости,зато блажен, кто сохранилв себе остатки юной дурости.

Мы к житейской приучены стуже,в нас от ветра и тьмы непрогляднойпроступила внутри и снаружиузловатость лозы виноградной.

Найдётся ли, кому нас помянуть,когда о нас забудут даже дети?Мне кажется, найдётся кто-нибудь,живущий на обочине в кювете.

Давно уже домашен мой ночлег,лучусь, покуда тлеет уголёк,и часто, недалёкий человек,от истины бываю недалёк.

В одинокую дудочку дуя,слаб душою и выпить не прочь,ни от Бога подачек не жду я,ни Ему не могу я помочь.

Моя уже хроническая праздность,владычица души моей и тела,корнями утекает в безобразностьтого, что сотворяют люди дела.

Тёртые, бывалые, кручёные,много повидавшие на свете,сделались мы крупные учёныев том, что знают с детства наши дети.

Нет, я на время не в обиде,что источилась жизни ось,я даже рад, что всё предвидел,но горько мне, что всё сбылось.

Былое нас так тешит не напрасно,фальшиво это мутное кино,но прошлое тем более прекрасно,чем более расплывчато оно.

В какие упоительные далистремились мы, томлением пылая!А к возрасту, когда их повидали,увяла впечатлительность былая.

Тише теперь мы гуляем и пляшем,реже в судьбе виражи,даже иллюзии в возрасте нашемпризрачны, как миражи.

В тесное чистилище пустивгрешников заядлых и крутых,селят их на муки в коллективангелов, монахов и святых.

Теперь, когда я крепко стар,от мира стенкой отгорожен,мне божий глас народа сталдокучлив и пустопорожен.

Кормёжка служит нам отрадой,Бог за обжорство нас простит,ведь за кладбищенской оградойу нас исчезнет аппетит.

Года мои стремглав летели,и ныне – Бог тому свидетель —в субботу жизненной неделимоё безделье – добродетель.

А там и быт совсем другой —в местах, куда Харон доставит:то чёрт ударит кочергой,то ангел в жопу свечку вставит.

Ты ничего не обещаешь,но знаю: Ты меня простишь,ведь на вранье, что Ты прощаешь,основан Твой земной престиж.

Когда вокруг галдит семья,то муж, отец и дед,я тихо думаю, что яскорее жив, чем нет.

Время хворей и седин —очень тяжкая проверкаутлых банок от сардин,серых гильз от фейерверка.

Хоть пыл мой возрастом уменьшен,но я без понта и без фальшисмотрю на встречных юных женщинглазами теми же, что раньше.

Хотя проходит небольшойотрезок нашей биографии,хоть мы такие же душой —нас жутко старят фотографии.

Дряхлый турист повсеместнольётся густыми лавинами:старым развалинам лестновстретиться взглядом с руинами.

Старушке снятся дни погожиеиз текших много лет назад,когда кидались все прохожиепроситься к ней в нескучный сад.

Я вязну в тоскливых повторах,как будто плывут миражи;встречаются сутки, в которыхуже точно так же я жил.

Если ближе присмотреться,в самом ветхом старикашкеупоённо бьётся сердцеи шевелятся замашки.

Вместе со всеми впадая в балдёжи на любые готовы падения,вертятся всюду, где есть молодёжь,дедушки лёгкого поведения.

Наше время ступает, ползёт и идётпо утратам, потерям, пропажам,в молодые годится любой идиот,а для старости – нужен со стажем.

Да, молодые соловьи,моё былое – в сером пепле,зато все слабости моинабрали силу и окрепли.

Уже не позавидует никтобылой моей загульной бесноватости,но я обрёл на старости затовсе признаки святого, кроме святости.

Не манят ни слава, ни власть,с любовью – глухой перекур,осталась последняя страсть —охота на жареных кур.

Я не только снаружи облез,я уже и душевно такой,моего сластолюбия бесобленился и ценит покой.

Судьба ведёт нас и волочитна страх и риск, в огонь и в воду,даруя ближе к вечной ночиуже ненужную свободу.

Провалился житейский балетили лысина славой покрыта —всё равно мы на старости лету разбитого дремлем корыта.

Стал верить я глухой молве,Что, выйдя в возраст стариковский,мы в печени и в головескопляем камень философский.

Годы создают вокруг безлюдие,полон день пустотами густыми;старческих любовей скудоблудие —это ещё бегство из пустыни.

Копчу зачем-то небо синее,меняя слабость на усталость,ежевечернее уныние —на ежеутреннюю вялость.

Угрюмо сух и раздражителен,ещё я жгу свою свечу,но становиться долгожителемуже боюсь и не хочу.

Дотла сгоревшее полено,со мной бутыль распив под вечер,гуняво шамкало, что тленапо сути нет, и дух наш вечен.

Не назло грядущим бедам,не вкушая благодать,а ебутся бабка с дедом,чтобы внуков нагадать.

Ещё несёт нас по волнам,ещё сполна живём на свете,но в паруса тугие намуже вчерашний дует ветер.

Я дряхлостью нисколько не смущёни часто в алкогольном куражея бегаю за девками ещё,но только очень медленно уже.

Стынет буквами речка былого,что когда-то неслась оголтело,и теперь меня хвалят за слово,как когда-то ругали за дело.

Для счастья надо очень мало,и рад рубашке старичок,если добавлено крахмала,чтобы стоял воротничок.

Ближе к ночи пью горький нектарпод неспешные мысли о том,как изрядно сегодня я стар,но моложе, чем буду потом.

Я вкушаю отдых благодатный,бросил я все хлопоты пустые,возраст у меня ещё закатный,а в умишке – сумерки густые.

Мы видные люди в округе,в любой приглашают нас дом,но молоды наши подругивсё с большим и большим трудом.

Принять последнее решениемешают мне родные лица,и к Богу я без приглашенияпока стесняюсь появиться.

Молодое забыв мельтешение,очень тихо живу и умеренно,но у дряхлости есть утешение:я уже не умру преждевременно.

Старюсь я приемлемо вполне,разве только горестная штука:квёлое уныние ко мнестало приходить уже без стука.

Создался облик новых поколений,и я на них смотрю, глуша тревогу;когда меж них родится ихний гений,меня уже не будет, слава Богу.

Я огорчён печальной малостью,что ближе к сумеркам видна:ум не приходит к нам со старостью,она приходит к нам одна.

Любое знает поколение,как душу старца может мучитьнеутолимое стремлениедевицу юную увнучить.

Ещё мы хватки в острых спорах,ещё горит азарт на лицах,ещё изрядно сух наш порох,но вся беда – в пороховницах.

Состарясь, мы уже другие,но пыл ничуть не оскудел,и наши помыслы благиетеперь куда грешнее дел.

Смешно грустить о старости, друзья,в душе не затухает Божья искра;склероз, конечно, вылечить нельзя,но мы о нём забудем очень быстро.

Все толкования меняютсяу снов периода старения,и снится пухлая красавица —к изжоге и от несварения.

К очкам привыкла переносица,во рту протезы, как родные,а после пьянки печень проситсяуйти в поля на выходные.

В последней, стариковской ипостасипечаль самолюбиво я таю:на шухере, на стрёме, на атасе —и то уже теперь не постою.

Растаяла, меня преобразив,цепочка улетевших лет и зим,не сильно был я в юности красив,по старости я стал неотразим.

Вот женщина шлёт зеркалу вопрос,вот зеркало печальный шлёт ответ,но женщина упрямо пудрит носи красит увядание в расцвет.

Я курю, выпиваю и ем,я и старый – такой же, как был,и практически нету проблемдаже с этим – но с чем, я забыл.

Памяти моей истёрлась лента,вся она – то в дырах, то в повторах,а в разгаре важного момента —мрак и зга, хрипение и шорох.

Печальна человеческая карма: с годами нет ни грации, ни шарма