Предатель - Аарон Дембски-Боуден

От вокса не было толку, его заполнили сбивчивые крики и насмешливые помехи. Нужно было выбираться с перекрестка. Нужно было добраться до примарха. Среди рухнувших зданий не существовало линии фронта, только островки отчаявшихся и изолированных групп воинов.

Топор попал Ультрадесантнику в шейное сочленение и, наконец, опрокинул эвоката на камни. Кхарн с третьей попытки выдернул клинок, дав жужжащим зубьям очиститься от крови. Он оборачивался в поисках очередного противника, когда ощутил, как десны заныли от звона, с которого начиналась вспышка телепортации. Несколько секунд он стоял и медленно поворачивался, пытаясь установить место высадки. Вокруг закружилась пыль, мелкие камешки начали дрожать, отрываясь от опустошенной земли. Среди сражающихся воинов в синем и белом он разглядел место, где вспышка появлялась и затухала, появлялась и затухала, не находя устойчивой точки захвата. Фиксацию на местности портила неровная поверхность, а также сотни движущихся тел и вызванные пылью помехи.

— Лотара, — в воксе слова сливались вместе и размывались. — Лотара, отменить телепортацию на перекресток Валика. Отменить телепортацию на перекресток Валика. Мы бьемся на проклятой земле, захвата точки не получится.

В уголке его ретинального дисплея с треском возникло ее изображение, которое произнесло единственное предложение.

— Это не мы, Кхарн.

Картинка исказилась и исчезла. Перед его глазами остались потоки информации и скачущая прицельная сетка, которая не могла установить наилучшую цель в океане вражеских воинов.

От наплечника с треском отскочил заряд болтера. Сила попадания заставила его пошатнуться, шлем осыпало осколками. Он сделал ответный выстрел вслепую, оставив опустошенный плазменный пистолет перезаряжаться.

Аргел Тал, сукин ты сын, где ты?

+Кхарн?+ голос был далеким и слабым, приглушенным стуком Гвоздей.

Аргел Тал? Брат, где ты? Веди Носителей Слова. Нас тут истребляют.

Никакого ответа. Ничего.

— Кто-нибудь, — произнес он в вокс. — Все, кто еще меня слышит, кто еще жив, говорит Кхарн с перекрестка Валика. Со мной Восьмая, Двенадцатая и Шестьдесят Седьмая роты. Нам нужна бронетехника и поддержка с воздуха, немедленно.

— Где Несущие Слово? — требовательно спросил один из сержантов. — Предполагается, что они…

Остаток фразы воина поглотили помехи, но он был прав. XVII-й поклялся поддержать их у Валики. Кхарн лично проводил инструктаж.

Прочие ответы представляли собой вой и громкие вопли. Легион поддался Гвоздям. Легион с ликованием мчался в сотню засад. Пожирателей Миров невозможно было обуздать.

Все осмысленные голоса в этой звуковой свалке хотели знать одно и то же.

— Примарх, — снова и снова запрашивали они. — Это правда? Ангрон мертв?

Сущность называла себя Единством.

Она поднялась в дымном небе над перекрестком Валика. Ее тянули девятнадцать нитей — девятнадцать уз, которые не давали ей воспарить слишком высоко. Единство повернулось в воздухе, пристально глядя на город внизу, где в мире, полном пыли и ужасной телесности, падали здания и кричали люди.

Движимое любопытством, Единство опустилось ниже, наблюдая за тем, как жизни крохотных созданий обрываются мгновенными вспышками духовных искорок. С каждой смертью от разрушенных оболочек из плоти и железа поднималась прядь тумана. Воин падал, и поднималось мутное и размытое сияние души. Все они вопили, хотя некоторые смеялись в промежутках между криками.

Единство спустилось еще ниже, оказавшись около земли, и провело когтистой рукой сквозь туманную душу, которая поднималась над подергивающимся трупом воина в белом. Призрак распался на части, словно рассеивающаяся на ветру дымка. Единство рассмеялось, восхищаясь подобной хрупкостью.

Девятнадцать уз потянули его, сковывая крепче. В его сознании сформировалось видение — образ изрезанного и истекающего кровью бога, затерянного во мраке.

Да. Цель. Нет времени на маленькие игры.

Единство сосредоточилось на опустошенной земле и погрузилось в щебень.

Ангрон, — позвало оно. Ангрон, услышь меня.

Он расхохотался во тьме. Этот хохот означал скорее безумие, чем веселье. Он смеялся, протаскивая свое тело по неровным камням, рассекая кожу и не зная точно, где верх, а где низ. По ту сторону глаз пульсировала кровь, но причиной этого в равной мере могли быть как раны, так и сила тяжести. Смех был всего лишь рычащим хрипом. Он силился вдохнуть в лишенном воздуха мраке на протяжении минут, или часов, или дней. Он не знал наверняка. Все казалось одинаковым.

В ловушке.

Нет. Нет, не это слово. От одной мысли у него так затряслись руки, что он чуть не выпустил топоры, а они были нужны ему, чтобы копать. Не в ловушке, нет. Не беспомощен. Он не был заперт в темноте, в самом воплощении темноты, которое было таким реальным и плотным, что он чувствовал его вкус на языке. Оно просачивалось в глаза, когда те были открыты — были ли они открыты? Откуда он мог знать? — и заполняло рот во время смеха.

Голодный и жаркий мрак давил на него. Живой. Это была правда. Мрак был живым. Он жил, и окутывал его, словно саван.

Ангрон, произнес новый голос.

Он не был Ангроном. Он был просто Им: созданием с трясущимися руками, глазами, которые жгло от песка, и смехом, который давно умер, сменившись сбивчивым хрипом, не означавшим — не означавшим — страха. Он ничего не боялся. Ни смерти, ни темноты, ни беспомощности.

Ангрон, услышь меня.

Он чувствовал, что с рук ободрана кожа, а пальцы стали кусками сырого мяса, которые скрепила с рукоятями топоров его собственная кровь. Продираясь сквозь скалу, он убивал себя дюйм за дюймом, мгновение за мгновением. Он свежевал себя заживо. Чтобы знать об этом, не требовалось зрение. Темнота не могла скрыть всю правду.

Оба топора не работали. Это тоже было ему известно. Лишенные зубьев клинки все еще крушили камень, но они, несомненно, были повреждены настолько, что не подлежали восстановлению.

Ангрон.

Но он не был Ангроном. Он был…

…заперт.

Запертый во Тьме.

Началась дрожь. Она становилась все сильнее. У него потекла слюна, он пополз быстрее. Камни резали мышцы, когда он протаскивал свое тело по ним, под ними, сквозь них.

Ангрон, ты ползешь вниз, вглубь земли.

Нет. Это была неправда.

Он закричал, тратя драгоценный запас воздуха, посередине между паникой и яростью. Из носа и рта хлынула кровь. Машина боли внутри черепа начала тикать с перегрузкой, глубже вгоняя иглы в его разум. Он должен был убивать. Должен убивать. Он не был слаб. Не был напуган. Не был беспомощен.

— Убивать, — выдавил он, давясь забившими рот камнями. — Убивать. Калечить. Жечь.

Ангрон. Услышь меня. Я — Единство.

Злоба — не страх, не паника — утихла после этих слов. Он перестал дрожать, перестал волочь себя сквозь скалу.

— Кто ты?

Последние девятнадцать живых. Я — Единство. Единственное, что может добраться до тебя.

Он попытался протереть глаза от липкой крови. Удалось лишь размазать ее по лицу.

— Кто я?

Ты Ангрон, владыка XII Легиона.

Теперь его заполнило спокойствие, давая облегчение больным костям. Он знал, неизвестно откуда, что оно было искусственным. Голоса что-то с ним делали, заглушая злобу-не-страх.

Я противодействую машине внутри твоего черепа, изменяя химикаты, которые текут через мозг. Я не смогу делать это долго, не теперь, когда нас осталось всего девятнадцать. Твой разум слишком отличается от изначального человеческого. Он сопротивляется любому вмешательству.

Он попытался потрясти головой, чтобы та прояснилась, но хрустящее давление окружающих камней не дало сделать даже этого.

Нет. Ложь. Все это ложь.

— Кто ты? — выплюнул он.

Я — Единство.

Это ничего не значило.

— Если ты в силах до меня добраться, так освободи меня.

Я не могу. Я не существую на этом уровне реальности. Я — общность девятнадцати психических сознаний, не более того. Девятнадцать разумов, разделенных сотнями километров, ибо Легион выступает на войну по всей планете.

— Освободи меня! — вновь произнес он.

Тебе придется освободиться самостоятельно. Ты копаешь вниз. Враг заминировал дороги и обрушил башни на авангард твоей армии. Когда ты очнулся, то находился более чем в тридцати метрах под землей. Теперь это уже почти две сотни.

И ты истекаешь кровью. Слабеешь. Даже топоры сломаны. Даже подобные вам не бессмертны, сир.

Он не верил ни единому слову. Не хотел верить. И все же ослабил хватку на рукоятях топоров. Он сказал себе, что это для того, чтобы выждать время, а не из-за исчезновения головной боли.