Летит, летит ракета... - Алекс Тарн

Бам! Мали впечатала в стойку уже третью порцию коньяка. Бедный Меир… Весело звякнула стеклярусная занавеска. В бар вбежал четырехлетний кудлатый малыш, остановился, оглядываясь. Шош резко выбросила руку, ухватила мальчика, притянула к себе, затормошила, защекотала.

— Ага, попался! Ты кто? А ну, говори…

— Авив, Авив! — сквозь смех выговорил мальчуган.

— Авив? — не отставала Шош. — А что в прошлый раз говорил? Не помнишь? А тетя Шош помнит: Став! Быстро, признавайся: кто ты?!

— Авив, Авив! Пусти!

— Став! — позвала от стойки Мали. — Где папа?

— Копает! — сообщил малыш, вырвавшись наконец из Шошиных рук. — И никакой я тебе не Став! Я сегодня Авив!

Стеклярус сыграл фанфарную мелодию. “Давид”, — не глядя, определил Ами. И точно, вошел Давид, кивнул девушкам, хлопнул Ами по плечу, шагнул к Мали за стойку, сунул руки под кран, сказал, не оборачиваясь:

— Привет, Горовиц. Как твой докторат?

— Здравствуй, Давид, — сдавленным голосом отвечал Меир-во-всем-мире, поедая хозяина глазами. — Спасибо. Только это пока не докторат, а диплом.

— Сегодня диплом, завтра докторат… — Давид повернулся, увидел меиров нетронутый коньяк, укоризненно глянул на Мали, налил стакан сока, поставил перед своим безнадежным воздыхателем. — Пей, Горовиц. За счет заведения. За твою ученую карьеру.

Мали яростно швырнула в раковину ложки.

— У тебя… в волосах… — все так же сдавленно проговорил Меир.

— Что? — не понял Давид.

— Песок, в волосах…

— Ах, да. Это так… ничего…

Давид наклонился, вытряхивая песок из головы. Ами хмыкнул. В маленьком матаротском обществе, где все знали обо всех примерно все, непонятные факты были редкостью и оттого особенно заинтриговывали. Давид Хен и песок, да еще в голове… Откуда? “Папа копает”, — сказал маленький Став-Авив. Но что он может такого копать? Огорода у семейства Хен не водилось еще с давней, доракетной поры, когда заезжий полицейский, выйдя во двор подышать, обнаружил за баром посадки известного веселого растения и вернувшись, пригрозил устроить на посадку самих хозяев. Странно это… неужели снова растят под шумок? Во дают, ребята… Как в Гоа…

Взвыла сирена. Все повскакали с мест. “Один…” — машинально начал считать секунды Ами Бергер.

— Мама, сирена! — вбежали двойняшки Став и Авив, обученные искать и находить укрытие не хуже бывалых солдат-фронтовиков.

— Дети, быстро! — замахал руками Давид. — Эстер! Шош! Ами, а ты что застрял?

— Да сам я, сам! Не тронь коляску! Я сам!

Ами развернулся на месте, двинулся вслед за остальными в специально оборудованный здесь же, в зале, бетонный закуток-убежище. Четыре… пять… Все уже стояли внутри, только Эстер не заходила, ждала его, смотрела почти умоляюще: “Быстрей, Ами, пожалуйста!”

— Да что вы так всполошились? В первый раз, что ли? — проговорил Ами, заруливая в закуток и одновременно укладывая на полочку самых ценных своих впечатлений эту редкую добычу, этот озабоченный Эстеров взгляд.

На совсем безразличных людей так не смотрят, правда? Семь… восемь… Вот сейчас просвистит над головой по дороге в N… Погоди-погоди… Это совсем не в N.! Это рядом!

— Это рядом! — успел выкрикнуть он, и в тот же момент бабахнуло так, что стекла зазвенели.

— Мама, нас не убило? — спросила девочка, Став или Авив.

— Тихо ты!.. Вроде, не в нас… — прошептала Мали, прижимая к себе двойняшек. — И не в соседей. Где-то дома за три, да, Ами?

— По-моему, на том конце улицы, — предположил Ами. — Где-то в районе профессора. Давид, надо бы туда подскочить…

— Конечно! — заорал Давид, словно очнувшись. — Выезжай, что ты тут перегородил!

— Не трожь коляску! — запротестовал Ами. — Я сам!

Но Давид, не слушая, уже выталкивал его из убежища и еще дальше, на тротуар. С противоположного конца улицы поднимался густой черный дым.

— Мали, оставайся с детьми!

Давид и Меир бросились к месту взрыва. Девушки бежали за ними. Ами тоже не отставал, бешено накручивая колеса своего инвалидного кресла. Дымило со стороны террасы профессорского дома. Впрочем, когда подбежали, дым уже почти унялся: “усама” сильно дымит только поначалу.

Ракета проделала в полу террасы неопрятную воронку неправильной формы и глубиной не более тридцати сантиметров. Взрыв оказался не слишком велик: садовые стулья и стол даже не разлетелись в разные стороны, а просто опрокинулись. Большая часть повреждений произошла от осколков. Все вокруг: стволы деревьев, мебель, оштукатуренные стены и столбы террасы — все, во что утыкался взгляд, пестрело дырами и рваными отметинами. Стеклянная дверь, каким-то чудом уцелевшая от предыдущих близких разрывов, на сей раз не устояла: все вокруг было усыпано мелким битым стеклом.

— Смотрите! — воскликнула Эстер, указывая в сад. — Вон там, под кустом…

Под кустом, метрах в пятнадцати от них и в самом деле виднелось что-то розовое, атласное. В сгущающихся сумерках было трудно разглядеть, что именно.

— Это ее халат… — сдавленным голосом проговорил Давид. — У госпожи Элены был такой халат.

“Интересно, откуда у тебя такие сведения? — не совсем к месту подумал Ами. — И почему «был»? Был и остался… если, конечно, хозяйка не лежит где-нибудь там поблизости”.

— Горовиц, давай сходим туда, глянем, — сказал Давид. — Девушки, проверьте, что в доме.

Сопровождаемый Меиром, он спустился в сад. Шош убежала в гостиную, и только Эстер оставалась с Ами на террасе, зачем-то вцепившись обеими руками в его плечо. Ами осторожно прикрыл ладонью ее судорожно сжатые пальцы.

— Не волнуйся, — сказал он. — Все будет в порядке.

— Как ты думаешь, это она, там, под кустом? — прошептала Эстер, не сводя взгляда со спин Давида и Меира. — Госпожа Элена?

Ами усмехнулся. Отставному артиллеристу Давиду и действующему дезертиру Меиру такая ошибка была простительна, но он-то повидал в свое время достаточно, чтобы отличить на этом расстоянии кусок материи от реального трупа. У трупа есть своя аура. Это только кажется, что мертвые молчат. На самом деле они вопят, извещая живых о своей беде. Наверное, поэтому их закапывают так глубоко в землю.

— Конечно, нет, — он ласково погладил ее по руке. — Это просто тряпка. Сдуло взрывом с перил.

— Тут только халат! — известил Давид из сада. — Слава Богу!

Из дома послышался голос Шош. Она обнаружила в подвале живую и невредимую госпожу Элену и теперь звала Эстер на помощь — успокаивать и поддерживать перепуганную хозяйку. По словам госпожи Элены, профессор уехал до вечера в колледж, а ее оставил загорать на террасе — голышом, как она зачем-то пояснила, обращаясь непосредственно к Давиду. Пригревшись на вечернем, неактивном, а потому исключительно полезном солнце, она задремала и, хотя услыхала сирену, но уходить в подвал не собиралась.

— Было жалко вставать, потому что все тело так хорошо нагрелось, так нагрелось… — жалобно пояснила госпожа Элена, уставившись в понимающие глаза Давида и при этом оглаживая себя, словно проверяя, все ли на месте. — Понимаете, Давид, летом солнце активное, и это ужасно вредно, зато зимой, особенно вечером, оно действует…

— Да хватит про солнце-то, — перебила рассказчицу нетерпеливая Шош. — Давай лучше про ракету.

Госпожа Элена всхлипнула.

— Пожалуйста, не кричите на меня… пожалуйста…

Она шагнула в сторону Давида и расчетливо покачнулась.

— Зачем ты так, Шош? — с упреком сказал Давид, подхватывая нагретое зимним солнцем тело госпожи Элены. — Женщина столько натерпелась, а ты… продолжайте, госпожа Элена, продолжайте.

— Вы можете звать меня Леночка, — поправила благодарная хозяйка. — Ле-нач-ка… Ах, Давид, подумать только! Меня спасло только чудо… настоящее чудо!

Из глаз ее хлынули слезы. После ряда наводящих вопросов удалось выяснить, что почти сразу же после сирены, разбудившей госпожу Элену, в гостиной зазвонил телефон, и она решила подойти. Это оказался профессор, сообщавший, что выезжает из города N. на попутке.

— Александр очень, очень деликатен… — сообщила Давиду госпожа Элена. — Он всегда звонит, когда возвращается.

Шош насмешливо хмыкнула.

— Важное качество в таких обстоятельствах.

Хозяйка проигнорировала недружественный выпад.

— Если б вы знали, сколько раз Александр меня спасал! — она продолжала адресоваться исключительно к Давиду. — Сколько раз… Скажите, Давид, это судьба?

— Наверное, судьба, — согласился Давид, перехватывая госпожу Элену поудобнее. — Значит, вы подошли к телефону, и тут…

— И тут — ка-ак бахнет! — прошептала госпожа Элена, округляя глаза. — А я — совершенно голая. Представляете? Совершенно…

Давид представил и прочувствованно кивнул. Пальцы его рук, поддерживающих глубоко страдающую хозяйку, непроизвольно дрогнули и напряглись. Меир-во-всем-мире мучительно сморщился. Безнадежное соперничество с Мали еще можно было перенести, но как стерпеть явное давидово внимание к этой глупой перегретой кукле?