На границе стихий. Проза - Сергей Смирнов

Славик нас быстро догнал, и мы пошли, пошли по дорожной насыпи, захрустели щебёнкой, и дальше через большущую наледь, грязную и ноздреватую, мимо облупленного баркаса с надписью «Шквал», и мимо свалки-помойки, где уже официально кончался посёлок, а потом решили спуститься вниз, на прошлогоднюю траву. Мы со Славиком остановились прикурить, и он сразу зашептал:

– Как приступать-то будем?

– Чёрт его знает, – говорю.

– Кислый ты какой-то, – сказал Славка. – Всё думаешь о чём-то. Может, на тебя Зойку напустить? Она быстро расшевелит… Ну, ладно, что ты, шучу… Люблю такой тип, вертлявые и простые. Даже муж её из-за этого бросил. А я люблю, когда без всякой философии, шары на стоп, и понеслась…

– Понесёшься тут. Как фанера над Пентагоном.

– Да, твоя-то… культурная, сразу видно, – Славик снял очки и нёс их этак на отлёте, левый глаз у него был синий и запухший. – О чем вы с ней говорите, спорите, да? Есть ли жизнь на Марсе? – И засмеялся. – Я, – говорит, – когда на тихоокеанском служил…

– Всё, мальчики, пришли! – крикнула Зойка. – Идите сюда!

Вертолётный остов гремел на ветру порванной дюралевой обшивкой. Лопастей и двигателя не было, а запчастей вокруг валялось – на три вертолёта хватит.

– Отыгрался хрен на скрипке, – зло сказал Славик.

– Ага… – Я подумал, почему машинные свалки не называют свалками, а говорят – кладбище. Как вот это, вертолётное – последняя посадка, аэропорт вечной приписки. Всё как у людей, – характер, душа, или что там у них у железных, ну и трудовая биография само собой. И приют, похожий на этот пустырь.

Славик залез внутрь, погремел там чем-то.

– А здесь ничего, кубрик, что надо… И не дует. Зойчик, давай сюда.

Светка бродила по распадку, высматривала что-то на земле, а я забрался в кабину, сел на командирское место и поставил ноги на педали: сокол да и только… Улететь бы сейчас, куда глаза глядят, на тот островок хотя бы, к погибшему собрату-кораблю, или ещё дальше, куда получится.

– Э, кто там? Сыплется что-то…

Всё, полёт закончился – приземлились. Сзади, в железной утробе, кто-то возится, Светка улыбается, смотрит снизу вверх на меня. Я ей тоже помахал, полетели, мол, и спустился по внутренней лесенке в бывший салон. Нарочно гремел посильнее, чтоб они меня заранее услышали. Оказалось, зря старался – сидят себе покуривают. Посредине на железном полу ящик, и на нём всё, что нужно для простой жизни. Закуски только кот наплакал, а так Славик постарался. Натюрморт «Прощай, разум». Нет, думаю, сегодня я вам не дамся, на остров улетаю. Необитаемый.

Тут и Светка просунулась.

– Ого, – говорит, – хорошо устроились. – И рядом со мной села. Славик музыку включил и вокруг Зойки обвился, змей подколодный. Только что-то у них там не ладилось. Она всё руки его загребущие от себя отлепляла, – цену, что ли, набивала? – а потом говорит, зло так, но понятно, что оформились:

– Угомонись, надоел уже.

И скис наш супермен, дровосек наш железный, и даже челюсть свою с лязгом задвинул. И начали мы пить. А я, чем больше на Светку смотрел, тем больше удивлялся. Она разливать взялась, да хитро как-то, по пальцу мерила. Ах, думаю, тихони, всех вас в своё время бес попутал, а распутать позабыл.

Скоро мне хорошо стало, уже готов я был весь мир объять, но обнимал пока лишь только одну Светку. Любил я уже всех, и даже Славика, и притворяться не надо было. И тут ещё «марафон» опять начался, – одна кассета, видно, была, её и гоняли по кругу. Славик уже немного воспрянул и сразу начал байку травить. Решил, видно, не мытьём, так катаньем.

– Сначала мы, – говорит, – во льдах застряли, в Северной Атлантике. Трое суток на одном месте крутились, чтобы полынья не замёрзла. Думали уже на зимовку остаёмся, начали харч притыривать, но тут на наше счастье пришёл циклон, потом шторм налетел, лёд взломало, и мы, как ледовые герои, пошли, значит, на рандеву, а «рандеву» – это…

– Да знаем, знаем, – сказала Зойка. – Бывали!

А я, к Светке наклонившись, нажал кое-куда и говорю:

– А ты знаешь?

– Разве это так важно? – она мне отвечает и руку мою отталкивает. Вот тебе и рандеву.

– Идём, значит, почти при штилé. Вода, как масло, тяжёлая, густая. Тума-ан – глаз коли. Нам бы потихоньку идти-то, а мы опаздываем уже и шпарим, конечно же, на полном. Район пустынный, вдалеке от… этих… от путей… Светик, сделай-ка там… Во-во. Ну а я как раз вахту стоял в рубке. Смотрю вперёд: такое впечатление, что на месте стоим, а туман обтекает нас. Во, обман какой бывает. И вдруг слышу: вроде музыка где-то играет. Прислушался – ничего, в ушах только звенит. Потом опять, волнами какими-то. Музыка, докладываю, товарищ штурман, прямо по курсу. А он отвечает: не хор ли Пятницкого, говорит, нам навстречу выслали? Никак нет, говорю. Я уставы знаю, по-уставному ему, раздолбаю. Потом осторожно так намекаю: может, ход сбросим? А он, надулся весь: разговорчики! Тоже знает, чем достать. Потом говорит: ну-ка выйди, посвети прожектором, вроде и правда музыка. Есть, говорю, посветить. И только я вышел… Светик, не спи, в горле пересохло… Ты глянь, Вась, глянь, как она разливает. Это ж надо, а? Ты где научилась?

– Вот пристал, – не выдержала Зойка. – Что дальше-то?

– Что-что, закусить-то дай… Ну вот. Только я вышел, а из тумана, навстречу прямо, ну лоб в лоб, несётся, скажу я вам, огромный пароход, огнями весь светится. «Летучий Голландец» типа. Или «Титаник». И музыка эта… А на палубе – никого. У меня волосы… дыбом встали!

Голос у него задрожал. Пьяно прищурившись, он вглядывался некоторое время в пустынный горизонт. Тут я ему почти поверил.

– А музыка – вроде «марафона» этого, на всю Арктику долбают. Капиталисты, мать их… Путешествуют… Я-то в рубку обратно, а куда там, он уже над нами навис. Нажрались, кричу, сволочи, шары позаливали… Ну, в общем…

Славик собственноручно уже плесканул себе, долго занюхивал – выдерживал паузу. Знаю я эти штучки, могут ещё мариманы, могут. Зойка извертелась вся, а Светка сидит, покуривает и смотрит на нашего супермена сквозь дым туманным взором. Дескать, трави-трави, и не такое слышали.

– Ну, в общем, дал он нам в левую скулу и прошёлся вдоль всего борта, да так, что брашпиль сорвало, и он вместе с якорной цепью и якорями за борт улетел, правым якорем носовую тамбучину расплющило и срезало, как пилой, хорошо лаз из кубрика остался. Завертелись мы, как карусель под «Севастопольский вальс». У штурмана шишка на лбу, водит его, как пьяного, а я руки от поручня отцепить не могу. Ну что, Святослав? – сам себя спрашиваю, – шары на стоп? В машинном отделении дыра, вахтенного механика задавило, вода поступает в критическом объёме, откачка бесполезна. Дали «СОС» – спасайся, кто может. Ну, дальше известно что – паника, все за чемоданы и к баркасам. Все орут, старпом в воздух стреляет, а чемоданы бросать никто не хочет. Мы же после заходов уже шли-то, шмутьё заграничное везли. Как его бросишь? – лишнего не пили, не ели. У каждого по ковру три на четыре и коробка с дублёнкой. Тогда старпом, враг номер один, встал у кран-балки и кричит: кто с чемоданом полезет – убью к едреней матери на месте! Мне терять нечего! Что с ним сделаешь, с психом? Стали чемоданы за борт кидать – может, выплывут куда, а сами по баркасам да по шлюпкам. И вовремя, а то – потонули бы вместе с пароходом…

Светка загремела бутылкой, а Зойка смахнула со щеки слезу и закурила, зажав сигарету дрожащими пальцами.

– Час качаемся, два, – продолжал Славик, – холодрыга, повыскакивали кто в чём. В шлюпочном НЗ половины, конечно, нету, но держимся, кто на мате, кто на анекдотах. Стали иностранцы подходить, спасатели, кричат, машут, мол, к нам давай, рашн водка гуд, а наши капитан со старпомом наорались уже, бедняги, охрипли, но тут опять у них голос прорезался, – нет, орут, у нас всё хорошо, всё о`кей, помощь не нужна – оба на своих тюках ковровых сидят. Спасли валюту, спасли-и! Иностранцам шиш чего за наше спасение отломилось. Н-да-а, вот так мы и дрейфовали, вместе с пароходами, старпом от бортов веслом отпихивался, пока не подошёл рыбачок наш калининградский.

– А за барахло-то возместили? – спрашиваю его.

– Как же! Не знаешь, что ли, как это бывает? У нас в трюмах полплана было – сколько уродовались! Да шмуток потонуло сколько, а нам по четыреста рублей на нос! Шары на стоп, гуляй, матросы…

Старая обида, видно, из Славика попёрла, и он сердито так на нас посматривал и изо всех сил сигаретой затягивался, так, что щёки западали, а фингал его пылал кровожадно.

– Герои ледовые?! – заорала вдруг Зойка. – Алкоголики вы, а не герои! Шмутки вам жалко стало, тряпьё они заграничное, видите ли, спасали, добытчики! А Толик, мой Толик, он бы вам показал, тряпишникам, – кричала она в запале. – Зачем оно, добро это, забито вон всё, а толку от него, когда Толик мой… там… остался, в морях ваших… проклятых… Остался, понятно?! – Зойка некрасиво заплакала, вытирая лицо рукавом.