Сталин: тайны власти. - Юрий Жуков

Но тем компромиссы, возобладавшие с весны 1940 г. как единственный способ разрешения всех спорных вопросов, не исчерпали себя, последовало весьма важное по замыслу предложение о реорганизации КСК. С проектом, что теперь бывало крайне редко, выступил лично Сталин, его поддержали члены узкого руководства. Решение, принятое ПБ на заседании 26 мая, гласило: «1. Считать необходимым организацию союзно-республиканского Наркомата государственного контроля с основными функциями контроля над учетом и расходованием материальных и финансовых ценностей, а также проверки исполнения основных решений правительства. 2. Наркомат государственного контроля организовать на базе Комиссии советского контроля и военного контроля Комитета обороны. 3. Поручить комиссии в составе тт. Молотова (председатель), Вышинского, Андреева, Землячки и Маленкова представить конкретные предложения по организации Народного комиссариата государственного контроля. 4. Освободить комиссию партийного контроля от функции проверки работы хозяйственных и других государственных организаций»[39].

Собственно, последний пункт и содержал сущность всего документа: снятие, и прежде всего — с наркоматов и предприятий, постоянной угрозы наиболее опасных для руководителей неожиданных проверок некомпетентного КПК, существенное ограничение самих масштабов таких ревизий, особенно КО и КСК, подчинение их проведения лишь Совнаркому. О желании Сталина вновь пойти на компромисс говорил третий пункт решения — поручение именно Молотову организовать разработку закона о новом наркомате. Но завершить задуманное тогда же, летом, так и не удалось — помешало резкое изменение международного положения.

Утром 9 апреля 1940 г. части вермахта за несколько часов оккупировали нейтральные Данию и Норвегию. Только теперь Великобритания решилась на боевые действия. В районе Нарвика, Тронхейма и некоторых других городов Северной Норвегии был высажен экспедиционный корпус, включавший британские, французские, польские подразделения. Однако бои, длившиеся более месяца, закончились поражением корпуса и его эвакуацией 8 июня.

На Западном фронте германские войска столь же внезапно, на рассвете 10 мая, перешли в наступление, вторглись в пределы Северной Франции, Бельгии, нейтральных Нидерландов и Люксембурга. Уже 27 мая они добились капитуляции бельгийского короля, 31 мая принудили британскую армию, прижатую в Дюнкерке к морю, эвакуироваться, 14 июня заняли Париж.

Боевые действия в Европе практически завершились. Единственной грозной и непредсказуемой силой на континенте оставалась нацистская Германия. И поэтому советское руководство вынуждено было немедленно отреагировать на новую, неожиданную для себя ситуацию, предусмотреть все, в том числе и такой возможный поворот событий, как отказ Берлина от пакта, бросок вермахта в «сферу интересов» СССР. Довольно скоро подобные опасения частично подтвердились: 19 сентября немецкие войска вошли в Румынию, а 21-го — в Финляндию.

Поэтому лишь 16 июня, уже после падения Парижа, после первой попытки главнокомандующего французскими вооруженными силами генерала Вейгана капитулировать, в Кремле приняли окончательное решение. Молотов вручил вызванному в НКИД послу Эстонии ноту откровенно ультимативного характера, требовавшую от Таллина безоговорочно и незамедлительно согласиться на размещение дополнительных частей Красной Армии. Сутки спустя аналогичные ноты передали также послам Литвы и Латвии. Но это уже был чисто символический жест — в те самые часы советские дивизии перешли границу трех Прибалтийских республик без согласия на то их правительств. А 26 июня схожую по содержанию, но более резкую по тону ноту вручили и послу Румынии. В ней предложили в течение 48 часов очистить от румынских войск территорию незаконно оккупированной еще в 1918 г. Бессарабии, а заодно и Северной Буковины. 28 июня, как и предусматривалось, Красная Армия заняла Кишинев и Черновцы.

Действуя таким образом, советское руководство продолжало опасаться негативной реакции Европы, ожидало демаршей, резких протестов, выражения категорического несогласия с проведенной акцией и даже объявления войны, при этом в равной степени и Великобританией, и Германией. Состояние крайней тревоги, напряженности, готовность к самым трагическим сообщениям косвенно отразились в одобренном 25 июня ПБ тексте указа ПВС СССР о переходе с семичасового на восьмичасовой рабочий день, с шестидневки на традиционную неделю, что сокращало число выходных с пяти до четырех в месяц, о запрещении по собственному желанию увольняться либо переходить на другую работу. Более яркое ощущение предгрозового затишья передал другой документ, утвержденный ПБ в тот же день: «Обращение ВЦСПС», подготовленное для объяснения советским гражданам причин появления указа, ущемляющего права трудящихся. В «Обращении» вполне откровенно, не скрывая наихудшего исхода развития событий, отмечалось:

«Капиталистический мир вновь потрясен мировой войной. Вторая империалистическая война уже захватила в свою орбиту больше половины населения земного шара… Таким образом, возросла военная опасность для нашей страны(здесь и далее выделено мною. — Ю. Ж. ), международная обстановка стала чревата неожиданностями. В этих условиях наша страна, верная политике мира, обязана в интересах народов СССР еще больше усилить свою оборонную и хозяйственную мощь… Мы должны стать во много раз сильнее, чтобы быть готовыми к любым испытаниям»[40].

Начав осуществлять прибалтийскую акцию, советское руководство еще не отказалось окончательно и от иного варианта внешнеполитического курса — от установления сотрудничества с Лондоном, где еще 10 мая Черчилль сменил Чемберлена на посту главы кабинета. Кремль согласился ради этого на беспрецедентный шаг — принять нового посла Великобритании Стаффорда Криппса без верительной грамоты.

Криппс прибыл в Москву 12 июня, а уже через день он беседовал с Молотовым. Суть позиции правительства СССР, изложенной Вячеславом Михайловичем, британский посол в телеграмме в Лондон выразил таким образом: «Единственным аргументом, который мог бы побудить его (советское руководство. — Ю. Ж.) занять в этот последний час жесткую позицию, было бы ясное, четкое заверение США о сотрудничестве и поддержке. Если бы посол Его Величества в Вашингтоне мог убедить президента Рузвельта дать советскому послу в Вашингтоне такое заверение, то это, я полагаю, все же могло дать свои результаты и втянуть Советский Союз в общий фронт против Германии».

Однако ожидать от администрации Рузвельта в тот момент подобных заявлений не приходилось, и потому Черчилль, чтобы все же добиться сдвига в отношениях между Великобританией и СССР, 25 июня направил Сталину первое личное послание. Ограничившись в нем лишь общей оценкой ситуации и не предложив ничего конкретного, он отметил: «В настоящее время проблема, которая стоит перед всей Европой, включая обе наши страны, заключается в следующем: как будут государства и народы Европы реагировать на перспективу установления германской гегемонии над континентом».

Это послание Криппс передал Сталину во время встречи с ним 1 июля. Но опять же обмен мнениями не вышел за пределы оценки положения, сложившегося в Европе, за пределы обсуждения возможных планов Гитлера в отношении Балкан, позиции Турции и проблемы проливов. Фактический смысл тогдашних взглядов Сталина и свое понимание их Криппс выразил так: «Сталин полагается на наше господство на морях, способное предотвратить установление Германией господства в Европе, по крайней мере до тех пор, когда Советский Союз будет подготовлен. Он намерен относиться к нам дружественно и не быть бесполезным в нашей борьбе с Германией при условии, если мы также желаем быть полезными доступным нам образом. Но он не сделает открыто ничего такого, чтобы раздражать Германию в настоящее время или чтобы разорвать свое соглашение с ней»[41].

Едва наметившееся, вернее, только ставшее в будущем возможным изменение к лучшему в отношениях двух стран неожиданно исчезло. В начале июля немцы сознательно опубликовали захваченные ими документы, свидетельствовавшие об англо-французских планах нападения на СССР [42]. И так как об этом даже не намекнули ни Черчилль в своем послании, ни Криппс, переговоры с британским послом прервались, а советское руководство приняло окончательное решение завершить начатую акцию — включение (или возвращение) Эстонии, Латвии, Литвы и Молдавии (так отныне называлась Бессарабия) в состав СССР.

В течение июля Жданов в Таллине, Вышинский в Риге и Деканозов в Вильнюсе готовили выборы в новые высшие законодательные органы власти Прибалтийских республик, формировали составы правительств, которым предстояло официально, от своего имени, объявить о тех решениях, которые приняли в Кремле. Заключительная часть сложной операции прошла успешно, и в первых числах августа на седьмой чрезвычайной сессии ВС четыре республики, только что провозглашенные советскими социалистическими, приняли в СССР. Правда, прибалтийские — на особых условиях, нигде не оглашавшихся и не подчеркивавшихся. Они временно сохранили свои национальные денежные системы, армии (ставшие корпусами) с практически прежним командованием, свои границы и таможни, пересечь которые для остальных граждан Советского Союза было столь же сложно, как и год-два назад.