Анна и Черный Pыцарь - Финн

— Да куда уж здоровее!

Ага, особенно если кто-то другой делал за нее всю трудную работу. И как же это и вправду оказалось здорово, когда она стала делать всю трудную работу сама!

С точки зрения преподобного Касла, никакой такой важностью числа не обладали; с точки зрения почтенного Джона Ди, который, напомним, совсем не верил в бога, походы в церковь были напрасной тратой времени. Что же до лысых товарищей и прочих Анниных проблем, то все дело было в сочетаниях и перестановках (терминология, возможно, и нормальная, но совершенно не из ее репертуара). В результате всего этого я оставался бултыхаться где-то посередине между воюющими противоположностями. Все они не понимали одной простой вещи. По крайней мере, простой в Аннином изложении.

Другое дело, когда она попросила меня выразить это в числах. На это ушло много времени. Анна хорошо усвоила на практике, что, если имеешь дело с нормальными маленькими числами, они имеют забавную тенденцию внезапно превращаться в очень-очень большие, а очень-очень большие числа были числами мистера Бога. Для Анны это фактически было одно и то же.

В ее интерпретации шесть дней творения выглядели несколько по-другому, чем в канонической трактовке. Не то чтобы ее идеи больше никого не впечатляли, просто для того, чтобы понять, что именно она имеет в виду, нужно было видеть и слышать ее в момент объяснений. Я, например, не знал, что в первый день мистер Бог сделал только три вещи. И хотя она не знала, какие именно три и даже не было ли там больше трех вещей, это уже не имело никакого значения.

— Потом он пошел спать, — рассказывала она мне, — и ему снилось то, как можно организовать эти три вещи разными способами. Так что на следующий день, когда он расположил их по порядку, у него в конце концов получилось уже шесть вещей, а потом он, конечно же, еще немного поспал и ему снилось, сколько может быть разных способов организовать уже шесть вещей.

И ее совершенно не удивило, что таких способов в результате оказалось 720. Она сдалась только на своем следующем вопросе: «Сколько всего может быть разных способов расположить 720 вещей?» Это было уже немного слишком — как для нее, так и для меня. То, что мистеру Богу предстояло сделать на пятый и шестой день, мог сделать только он. Число сделанных вещей уже становилось настолько огромным, что его, наверное, уже никто не смог бы вычислить. И неудивительно, что к седьмому дню он уже дико устал от всех них и решил как следует отдохнуть.

Для Анны Бог и очень большие числа представляли собой одно и то же, — поэтому ни то, ни другое ее совершенно не пугало. И то и другое было мило и прекрасно, так что они просто обязаны быть одним и тем же, не так ли? Когда на Анну по-настоящему находило, оставалось только слушать ее, пока она не закончит или не выдохнется. Когда ее несло, лучшим местом для нее были мои колени.

Джон, в свою очередь, несколько удивился, когда обнаружил ее у себя на коленях. Я знаю, что на самом деле ему это было приятно, но в его педагогической практике такого раньше не случалось. Пары часов хватило бы кому угодно, а Джон был уже не молод.

— Тебе лучше забрать ее домой, Финн, и привезти назад завтра. Мне нужно время, чтобы прийти в себя. Хотя большую часть времени я не понимаю, о чем она говорит, должен признаться, мне нравится слушать ее. Возможно, что в ее болтовне есть некий смысл, и я бы с удовольствием послушал еще, но не сейчас. Так что отвези ее домой и привози обратно завтра.

* * *

В нашей общей жизни мистер Джон, как его называла Анна, играл все более значительную роль, так что визит к нему нашей мамы откладывать было больше нельзя. Вот так и получилось, что в один прекрасный день мы все вместе сидели после обеда у него в гостиной и пили чай: Анна — на диване между мной и мамой, а Джон — напротив нас в своем любимом кресле. Странное это было собрание — три человека, которые не только не боялись говорить то, что думают, но и действительно могли в любой момент это сказать. Разумеется, был еще я, но, поскольку кто-либо из присутствующих меня то и дело чему-нибудь учил, в расчет меня можно было не принимать. В этой ситуации я был в положении зрителя, пришедшего посмотреть хорошую пьесу. Хотя я совершенно твердо знал, что сегодняшняя встреча не кончится ни дракой, ни ссорой, кто-то из них все равно должен был рано или поздно допустить тактическую ошибку. Ма всегда полагала, что большинство людей продолжают болтать, когда сказать им на самом деле уже нечего. Она не нашла ничего лучшего, как спросить Джона, были ли на самом деле необходимы эти дополнительные занятия.

— Ну, вы же не хотите, чтобы она росла, как дикарь в джунглях, правда?

Анна кивнула головой и сжала мою руку.

— Я в этом, надо сказать, совсем не уверена, — заявила мама. — Совсем не уверена.

— Да ладно вам. Почему вы так говорите?

— Ну, у меня, например, нет вашего образования, но мне кажется, что так называемые дикари живут вовсе не так уж плохо.

— В чем это?

— Они, по крайней мере, как-то умудряются жить со своими дьяволами и демонами и при этом наслаждаться жизнью, а мы со всеми нашими благами цивилизации что-то уж очень часто терпим поражение.

Что можно было бы на это ответить, я не знаю. Не знал этого и Джон. Его следующий залп тоже прошел мимо цели.

— Но каждый день она становится старше, и каждый потерянный день уже не удастся вернуть.

С его стороны это была очень грубая ошибка. Никто в комнате, кроме него, в это не верил. Своими словами он ставил образование незаслуженно высоко.

— Потерянные дни, а то как же, — сказала мама. — Думаю, в этом мире нет ничего действительно ценного, что не могло бы подождать.

Мамина спокойная и медленная манера речи совершенно обескуражила Джона. Ее никогда не было на той клеточке доски, где ожидаешь ее увидеть.

Следующие тридцать минут Джон и мама потратили на то, чтобы разработать план дальнейшего обучения Анны.

— Итак, — произнес Джон наконец, — что мы будем делать с этой необычайной маленькой мисс?

Необычайная маленькая мисс захихикала и пихнула меня локтем.

— Почему бы не спросить ее? — предложил я.

— Не сейчас, — сказал Джон. — Ты на самом деле необычайная маленькая мисс? — спросил он у Анны.

— Это я, Финн?

— А я откуда знаю? — рассмеялся я. — Временами ты — форменное безобразие. Если это относится к категории необычайных явлений, тогда да.

Джон в ответ на это замечание нахмурился, всем своим видом выражая неодобрение.

В результате мы пришли к такому решению: я буду привозить Анну к нему домой и, пока он помогает ей с уроками, стану делать ту или иную работу по саду. То есть, вместо того чтобы бить баклуши или делать другие не менее интеллектуальные вещи, которыми я привык заниматься в свободное время, я буду еще и получать деньги, и, надо сказать, больше, чем когда-либо давали мне все мои случайные приработки. Я был более чем доволен.

Джон оказался не единственным, у кого были совершенно четкие представления о том, как и чему следует учить Анну. Еще немного, и мне впору будет думать, что я оставил беззащитное дитя на растерзание хищникам. Казалось, каждый, кто был с ней знаком, знал, и гораздо лучше меня, что с ней следует делать. Через несколько месяцев такой нервотрепки Джон как-то сказал, внимательно глядя на меня поверх кружки с пивом:

— Знаете, Финн, мне думается, есть только один способ правильно учить Анну… по крайней мере, как-то нормально организовать сам процесс…

— М-м-м… и что же это за способ, Джон? — вопросил я, мысленно готовясь к худшему.

— Полагаю, вам придется найти самый большой ящик, какой только возможно, и просто спрятать ее в нем от всех людей. Разумеется, никто в здравом рассудке не стал бы этого делать, но это единственный выход, который я вижу из сложившейся ситуации. Ее очаровательная привычка просить каждого встречного и поперечного написать ей что-нибудь большими буквами означает, что ее головка совершенно открыта любым мнениям и любым бредовым идеям, какие только можно себе вообразить. Ей нужен один-единственный хороший учитель, а не сотня плохих. Если бы мне было лет на двадцать поменьше, я был бы счастлив взять ее к себе в обучение на регулярной, а не такой вот спорадической основе.

— Джон, — напомнил я ему, — на случай, если вы забыли, — вы учили меня почти пять лет.

— Да, о да, — вздохнул он.

— Так что, скорее всего, не все так плохо.

— Нет, — согласился он, — пока ты занят чем-то одним в один момент времени, все еще не так плохо.

— Джон, помните, какое у вас было прозвище?

— Какое именно вы имеете в виду? У меня их было столько…

— Черный Рыцарь.

— Ах это, — сказал он, — я никогда не мог понять, почему мне его дали.

— Да ну вас, Джон. Уверен, вы прекрасно все понимаете.

— Нет, честное слово, нет.