Литературная Газета 6577 ( № 47 2016) - Литературная Газета

В неё я вглядывалась

Заворожённо.

Теперь больше

Под ноги смотрю.

Вот только жаль,

Что мне не жаль себя.

Чай или кофе

Ты говоришь нараспев.

Юг России в тебе

Отзывается длинными гласными.

Но это не самое главное.

Из девяти муз

Ты вспоминаешь восемь.

И это неважно ничуть.

Зато мы одинаково

Держим сигарету у щеки

И в тесте смешном

Выбираем не собак,

А кошек.

Хочешь, кубики льда

Мы положим в чай?

Или кофе?

* * *

Позвони неожиданно.

Чтобы я выронила чашку из рук,

Чтоб рухнул мир,

Который я старательно…

Кирпичик за кирпичиком.

Позвони неожиданно,

Чтобы картина на стене

Покачнулась.

Чтобы всё – по-другому.

Чтобы жизнь – кувырком.

Чтобы я очнулась,

Наконец,

От сна.

* * *

А.Н.

Пусть длится этот день.

В нём мало вздора.

Из комнаты в комнату,

Касаясь поверхностей,

Чтоб увериться окончательно:

Всё – настоящее,

Нестерильное,

Ненадолго…

Пусть туя вечно тянет

К моему окну

Свои худенькие руки.

Корзина на подоконнике

Без яблок и грибов

Отправится скоро в чулан.

Может, выйти за хлебом?

Или в компанию шумную?

И сумерки не наступят.

И не вспомню.

* * *

О как я мечтала о них –

Бифокальных и сферопризматических,

Да просто волшебных очках,

Излечивающих близорукость…

Ещё я хотела встретиться

С физиком Утехиным,

Который их придумал.

Вырезку из газеты

Всегда с собой носила

И показывала казанским окулистам.

Они читали и не верили,

Говорили, что этого не может быть.

В двенадцать лет

Я мечтала снять очки

И стать, наконец, красивой.

И вот мы с папой

В царстве офтальмологии –

В Московском институте Гельмгольца.

Врач с татарской фамилией Акчурина

Даже читать не стала

Мою обветшалую газетную вырезку.

– Физики не врачи, – говорит.

И добавила:

– Шарлатан он.

Мечта разбилась.

Но вскоре, счастье-то какое,

Линзы появились.

И я выкинула очки свои в окно,

Именно так, в окно,

Совсем не по-взрослому

Я поступила.

Но до сих пор

Сомнения во мне гнездятся:

Не могли очки,

Носящие дивное название –

Бифокальные и сферопризматические –

Не сделать мир

Более чётким,

Более счастливым.

* * *

И когда они (дети)

Уезжают куда-то (спортивный лагерь, архитектурный форум),

Начинаешь прибираться в их комнатах,

Где свалены в предотъездную кучу

(Оставлены за ненадобностью?)

Разнообразная одежда

(Джинсы, майки и носки)

И книги (поменяли в последнюю минуту на другие?),

Взираешь на них

Не без грусти и нежности.

И уже не прибегнешь к спасительному –

Алкоголю и никотину (брошены),

Чтобы отвлечься (забыться).

Никакая слеза не скатится,

Но особенно невыносимо (почему?)

Будет убрать с их письменных столов

Обёртки шоколада и фантики от конфет.

* * *

Папа не умел готовить.

Я тоже.

Он деньги мне давал,

И я шла в «Экият» обедать –

В кафе «Сказку» значит.

Меню за годы сложилось –

«Лапша куриная», «ёжики»

и мороженое.

Официантки меня знали,

Уже и спрашивать перестали,

Что выберу.

А кафе было детское,

Взрослых без детей не пускали.

Однажды при входе

Одна красивая девушка

мне рукой помахала

И со мной зашла.

Я подумала, что мы знакомы,

Мы весело проговорили с ней за обедом,

Хотя я так и не вспомнила её,

А спросить постеснялась.

Она была продавщицей

Из магазина «Детский мир».

Я даже подумала,

Не познакомить ли с ней папу.

Но мысль ушла.

Потом расстались.

И только через несколько дней поняла,

Что мы и не были знакомы.

Просто она хотела пообедать в «Сказке».

Девять лет мне было.

Странно, что помню.

Сашенька

Мне было восемнадцать.

По ночам

Я подрабатывала медсестрой,

А днём училась в мединституте.

Все подрабатывали,

Дети профессоров,

Как я.

Хотели знать

Больничный мир,

Уколы делать,

Капельницы ставить.

Этому в институте не учили.

Кто – в хирургическое,

Кто – в терапию,

А я – в гематологию,

У мамы была болезнь крови.

Потому я и пошла.

Мне говорили:

Это отделение

Надо назвать

Отделением агонизирующих –

Медицинский юмор.

Но больные и вправду часто умирали.

С лейкозами

Не задерживаются на земле.

Сашенька,

Девушка, ровесница,

Рассказывала о планах на жизнь.

После института, говорила,

Не помню, какого,

Вернётся к родителям

И замуж выйдет.

И жених уже был.

Читала толстые книги.

Кто приносил ей,

Не имеющей запаса времени,

Эти книги?

На истории болезни

Стоял индекс OL –

Острый лейкоз.

Я внимательно слушала

И каменела.

А виду не подавала.

Когда она стояла

Профилем к окну,

Её светлые волосы

Отливали медью.

А глаза карие.

Говорят, редкость большая –

Кареглазая блондинка.

От больных скрывали диагноз,

Но все знали.

И почти все надеялись.

Строго-настрого

Запрещалось показывать больным

Истории болезни.

Кто сильно надеялся –

Аккуратно лекарства принимал

Точно по времени,

Постель заправлял,

Чистил зубы.

А кто всё понимал –

Избегал смотреть в глаза,

Небрежно таблетки глотал

И не участвовал

В общих разговорах.

Однажды Новый год

Я встретила в своём отделении.

Научилась подвязывать бинтом

Подбородок умершим,

Чтобы, когда тело остынет,

Он не опал.

Сашенька умерла

Не в моё дежурство.

Белая собака

Белая собака

Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Проза Татарстана

Теги: Проза Татарстана

Ркаил Зайдулла

Наверно, нет в округе человека, который бы не знал бабку Жантай из нашей деревни. У неё постоянно толпятся люди. Если у околицы покажется какая-нибудь чужая машина или путник с рюкзаком за плечами, будьте уверены, они направляются к бабке Жантай. Я сам сколько раз указывал им дорогу к ней: от мечети подняться к кладбищу, а там с краю стоит дом под соломенной крышей. Эта крыша – единственная такая в деревне. Там живёт бабка Жантай. Если приезжий оказывается непонятливым, иногда приходится объяснять подробнее. Мол, дом старухи Жантай под соломенной крышей – через два дома после учителя Хазята… А узнать дом Хазята нетрудно – под скатом крыши и весной, и осенью висит красное знамя. Красноты-то в нём – кот наплакал, выгоревший под ветрами, цвет его стал неразборчивым, но можно абсолютно не сомневаться, что коммунист Хазят ничего, кроме красного знамени, повесить не может. Конечно, украшать наполовину ушедшую в землю неказистую избушку знаменем – это всё равно что кривоногой девушке надеть брюки в обтяжку, но что поделать, брат, такие уж люди у нас живут.

Сказать по правде, я бабку Жантай никогда не видел, да и кто-нибудь из наших, интересно, когда-нибудь её видел? Говорят, несколько лет назад с нею разговаривал наш председатель, Равиль Галыч. Бабкина соломенная крыша уже давно была для него как бельмо в глазу. И однажды он постучался в дверь старухи. Но не успел он переступить порог и открыть рот, как старушка сама заговорила: «Намерения у тебя хорошие, сынок, как тебя там… Но я всегда жила под соломенной крышей и в конце своей жизни не стану менять её на железную. Дай бог тебе здоровья, поскольку вскоре тебя ожидает казённый дом…» – «Твоя избушка всю картину портит; если мы её подремонтируем да жестью покроем, она же улыбаться начнёт!..» – пытался гнуть своё Равиль Галыч. Но и старуха оказалась упрямой – шамкает своим беззубым ртом и стоит насмерть: «Через железо солнце не входит в мою душу».

Так и сказала, ей-богу! Если обманываю, то век мне счастья не видать! От настоящей железной крыши отказалась безумная старуха!

И всё-таки Равиль Галыч ушёл от неё окрылённый. За несколько дней до того ему показалось, что глава района делал ему какие-то намёки, – значит, хочет взять к себе, подумал он теперь. А народ деревенский «казённый дом» понял по-своему. Нашлись даже те, кто, поняв это по-своему, начали исподтишка ухмыляться. Немного забегая вперёд, скажу: в этом вопросе обе стороны оказались правы. Сначала Равиль Галыч занял в районе большую должность, а чуть погодя его перевели в то самое место, которое в народе называют казённым домом.