Новая Модель Вселенной - П Успенский

На расстоянии метра отличить насекомое, которое сидит среди листьев, от настоящего листа совершенно невозможно. Листья кустарника почти круглы по форме, диаметром в полтора-два дюйма, остроконечные, довольно толстые, с жилками и зубчатыми краями, с красной ножкой внизу. Точно такие же зазубрины и жилки воспроизведены на верхней части тела насекомого. Внизу, где у настоящего листа начинается черенок, у насекомого расположено небольшое красное тельце с тонкими ножками и головкой с чувствительными усиками. Сверху его невозможно увидеть: оно прикрыто «листом» и защищено от любопытных взоров.

Мимикрию в течение долгого времени «научно» объясняли как результат выживания наиболее приспособленных особей, обладающих лучшими охранительными свойствами. Так, например, утверждалось, что одно из насекомых могло «случайно» родиться с телом зеленого цвета. Благодаря этому цвету насекомое удачно скрывалось среди зеленых листьев, лучше обманывало врагов и получило большие шансы на оставление потомства. В его потомстве особи зеленого цвета лучше выживали и обретали больше шансов на продолжение своего рода. Постепенно, через тысячи поколений, появились уже полностью зеленые насекомые. Одно из них «случайно» оказалось более плоским, чем другие, и благодаря этому стало менее заметным среди листьев. Оно могло лучше укрываться от врагов, и его шансы на оставление потомства возросли. Постепенно, опять-таки через тысячи поколений, появилась разновидность с плоским и зеленым телом. Одно из этих зеленых насекомых в плоской разновидности напоминало по форме лист, вследствие чего удачно скрывалось в листве, получило большие шансы на оставление потомства и т.д.

Эта теория в разных формах повторялась учеными так часто, что завоевала почти всеобщее признание, хотя на самом деле в своих объяснениях она крайне наивна.

Рассмотрев насекомое, похожее на сухой лист, или бабочку, сложенные крылья которой напоминают зеленый листок, или насекомое, которое подражает зеленому побегу с листом на конце, мы обнаружим в каждом из них не одну, не две, не три черты, которые делают его похожим на растение, а тысячи таких черт, каждая их которых, согласно старой «научной» теории, должна была сформироваться отдельно, независимо от других, так как совершенно невозможно предположить, чтобы одно насекомое вдруг «случайно» стало похожим на зеленый лист во всех деталях. Можно допустить «случайность» в одном направлении, но никак не в тысяче направлений сразу. Мы должны предположить или что все эти мельчайшие детали сформировались независимо друг от друга, или что существует особого рода общий «план». Допустить существование «плана» наука не могла; «план» – это совсем не научная идея. Остается только «случайность». В этом варианте каждая жилка на спине насекомого, каждая зеленая ножка, красная шейка, зеленая головка с усиками, все мельчайшие детали, все тончайшие черточки – должны были возникнуть независимо от всех остальных. Чтобы сформировалось насекомое, в точности похожее на лист растения, на котором оно живет, были бы необходимы не тысячи, а возможно, десятки тысяч повторных случайностей.

Изобретатели «научных» объяснений мимикрии не приняли в расчет математической невозможности такого рода серии «случайных» сочетаний и повторений.

Если подсчитать сумму преднамеренной и до некоторой степени сознательной работы, необходимой для того, чтобы получить из куска железной руды обычное лезвие ножа, мы ни за что не подумаем, что лезвие ножа могло возникнуть «случайно». Было бы совершенно ненаучно ожидать, что в недрах земли найдется готовое лезвие с торговой маркой Шеффилда или Золингена. Но теория мимикрии ожидает гораздо большего. На основании этой или аналогичной теории можно надеяться на то, что в каком-то слое горы мы найдем сформированную естественным путем пишущую машинку, которая вполне готова к употреблению.

Невозможность комбинированных случайностей – именно она долго не принималась во внимание «научным» мышлением.

Когда одна черта делает животное невидимым на фоне окружающей его среды (как, например, белый заяц не виден на снегу или зеленая лягушка не видна в траве), это можно с натяжкой объяснить «научно». Но когда число таких черт становится почти неисчислимым, такое объяснение теряет всякое логическое правдоподобие.

В дополнение к сказанному было установлено, что насекомое-лист обладает еще одной удивительной особенностью. Если вы найдете такое насекомое мертвым, вы увидите, что оно напоминает увядший лист, наполовину высохший и свернувшийся в трубку.

Возникает вопрос: почему, если живое насекомое напоминает живой лист, мертвое насекомое напоминает мертвый лист? Одно не следует из другого: несмотря на внешнее сходство, гистологическое строение обоих объектов совершенно различно. Таким образом, сходство мертвого насекомого с мертвым листом опять-таки представляет собой черту, которая должна была сформироваться совершенно отдельно и независимо. Как объясняет это наука?

Но что она может сказать? Что сначала одно мертвое насекомое слегка напоминало увядший лист; благодаря этому оно имело больше шансов скрыться от врагов, производить более многочисленное потомство и т.д.? Наука не может сказать ничего другого, потому что таков непременный вывод из принципа охранительного или полезного сходства.

Современная наука уже не в состоянии следовать этой линии; хотя она по-прежнему сохраняет дарвиновскую и после-дарвиновскую терминологию «охранительного принципа», «друзей», «врагов», ей уже не удается рассматривать явления сходства и мимикрии исключительно с утилитарной точки зрения.

Были установлены многие странные факты. Известны, например, случаи, когда изменение окраски и формы делает насекомое или животное более заметным, подвергает его большей опасности, делает его более привлекательным и доступным для своих врагов.

Здесь уже приходится отбросить принцип утилитаризма. И в современных научных трудах можно встретить совершенно бессодержательные и смутные рассуждения о том, что явление мимикрии обязано своим происхождением «влиянию окружающей среды, одинаково воздействующей на разные виды», или "физиологической реакции на постоянные психические переживания, такие как цветоощущения (Британская энциклопедия, т. XV, ст. «Мимикрия», 14-е издание).

Ясно, что и здесь перед нами вовсе не объяснение.

Чтобы понять явления мимикрии и сходства, наблюдающиеся в животном и растительном мирах, необходим гораздо более широкий взгляд; тогда в стремлении обнаружить их руководящий принцип можно будет добиться успеха.

Научное мышление, в силу своей некоторой ограниченности, не в состоянии его обнаружить.

Принцип же этот – общее стремление природы к декоративности, «театральности», тенденция быть или казаться чем-то отличным от того, чем она в действительности является в данное время и в данном месте.

Природа всегда старается украсить себя, не быть собой. Таков фундаментальный закон ее жизни. Она все время облачается, то и дело меняет свои одеяния, постоянно вертится перед зеркалом, глядит на себя со всех сторон, восхищается собой – а затем снова одевается и раздевается.

Ее действия зачастую представляются нам случайными и бесцельными, потому что мы стараемся приписать им какой-то утилитарный смысл. Однако на самом деле нет ничего более далекого от намерений природы, чем работа ради какой-то «пользы». Польза достигается лишь попутно, при случае. А то, что можно считать постоянным и намеренным – это тенденция к декоративности, бесконечные переодевания, непрекращающийся маскарад, в котором живет природа.

Действительно, все эти мелкие насекомые, о которых я говорил, наряжены и перенаряжены; они носят маски и причудливые одеяния; их жизнь проходит на сцене. Тенденция всей их жизни – не быть самими собой, а походить на что-то другое – на зеленый лист, на кусочек мха, на блестящий камешек.

Однако подражать можно только тому, что действительно видишь. Даже человек не в состоянии придумать или изобрести новые формы. Насекомое или животное вынуждено заимствовать их из окружающей среды, подражать чему-то в тех условиях, в каких оно родилось. Павлин украшен круглыми солнечными пятнами, которые падают на землю от лучей, проходящих сквозь листву. Зебра покрывается тенями древесных ветвей, а рыба, живущая в водоеме с песчаным дном, копирует своей окраской песок. Насекомое, живущее среди зеленой листвы особого кустарника на Цейлоне, наряжено под лист этого кустарника, и другой наряд для него невозможен. Если оно ощутит склонность к декоративности, к театрализации, к ношению необычных нарядов, к маскараду, – ему придется подражать зеленым листьям, среди которых оно живет. Потому что листья – это все, что оно знает, что видит; и вот оно облекается в одеяние зеленого цвета, притворяется зеленым, играет роль зеленого листа. В этом можно видеть лишь одну тенденцию – не быть собой, казаться чем-то другим.*