Каникула (Дело о тайном обществе) - Артур Крупенин

– Да, тут явно что-то искали.

– Думаешь, те же люди, что учинили разгром в нашей московской квартире?

– Очень похоже.

– А может, здесь уже успела побывать полиция?

– Тогда хозяйка наверняка бы тебе сказала.

– Да уж, мимо сеньоры Савон муха не проскочит, не то что человек.

В дверь тихонько постучали.

– Можно?

– Да-да, сеньора, входите. Вы знаете, что здесь произошло?

– Разумеется. Незадолго до отъезда сеньора Гонсалеса кто-то взломал его дверь.

– Воры? Вы их видели?

– Да нет же. – В скрипучем голосе старушки звучало искреннее разочарование. – Я в тот день, как на зло, засиделась в парикмахерской.

– А что по поводу этого происшествия сказал Рамон?

– По его словам, ничего не украли. Надо же, все перерыли и ничего не взяли. Ну не странно ли?

– Действительно странно, – согласилась Вероника, а Глеб, наклонившись к ее уху, шепнул:

– Все точно как в Москве.

Вероника еще раз окинула печальным взглядом разбросанные по полу вещи. Затем она подняла глаза на госпожу Савон.

– Сеньора, дело в том, что моего покойного мужа обвиняют в преступлении. В страшном преступлении, которого он просто не мог…

Старушка взяла ее за руку:

– Можешь не продолжать, дочка, я тоже уверена, что Рамон был не способен на такое.

– Значит, вы в курсе?

Сеньора Савон снисходительно улыбнулась, обнажив неожиданно крупные для столь мелкого лица зубы.

– В этом городе очень редко происходит что-то такое, о чем я бы не знала.

– Это я уже поняла, – ответив улыбкой на улыбку, сказала Вероника. – Но отчего все же вы так уверены в невиновности Рамона?

– Ну как же. Он мне сам об этом сказал.

– Как это сам сказал?

Безупречная осанка сеньоры Савон стала еще более горделивой – она будто мигом подросла на несколько сантиметров.

– Если угодно, могу процитировать дословно. Слава богу, на память пока не жалуюсь.

– Пожалуйста! – взмолилась Вероника.

– В нашу последнюю встречу ваш муж сказал следующее: «Ничему не верьте. Я не причинял сеньору Дуарте никакого вреда. Мы с ним вообще не встречались».

– Так прямо и сказал? А вы сообщили об этом полиции?

– Я бы, может, и сообщила, но меня никто не спросил, – поджав губы, ответила сеньора Савон и, гремя ключами, отправилась этажом выше.

– Ну как тебе старушка? – спросила Глеба Вероника.

– Прелюбопытная бабуля. Напоминает засушенную матрешку.

– Это почему же?

– С виду хрупкая тростинка, а на самом деле может оказаться крепким орешком с двойным, а то и тройным дном.

* * *

Для капитана, живущего за пределами Кольцевой, недавно построенное метро стало настоящим спасением. Теперь на службу можно было добраться в два, а то и три раза быстрее, чем раньше, когда приходилось отстаивать в бесконечных московских пробках. И хотя внутреннее убранство новых станций не шло ни в какое сравнение с музейными красотами «Киевской» или «Маяковской», каждую из них Лучко считал по-своему привлекательной. Ему нравилось шагать по отшлифованным гранитным плитам, нырять в длинные, уходящие вдаль коридоры, словно вены, пронзающие столичные недра, и ощущать себя частью могучего кровотока, питающего вечно растущий организм мегаполиса, притаившегося на поверхности.

Мерный перестук вагонных колес так убаюкал капитана, что тот чуть было не пропустил свою остановку. Выйдя из вестибюля в подземный переход, Лучко заметил компанию молодых людей, сгрудившихся возле киоска с какой-то снедью.

Ребята оказались глухонемыми. Они энергично жестикулировали, обсуждая, чем перекусить.

Лучко уже почти отвернулся, когда один из парней, пытаясь привлечь внимание товарищей к выставленному в витрине бутерброду, сделал жест, похожий на тот, что в своем видении видел Стольцев.

Капитан как вкопанный застыл на месте, глядя на компанию с таким ошалелым видом, что ребята начали бросать в его сторону косые взгляды.

Опаньки! А там ли он ищет? А что, если люди, убившие Гонсалеса, обменивались жестами вовсе не в силу военной выучки?

Достав телефон, капитан спешно набрал номер эксперта Расторгуева.

* * *

В коридоре послышалась едва уловимая возня, потом, будто скучая по уехавшему хозяину, тихо заскулила собака. Затем все стихло.

– Разве сеньора Савон не запрещает держать домашних животных? – в недоумении спросил Глеб.

Вероника пожала плечами:

– Очень странно.

Собачьи повизгивания возобновились. На этот раз они прозвучали совсем близко. И вот уже безутешная псина стала громко скрестись когтистой лапой в дверь квартиры.

– Сдается мне, что четвероногие тут ни при чем, – расмеявшись, сказала Вероника и распахнула дверь.

Она оказалась совершенно права. Вместо брошенного хозяином животного Глеб увидел широко улыбающегося мужчину, довольно комично изображающего пса, стоящего на задних лапах. Незнакомец был худощав и весьма высок, настолько, что вынужденно пригнул голову, проходя в комнату.

Вошедший чем-то напомнил Глебу Рамона Гонсалеса образца пятнадцатилетней давности: та же щетина, искусно поддерживаемая на «трехдневном» уровне, те же пронзительные глаза-маслины, тот же взгляд конкистадора, что с одинаковым интересом взирает как на ацтекское золото, так и на ацтекских красавиц. Этакий крутой замес из Эрнана Кортеса и дона Хуана Тенорио[7].

Ригаль без слов обнял Веронику, и та расплакалась. Луис гладил ее по волосам и шептал на ухо какие-то слова утешения. Понемногу Вероника успокоилась и даже улыбнулась. А у Глеба больно кольнуло под сердцем. Как в тот день, когда он узнал, что вчистую проиграл Рамону в состязании за сердце возлюбленной.

– Я боялся, что ты не вернешься, – с облегчением сказал Ригаль. – Это нужно срочно отметить.

Луис проворно выскочил за дверь и вернулся уже с бутылкой десятилетнего «Торреса» и тремя стаканами в руках.

Бренди быстро сделал свое дело. Все расслабились. Вероника, спохватившись, наконец представила Глеба, после чего они с Луисом бросились засыпать друг друга вопросами.

– Когда ты в последний раз видела Рамона?

– Месяц назад, когда он заезжал в гости к Пеле. А ты?

– Я встречался с Рамоном на следующий день после того злополучного собрания, перед самым его исчезновением.

– То есть уже после того, как произошло убийство?

– Скажу больше, это было уже после того, как в фонде стало известно о смерти Дуарте.

– Ах, вот как? Рамон что-нибудь сказал тебе? Как он себя вел? Как выглядел? Я хочу знать все.

– Он был чрезвычайно взволнован. Уверял, что ни в чем не виновен.

– Рамон что-то говорил тебе насчет пергамента?

– Пергамента? О чем это ты?

Не ответив Луису, Вероника продолжала его расспрашивать.

– Так чем закончился ваш разговор?

– Как только я сообщил Рамону о том, что полиция затребовала список лиц, имевших клубные галстуки фонда, и теперь ищет его в связи с убийством, он переменился в лице и сказал, что его подставили.

– Так он догадывался, кто это сделал?

– Мне показалось, что да, но со мной он не поделился. Лишь туманно намекнул на то, что теперь ему предстоит кое в чем разобраться. А еще Рамон просил не рассказывать никому в совете фонда о нашем разговоре.

– И больше ничего?

– Больше ничего. Пойми, Рамон был так напуган, что в этот момент, похоже, не доверял даже мне – своему другу.

– И Рамон ни словом не обмолвился о том, что собирается в Россию?

– Нет. Возможно, он в то время еще никуда и не собирался.

– Луис, мне надо тебе кое-что показать.

С этими словами Вероника протянула руку к Глебу. Тот полез в карман и вытащил фотокопию пергамента, обнаруженного в Москве.

– Вот, взгляни. Что скажешь?

Луис повертел бумажку в руке:

– Никаких идей – фрагмент слишком мал. И потом, это всего лишь копия.

– Экспертиза показала, что возраст пергамента семьсот лет.

– Сколько-сколько? А дай-ка я еще разок взгляну повнимательнее.

Пока Ригаль изучал изображение, Вероника рассказала о том, что случилось в Москве, не забыв упомянуть и о надписи на столе.

Ригаль вернул снимок Глебу:

– Хм, как жаль, что у вас нет с собой оригинала. Надо же, четырнадцатый век. Но откуда это у Рамона?

– Вот мы и пытаемся докопаться. Кстати, я хотела у тебя спросить, зачем Дуарте хотел видеть Рамона? Что он собирался ему сообщить?

– Я бы тоже многое отдал, чтобы узнать. Мне кажется, злоключения Рамона начались именно из-за этого Дуарте.

– Полиция уверена, что все как раз наоборот.

Луис покачал головой:

– Умаляю, никого не слушай. Ты надолго в Толедо?

– Пока не знаю. Останусь на столько, сколько нужно, чтобы отмыть от грязи имя Рамона.

– Ты хочешь в одиночку доказать его невиновность? ¡Más que genial![8]

Поговорка показалась Глебу знакомой.

– За это надо выпить, – предложил Луис и освежил бренди в бокалах.

После того как все выпили, Ригаль снова повертел в руках фотокопию пергамента и, немного подумав, предположил: