Лукоеды - Джеймс Данливи

— Ты знаешь. Великолепно. Как в отеле. Я останавливалась в нем однажды. Как гостья Барона. Так ванная там была всего лишь в полуметре, в холле. Я искупалась семь раз. Подряд. Вышла оттуда настолько чистой, что с меня чуть кожа не слезла. Барон никогда не позволял вольностей со мной. Истинный джентльмен. Поэтому, я считаю, что Барон и с другими женщинами вряд ли что-либо себе позволял. Все что его интересует, так это музыка. Съешь это?

— Я не очень голоден.

— Тогда давай это сюда.

Роза вытерла тарелки и блюдца кусочком хлеба, собрав семена помидоров, застывший жир и кусочки бекона. Со смехом и урчанием, глотая последние кусочки. Живые звуки органа в перерывах между порывами ветра. В этом замке не соскучишься. Даже на рассвете. По залам разгуливают свиньи, змеи, бароны, ученые, попки на высоких каблуках. Может даже объявиться кто-нибудь по имени Борис. Готовый сыграть еще не написанную роль. И заторчать как в жопе. В заключительной постановке. А я в конечном счете буду вынужден оплатить счет, выставленный за эту оригинальную оперу.

— Мне нравится вечером слегка перекусить. Придает жизни определенный шик. А что это там такое? Неужели это признаки того, что может снять с нас покрывало?

— Это мое колено.

— Что ты говоришь!

— Да, да.

— Ну, тогда давай посмотрим на твое колено.

— Вот.

— О, вот это шрам! Откуда он?

— За мной как-то гонялся мой отец.

— Бедный парень. Да поможет тебе Бог. Гррр. А вот, где он спрятался! Что с тобой, почему ты не даешь его посмотреть? Будь спокоен, ученые, что проверяют действие дистиллята, целыми днями ходят по лаборатории, выставив эту штуку торчком. И на улице у всех так, но никто в них и камня не бросит. Они и не думают признаваться в своих грехах Богу. Такие здоровенные, что Всемогущий просто сошел бы с ума. Мне Франц говорил, что Вседержителя нет. А ты веришь в это?

— Да.

— Боже, эти типы во многом оказались правы, тут задумаешься. Как ты думаешь, а Бог есть?

— Да.

— Ага, ну, слава Богу, Рада слышать это. Этот Франц мог сказануть, что небеса — это зелень и по вторникам их можно есть. У него самый странный член, из всех которые я когда-то видела. Загибается вверх как банан. А у тебя довольно ровный. В городе есть один мужчина, такой застенчивый и элегантный и выражается культурно, так вот он стал за мной ухаживать. Я и не рассчитывала, что сразу понравлюсь ему. От его красоты можно в обморок упасть. А он принял приглашение скромно отужинать со мной в моей затопленной квартире. Я была так смущена, встретив его на пороге с парой сапог моего брата. Он был само очарование. Сел, даже не пожаловавшись, что еле втиснул ноги в сапоги, вокруг нас плескалась вода. Я подложила под диванчик камни. На всякий случай, чтобы быть готовой к любезностям, которые он вдруг захочет оказать. На двоих, мы умяли дюжину яиц и фунт бекона. Как и ты, он вел себя застенчиво. Я не разрешала выключить свет, так как его могло ударить током насмерть. А он все просил сделать ему темно. Ну, я в конце концов запулила корочкой хлеба в лампочку и мы погрузились в темноту. Ну, вот, сижу я на диване. Слышу, он бредет ко мне по воде. В это время по улице проезжает автомобиль и светит фарами. Я чуть в обморок не упала, когда увидела эту штуку у него, которая оказалась размером с нос корабля. Готовая к действию. Я ему говорю, только ради Бога, не вгоняй это в меня, я же кончусь. Слово, что воробей, выскочит, не поймаешь. Бедный джентльмен страшно обиделся. О, как он был хорош. С ним это очевидно случалось и прежде. Ему надо было подойти к тебе в темноте до того, как ты начнешь возражать. Я часто думала, приблизился бы он ко мне с этим вообще, знай я об этом. Я не против, если они толстые или длинные, но когда он такого размера, что может раскроить тебя пополам, то лучше уж принять обет безбрачия, чем умереть. Так вот, когда я рассказала об этом этим трем, то они мигом натянули белые халаты, похватали из ящиков инструменты и рванули из лаборатории так, как будто спешили на пожар. Моментом разместили его в лучшей гостинице, ублажали как могли, и начали обследовать его, замеряя, взвешивая, измеряя, вливая в него дистиллят и пиво бутылками. Ты не поверишь, но эти трое превратились в гомосеков. Они так и сыпали спецификациями и показателями этого органа. Записывая все в специальную книгу, перевязанную голубой лентой. За сколько он встает, спускает, падает, снова встает при разных температурах, в разное время дня и в разные фазы луны. Пока этот бедняка не разрыдался, так они его достали. О, вот это экземплярчик, нечего сказать. Удобный. Ну, откройся. Давай. Раз уж я за него держусь, то дай посмотреть, не бойся.

— Хорошо.

— Его следует выложить алмазами. Гррр. Как он смотрится в лунном свете. Гррр. Прекрасный член. Хороший десерт.

Роза на мне. Доедая последние кусочки ужина, полностью заглатывает конец моего пестика. Берет его как редиску, лижет как лук. Только, ради Бога, не откуси мне его полностью, а то я превращусь в урода. И начну распахивает акры земли вокруг Кладбищенского замка, чтобы прокормит тебя. Выращивать тонны лука. Для других. Земля, засеянная капустой и картошкой, даст определенный доход. Даже поможет свести концы с концами. Здесь также легко умереть, как и в больнице. Потихоньку тая в ночи, пока медсестра не сказала, я спасу тебя. Сумрак начинает отступать по мере того, как она поднимает зеленые шторы вокруг моей кровати, снимает покрывало и начинает нежно ласкать меня между ног, шепча, да, ты очень, очень плох, но мы тебя вылечим и начнем прямо сейчас, чтобы остановить твое угасание. Слышишь? Очнись, приди в себя. Ты справишься, тихо нашептывает мне она, темная гибкая девчонка. Держа меня за руку, она смотрит на маленькие серебряные часики у нее на руке. Первое время я думал, что не нравлюсь ей. Пока она не сказала, что я образцовый пациент, так как ничего не требую и не жалуюсь. Я отдавал ей все тропические фрукты. Просто, что-нибудь кому-нибудь оставить. Если только выплюнуть косточки. Маленькие такие зернышки. На память. Меня никто не навещал, кроме одного старого школьного друга, который посчитал, что я стал странным. И криво улыбнувшись пару раз, удалился, задев полой своего пальто табличку с моей температуры так, что та со стуком покатилась к двери палаты. А потом пришла она. Как всегда на дежурство в семь вечера. В чистом белом халатике. Большие глаза с длинными ресницами, белые сверкающие зубки. Нежно впивающиеся фарфором в мой пенис. Настолько ласково и любовно, что можно одуреть. Мой член встал лишь в половину первого. От крошечной искорки поцелуя во мне затеплился огонь. Ее звали Апрель и когда она смотрела термометр, то надевала очки. Громко билось мое сердце. Губки ее мягко выдували. Мелодию, скользившую по моему позвоночнику. Под тихий перезвон серебряных цепей. Скручиваемых в бухты. Прикрепленных к судну. Морскому судну, которое я как-то раз видел готовым к спуску. Выбили огромные деревянные опоры. Она приподнимается с моих ног и бьет бедрами мне по ушам, отчего я прихожу в себя. О нос корабля бьется бутылка шампанского. Сквозь мозг люди бегут врассыпную. Судно трогается с места. Медленно. Теперь быстрее. Роза, прошу. Не так энергично. Апрель исчезает как тайна. Так и не разгаданная в полумраке, в котором она так сладко взбивала огонь. Втянутые на корабль цепи исчезали в огромном облаке ржавой пыли. Били склянки. Выли сирены. Выпуклая корма судна с шумом вошла в воду. Поплыл и я. Апрель зажимала мне рот рукой, пока я, постанывая, наполнялся жизнью на ложе смерти. Где она меня и оставила. С такой любовью той ночью. Поцелуй в щеку, теплое с привкусом меда молоко сочится с ее пальцев. Капельками, стекающее мне в рот. Целительное лекарство. Данное мне ее длинными тонкими темными ручками. У нее был муж. Ушедший от нее в мир иной. Где-то там на грязных мостовых под путепроводом. Она встречалась с ним каждый день. Он сидел и ждал ее на скамеечке. Она приносила молоко, пирог с курицей, салат из капусты и ветчину. Его любимую еду. Лицо его освещалось улыбкой, они шли в маленький парк, садились под деревом, бросали крошки белкам, она заправляла ему салфетку и пыталась вернуть его к жизни. Каждый раз прощаясь с ним на автобусной остановке, она плакала, так как знала, что однажды придет, а на скамейке никого не будет. И эта суббота пришла. Она прождала пять часов. Пока не стемнело и она опоздала на дежурство. Так продолжалось и на следующий день, и на следующий, и на следующий. Сидела жаркими днями, одолеваемая пьяницами, на фоне рекламного щита с огромной рукой, поднимающей огромную кружку с пивом. Она отдавала еду людям, которые благодарили ее, едва подняв голову. Каждую полночь она делала мне менет, отгородив мою кровать ширмой. Поила меня теплым молоком и кормила пропитанными медом кусочками хлеба. Через неделю я уже мог ее хватать, но не удерживать, она смеялась и говорила, что это курс лечения и не надо меня касаться. Большими буквами на листке бумаги я написал.