Медные колокола - Ирина Анненкова

- Да ладно, - как можно естественней махнула рукой я, - сейчас сама туда приеду и всё узнаю. Пока, Ивушка! Увидимся! Девочкам привет!

- Пока, Славочка! – с энтузиазмом замахала в ответ русалка, мигом позабыв про наш разговор.- Заезжай! А то так ску-у-ушно…

Я вскочила в седло и пустила застоявшуюся Тинку в легкий галоп.

Значит, говоришь, «нечисто стало»?

Вот и проверим…

Мутные Броды стояли на высоком берегу Медведицы, славящейся не только рыбой, омутами и развеселыми русалками, но и весенними разливами. Вот и сейчас противоположный низкий берег был уже залит водой почти до кромки березовой рощи. Со стороны домов затопило все мостки, кроме единственных, специально сооруженных повыше и в обычное время несуразно торчащих над рекой.

Богатое многолюдное село было обнесено высоким крепким тыном, потемневшим от времени и дождей. Дорога, шедшая вдоль речки, вывела меня к нешироким массивным воротам. Это был, так сказать, чёрный ход, которым пользовались селяне для выезда в лес и поля, да ещё в соседнюю Березовку. Дальше нашего Черного Леса этот путь не лежал. Главный же, парадный въезд расположился с другой стороны поселения и был даже украшен надвратной сторожевой башенкой, гордостью жителей Мутных Бродов. Оттуда вела дорога в большой мир, в Березань, далекий Сторожец, стольную Преславицу. По ней приезжали купцы и увозили знаменитые бродненские колокола, славящиеся на всю Синедолию своим волшебным бархатным голосом.

На ночь староста села самолично запирал оба входа, и тот, кто не успел до заката попасть домой, мог уже никуда и не спешить – старый Лукиан отличался строгостью и непреклонностью. Днем же ворота не запирались. Но никогда и не стояли нараспашку…

Тронув пятками Тинкины бока, я подъехала к настежь открытым воротам. Лошадка чутко принюхивалась, шумно втягивая в себя воздух.

В ничем не нарушаемой тишине не было слышно голосов перекликающихся баб и гомонящих ребятишек, не мычали коровы, не переругивались куры, не скрипел колодезный ворот, не бухали молотки в кузнице. Да и в полях мне не встретился ни один человек…

Мы с Тинкой медленно ехали по безлюдной улице. У дома старосты деда Луки я спешилась и осторожно зашла на двор – незапертая калитка слегка покачивалась от ветра. Дверь в сени была открыта. Я поднялась по запыленным ступенькам.

Складывалось такое впечатление, что всё живое исчезло из села в один миг, причем до последнего момента ни о чём не подозревая и продолжая заниматься своими делами. В погасшей печи виднелся остывший чугунок, и, судя по тяжелому запаху и обилию насекомых, хозяйка варила мясные щи. Посреди просторной горницы на кучке сора лежал большой веник. На краю лавки чьи-то маленькие ручки затейливо разложили тряпочных кукол с разрисованными лицами. На широком столе стояло лукошко с яйцами.

Рассыпанное на дворе зерно никто не клевал, бельё, развешенное для просушки, уже посерело от пыли, и недоеденные поросятами помои успели покрыться густой сине-зеленой плесенью. Даже вороны почему-то их не подъели.

Охваченная ужасом, я шла по мертвому селу, ведя под уздцы дрожащую кобылку. Наши глаза подмечали всё новые и новые детали этого кошмара. Вот у колодца валяются три пары деревянных ведер и коромысла – видно, кумушки остановились почесать языками.

А вот посреди улицы стоит телега, а перед ней оглобля и хомут.

В кузне вокруг потухшего горна разбросаны инструменты.

В литейном сарае – полупустые холодные формы, а рядом чан с застывшим металлом, который, похоже, не успели использовать.

В трактире мухи жужжат над тарелками с протухшей едой, запах вышибает вон получше любого платного вышибалы, а от подсохших пивных луж на деревянных столах остались уродливые пятна. На полу валяется яркое вышитое полотенце и пустая глиняная кружка.

Нигде ни особого беспорядка, ни следов борьбы, ни пятен крови…

И – самое жуткое – стоящий в самом центре села храм Молодого Бога, всегда такой нарядный, праздничный с его легкими белыми стенами и высокой звонницей, теперь был покрыт омерзительным серо-коричневым налетом. Колокола же его, славные своими чистыми тонами и искусными звонарями, и вовсе исчезли. Осиротевшая колокольня зияла на фоне легкого весеннего неба пустотой, словно безглазый череп мертвеца.

Я стояла, тесно прижавшись к Тинке, и слезы текли по моим щекам. Не стало большого трудолюбивого села, где умели выращивать лен и жито, делать колокола и ковать мечи, разводить быстрых коней и тучных коров. Они жили, любили, ссорились, мирились, работали, гуляли на праздниках, искали клады на Купалу, сжигали чучело Мораны, провожая зиму…. А теперь здесь никого не осталось, ни человека, ни животного, ни мышки, ни птички. Только мухи.

Внезапно Тинка вскинула голову и заплясала на месте. Краем глаза я заметила какое-то шевеление в тени высокого забора, окружавшего подворье медника Любима. Я с наивной надеждой обернулась, и это короткое простодушное движение чуть не стоило мне жизни.

С коротким ревом из-под частокола на нас выскочил здоровенный волосатый мужик с синюшной помятой физиономией. От обычного деревенского пропойцы его отличали длинные острые клыки и тускло-красные горящие глаза.

В общем-то, совсем и не мужик. Упырь.

Упырь?! Среди бела дня?! Но, позвольте, каждый ребенок знает, что эта кровожадная нежить ведет сугубо ночной образ жизни. Нападает преимущественно из засады и только на людей, прочие живые существа в его рацион не входят. Одиночка. Обладает редким упорством. Способен преследовать выбранную жертву многие версты и дни.

Мой упырь, похоже, имел своё мнение на этот счет. Дневной свет его нисколько не смущал. Он плотоядно облизнулся толстым фиолетовым языком, рыкнул ещё разок и начал неспешно обходить меня справа. Примеривался, должно быть, в какой артерии кровь вкуснее…

Я судорожно пыталась сообразить, что же мне в этой жизнеутверждающей ситуации можно было бы предпринять. Расклад выходил неутешительный. Стрелой упыря не возьмешь, даже серебряной. Самострел, да с заговоренным болтом, конечно, поубедительнее будет, однако его ещё достать надо и снять с предохранителя. Остается что? Правильно!

Сильным броском я отправила узкий серебряный нож–засапожник в полет, метя чудовищу в глаз. Однако в эту же самую секунду оно взвилось в прыжке и словило клинок горлом.

Серебро сделало свое дело – упырюга рухнул на землю, не долетев до меня сажени три. Нащупал мой нож, выдрал его из горла, воя от боли, отшвырнул в сторону, а затем целеустремленно пополз к нам, загребая землю когтистыми лапами.

Выручила Тинка. Пока я рвала из-за спины зацепившийся за тул самострел, она ловко припечатала гнусную тварь тяжелым копытом. Разбитая голова ещё ненамного задержала упёртую нежить, но и я наконец справилась с пакостным оружием, и серебряный болт с противным хрустом разворотил упырю грудную клетку, пригвоздив его к земле.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});