Сербский закат - Михаил Поликарпов

Везенье — это когда к ногам трех человек скатывается тяжелая оборонительная граната. Разговор о восточной философии прерван. Широко раскрыв глаза, оцепенев, сидим. Гипнотизируем этот цилиндр в шесть глаз — я, Денис и Крендель. Мысленно считаю секунды до взрыва — не знаю, сколько их, шесть или десять. Шесть секунд, полет нормальный… Я знаю, у некоторых людей в такие моменты перед глазами проносится вся их жизнь. У меня же такого не было… Я покаялся ранее или был готов? Мгновения растягиваются успеваю подумать: «Зачем выскакивать и бежать? Все равно разорвет. А может, она не взорвется? Она не должна взорваться… Не должна…» Не взорвалась.

Было много всего еще. но то ли забылось, то ли вспоминать не хочется. Эти воспоминания я вытягиваю из себя словно клещами. Да, это все мелочи жизни и малозначащие эпизоды боснийской войны.

На обратном пути (тридцатого июля) сербы в автобусе дружно поют какую-то балладу. В смене нет убитых, только раненые. Странная эта война, люди привыкли и ездят словно на работу.

Вскоре после нашего отъезда с Олово (дня через три) мусульмане подловили сербов на какой-то ошибке — на соседнем, не нашем участке. Мусульманский спецназ «Црна Ласта» («Черная Ласточка»), сбил ополчецев с позиций. Те потеряли убитыми, пропавшими без вести и пленными полсотни бойцов. На Грбавице был объявлен траур, новые «смертовницы» зашелестели на ветру в сербских районах Сараева.

Сараево

Я запомнил слова одного русского добровольца. Он любил повторять: «Нас здесь все боятся. Мы — здесь короли.» Да, эта же фраза «мы здесь — короли», говорят, и была его последней…

В самом начале августа девяносто четвертого к нам приезжает делегация матерей и вдов ранее погибших в Боснии русских добровольцев. А с ними — и Петр Малышев. Боже, как был вкусен привезенный ими русский хлеб! Война, на которую Малышев приехал уже не воевать, снова начала гипнотизировать его. Это было видно невооруженным взглядом. В него стал вселяться «дух воина» это своеобразная эстафетная палочка, которую передают друг другу некоторые русские бойцы, нахально бегающие под пулями и на деле презирающие саму опасность смерти. Петр считал, что к нему он перешел от Михаила Трофимова, павшего в Боснии летом девяносто третьего. Малышев припомнил, как в Приднестровье казак, вооруженный лишь топором, смог захватить бэтээр противника. Он был готов уже и к этому. Петруха пытался «приявиться» в нашем отряде, но сербы на уровне бригады, поссорившись со Славкой Алексичем, не разрешили ему это сделать. Несколько добровольцев, уставших от ситуации «Ни мира, ни войны», уехали домой.

В воздухе витали какие-то натовские ультиматумы. Вроде как на двадцать шестое августа намечалось снятие эмбарго на поставки оружия мусульманам — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Русские «голубые каски» нервничали по этому поводу, если не сказать — паниковали. Мы подбадривали их, молоденьких десантников, обещая взять к себе в отряд. В августе обострилась обстановка в Сараево. Удачные мусульманские операции под Олово и Нишичем повлекли за собой ответные действия сербов, и восьмого августа авиация НАТО нанесла удар по сербским позициям на соседней с нами горной гряде. Французы из крупнокалиберных пулеметов (или 20-мм автоматических пушек) обстреляли сербов, в ответ неизвестные снайперы убили двух французских военнослужащих, в том числе одного — на Дебелло-Брдо. К нам на базу после этого зашел Славко Алексич, попросил снайперку. Убедился, что канал ствола чист — из нее не стреляли, но на всякий случай забрал с собой.

В Сараево все чаще вспыхивали перестрелки, в том числе с применением тяжелого вооружения. Наблюдатели ООН за сутки фиксировали от нескольких сот до двух тысяч нарушений о прекращении огня. Это все звучит смешно. Возможно, они считали просто выстрелы.

…Я и Петр Маляшев сидели с автоматами за каменными тумбами в темноте — в районе неожиданно погас свет, где-то рядом звучали выстрелы. Мелькнула мысль: «Неужели теперь это на всю жизнь? That's my life? — как поется в рекламном киноролике…»

Вроде как пора было уезжать, но я ждал, пока «опустится шлагбаум». Я не хотел себе показаться трусом — дождался этого часа «Ч», двадцать шестого или двадцать седьмого августа, и убедился, что ничего страшного, нам обещанного, вроде масштабной мясорубки, массового жертвоприношения с применением НАТОвских сил, не случилось. Как водится, слухи о конце света оказались преувеличенными. Петруха попросил меня тогда написать об этой войне, о добровольцах книгу. Да, я задержался в пути.

Белград. «Свобода»

В начале сентября Тролль и я поехали домой. Малышев сказал, что поедет вслед за нами. Сербская музыка в автобусе теперь казалась такой родной. Сербы пообещали нас обеспечить билетами, но с ними были проблемы, и мы на сутки задержались в Белграде. Ночевали в парке на скамьях. Остановивший нас ночью для проверки документов патруль чуть ли не отдал честь. В Белграде я почувствовал изменения — стала слышна западная музыка. Город поблек. Пахло осенью.

В столице Югославии я и Тролль встретились с корреспондентом радио «Свободы» Айей Куге, освещавшей (то есть затемнявшей) там события этой балканской войны. В конце августа она вместе с двумя русскими журналистами приезжала в Сараево, но там с ними добровольцы разговаривать не захотели и фотографировать себя не разрешили. Белградский телефон корпункта она оставила, я его запомнил — и решил встретиться с ней, как-никак в ее лице говорит Запад — наш противник и инициатор конфликта.

Айя — невысокая полная женщина с острым, пытливым взглядом. Русые волосы коротко подстрижены. Ей за сорок. Родом из Риги. Латышка, значит. У нее два образования — журналистское и психологическое. Смотрим на нее — мы, люди в выцветшем камуфляже, жилистые, худые, обожженные солнцем вояки, пытаясь понять «приемное дите свободного мира». То, что свобода — осознанная необходимость, я понял в Сараево. Смысл этой туманной фразы классика мне объяснила жизнь. В Сараево из всех радиостанций, вещающих на русском языке, мы могли слушать лишь «Свободу», ухмыляясь или скрежеща зубами.

Айя хотела услышать и записать какую-нибудь «жареную» информацию, может быть о наемниках или зверствах сербов. Узнав, что я — историк, она попросила поделиться своими мыслями о войне. Но теплого разговора не получилось — был разный подход к причинам войны. Я объяснил, что называть эту войну религиозной ошибочно и обвинил Запад как поджигателя и инициатора конфликта. Принципиально разный оказался взгляд на то, имеет ли место агрессия сербов в гражданской войне на их собственной территории, к тому же в войне, которую не они сами начали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});