Современная жрица Изиды - Всеволод Соловьев

— Да въ чемъ же дѣло? — сказалъ я, — вѣдь вы говорите все намеками.

— Я иначе не могу говорить.

— Но вѣдь изъ вашихъ намековъ я долженъ заключить нѣчто ужасное. Вы говорите: «преступленіе», «погибель»…

— Такъ оно и есть. Поймите сами, о чемъ я говорю — это не трудно. Не заставляйте меня высказаться больше, я сказала совершенно достаточно, чтобы предупредить васъ. Берегитесь — можно запутаться! Елена именно такая женщина — она иногда поступаетъ совершенно наивно, просто глупо; но въ то же время умѣетъ напустить такого дыму… Еслибы знали вы, какихъ людей она запутывала въ свои сѣти!

— Однако, вы сказали такъ много, что лучше прямо договорить.

— Нѣтъ, я ничего не скажу больше! — воскликнула г-жа Y. — Я слишкомъ много сказала, и въ томъ, что я сказала, ужь совсѣмъ мало іі, на которыхъ я не поставила точекъ, сами поставьте — à bon entendeur-salut!

— Такъ значитъ — всѣ эти феномены махатмъ, вся эта дѣятельность, — только обманъ, обманъ и обманъ! — воскликнулъ я.

— Я молчу! — торжественно произнесла г-жа Y. и дѣйствительно не хотѣла больше прибавить ни слова.

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, изъ Россіи, она мнѣ писала, вспоминая этотъ разговоръ нашъ и письменно повторяя снова все, мною здѣсь сказанное. Письмо это у меня хранится[9].

Вынужденный статьями г-жи Желиховской, которая лучше чѣмъ кто-либо знаетъ, кого я называю буквой Y., говорить о теософическомъ обществѣ и его создательницѣ, я не могу пренебрегать такимъ важнымъ обстоятельствомъ, не могу и не долженъ. Въ цѣпи доказательствъ теософическихъ обмановъ признаніе г-жи Y., не только словесное, но и письменное, является весьма важнымъ звеномъ.

Я былъ глубоко благодаренъ г-жѣ Y. за это признаніе, дѣйствительно произведшее на меня очень сильное впечатлѣніе и заставившее меня еще строже, еще холоднѣе, относиться къ тому, что было передъ моими глазами. Ослабить мой интересъ къ теософическому обществу и къ самой Блаватской это признаніе не могло — вѣдь ужь я самъ былъ насторожѣ, вѣдь я самъ ужь сказалъ себѣ, что во всякомъ случаѣ не всѣ феномены Елены Петровны истинны.

Я весьма склоненъ былъ присоединиться къ мнѣнію г-жи Y., что Блаватская — медіумъ, что большинство ея феноменовъ медіумическаго происхожденія. Я уже имѣлъ случай близко разглядѣть многихъ медіумовъ и отлично зналъ, что каждый изъ нихъ непремѣнно производитъ иногда явленія обманныя, но что это еще нисколько не доказываетъ, что всѣ производимыя имъ явленія — обманны. Вышло что-нибудь необычное само собою — прекрасно, не выходитъ — и вотъ какая-то непреодолимая сила заставляетъ медіума «помочь» явленію, сфокусничать. Я давно уже убѣдился, что таково общее правило не только профессіональныхъ медіумовъ, но и всякихъ. Чудесное — это такая бездна, которая неудержимо втягиваетъ въ себя, и всѣ цвѣты, въ ней растущіе, какъ ядовитые, такъ и безвредные, обладаютъ одинаково опьяняющимъ ароматомъ.

Я ужь и безъ г-жи Y. очень ясно видѣлъ, что не могу найти у Блаватской и въ ея обществѣ того, за чѣмъ первоначально къ ней являлся, но уйти отъ нея пока не было никакой причины — напротивъ, были двѣ весьма серьезныя причины для того, чтобы не только остаться, но и по возможности сблизиться съ нею и съ ея обществомъ. Что касается этой новой теософіи и ея литературы — вѣдь я не зналъ еще ровно ничего, значитъ, нужно было хорошенько познакомиться съ этой литературой, съ этимъ ученіемъ и уяснить себѣ, что въ немъ заключается новаго и что заимствовано изъ источниковъ, уже мнѣ извѣстныхъ.

Меня, напримѣръ, крайне занималъ, вмѣстѣ съ кружкомъ парижскихъ теософовъ, вопросъ о «кармѣ» и о «нирванѣ» въ объясненіи Олкотта, Могини и Блаватской. Да и не одно это. Интереснаго было чрезвычайно много.

Что же касается самой Блаватской, послѣ бесѣды съ г-жей Y., я окончательно далъ себѣ слово — во что бы то ни стало разглядѣть эту женщину.

Хотя въ Европѣ и не было еще настоящаго теософическаго движенія, но оно могло развиться не сегодня — завтра (какъ это и случилось). Теперь вокругъ Блаватской собрано нѣсколько человѣкъ, черезъ годъ — другой за ней пожалуй пойдутъ тысячи, какъ уже пошли въ Америкѣ и въ Индіи. Что же она такое — эта основательница если не новаго, то во всякомъ случаѣ обновленнаго ученія, которое она пропагандируетъ своими феноменами; что въ этихъ феноменахъ истинно и что ложно, и есть ли въ нихъ хоть что-нибудь истинное?

Меня она, по счастью, во всякомъ случаѣ, не собьетъ съ толку, но вѣдь даже въ тогдашнемъ маленькомъ кружкѣ парижскихъ теософовъ я видѣлъ нѣсколько лицъ, искренно увлекающихся, готовыхъ, очертя голову, кинуться въ бездну, куда заглянуть приглашаетъ ихъ Елена Петровна, поднимая руку, звеня своими невидимыми серебряными колокольчиками и продѣлывая свои феномены. Вѣдь если всѣ эти феномены, всѣ какъ есть, — одинъ только обманъ — что же такое эта Елена Петровна? Въ такомъ случаѣ это ужасная и опасная воровка душъ!

И она, очевидно, хочетъ всѣми мѣрами постараться раскинуть свою паутину какъ можно дальше, она мечтаетъ распространить ее и на Россію. Для этого она и проситъ г-жу Y., проситъ уже давно, нѣсколько лѣтъ, помочь ей и совершить преступленіе. Для этого она такъ ухватилась и за меня — конечно, въ подобномъ дѣлѣ, ей нуженъ человѣкъ, который много пишетъ и котораго читаютъ.

Затѣмъ у меня была еще одна мысль, или, вѣрнѣе, еще одно чувство: мнѣ, какъ и г-жѣ Y., было жалко эту Елену Петровну, эту талантливую женщину, у которой, несмотря на все, я ужь подмѣтилъ и почуялъ не совсѣмъ еще погибшую душу. Какъ знать, быть можетъ есть еще возможность, тѣмъ или инымъ способомъ, остановить ее и спасти какъ для нея самой, такъ и для тѣхъ, кого она погубить можетъ своею ложью, своимъ обманомъ. Да и вмѣстѣ со всѣмъ этимъ развѣ сама она не была интереснѣйшимъ феноменомъ, — съ ея умомъ и талантливостью, съ ея смѣшной простотой и наивностью, съ ея фальшью и искренностью? Разглядѣть, изучить такой феноменъ, такой живой «человѣческій документъ» — тянуло. Надо было только знать, что голова не закружится, что ядовитый цвѣтокъ бездны не опьянитъ;- но въ этомъ смыслѣ я за себя не имѣлъ пока основаній бояться.

VIII

Мое отношеніе къ феномену съ медальономъ, на который Блаватская возлагала большія надежды, очевидно, возъимѣло не малое дѣйствіе: Елена Петровна объявила, что феноменовъ больше не будетъ, что она чувствуетъ себя слишкомъ больной для значительной затраты жизненной силы, требуемой этими явленіями. Время отъ времени она удостоивала насъ, да и то крайне рѣдко, звуками своего серебрянаго колокольчика. Иной разъ эти звуки доносились какъ-бы издали, раздавались въ концѣ корридора, гдѣ находилась ея комната, — и это было бы довольно интересно, еслибы я не зналъ, что въ корридорѣ находится Бабула, что онъ всегда имѣетъ доступъ въ комнату своей госпожи и что онъ преестественнѣйшій плутъ — достаточно было взглянуть на его физіономію, чтобы убѣдиться въ этомъ. Къ тому же г-жи X. и Y. однажды сообщили мнѣ:

— Этотъ Бабула презабавный, когда Елена занята и намъ нечего дѣлать, мы призываемъ его къ себѣ и обо всемъ разспрашиваемъ. Онъ уморительно разсказываетъ обо всемъ, что творится въ Адіарѣ…

— Вотъ я его и спрашиваю, — продолжала г-жа Y.,- видѣлъ ли онъ «махатмъ?», онъ смѣется и говоритъ: «видѣлъ не разъ». Какіе же они? — спрашиваю, а онъ отвѣчаетъ: «хорошіе, говоритъ, кисейные». И опять смѣется.

— Ужасная шельма! — замѣтила г-жа X. — Она его спрашиваетъ: «какіе?», а онъ вдругъ — «кисейные» — да такъ и прыскаетъ!

Этотъ разговоръ показался мнѣ не безъинтереснымъ, и я тогда же записалъ его, а въ бесѣдѣ съ Еленой Петровной посовѣтовалъ ей, смѣясь, какъ можно скорѣй удалить Бабулу.

— Помяните мое слово, — сказалъ я, — у васъ съ нимъ еще скандалъ будетъ — онъ совсѣмъ не надеженъ.

Она ничего мнѣ на это не отвѣтила, и не знаю даже, поняла ли смыслъ моей фразы.

Какой вышелъ скандалъ съ Бабулой мѣсяца черезъ два послѣ того въ Лондонѣ,- я не знаю, но его поспѣшили отправить въ Индію и съ тѣхъ поръ о немъ не было рѣчи[10].

Когда раздавался звукъ колокольчика въ концѣ корридора, Блаватская вскакивала, говорила: «хозяинъ зоветъ!» и удалялась въ свою комнату.

Показывала она намъ не разъ еще одинъ маленькій феноменъ. На нѣкоторомъ, довольно значительномъ разстояніи отъ стола или зеркала она встряхивала рукою, будто отряхая съ нея какую-нибудь жидкость, и при этомъ на поверхности стола или зеркала раздавались сухіе, совершенно внятные звуки. На мой вопросъ, что это такое, конечно она не могла дать мнѣ никакого объясненія кромѣ того, что она желаетъ, чтобы были эти звуки — и они происходятъ.

— Постарайтесь напрягать свою волю, — говорила она, — можетъ быть и у васъ выйдетъ.

Я напрягалъ волю изо всѣхъ силъ, но у меня ничего не выходило. Между тѣмъ, когда она клала свою руку мнѣ на плечо, а я встряхивалъ рукою, на столѣ и зеркалѣ раздавались такіе же точно звуки, какъ и у нея.