Любовный недуг - Анхелес Мастретта

Потому, что он вернулся. И это был, казалось, самый весомый аргумент, он угадывался в ее улыбке, заставлявшей Даниэля все более страстно предрекать справедливое будущее стране, которая вдруг и необратимо должна испытать потрясение демократией.

Он еще не сказал ничего, чего бы не было в газетах, чего бы Эмилия не знала от отца, а все уже кричали «браво!», «да здравствует!» и «долой!», и тишина наступила, только когда Ахиллес Сердан, самый радикальный из лидеров антиперевыборного движения, взял слово, чтобы сказать, что сыновья доктора Куэнки – незаменимые борцы за дело свободы.

Только Эмилии не понравилась эта похвала.

– Наверняка дело свободы – где-нибудь в другом месте, – сказала она Милагрос Вейтиа.

Вокруг нее был праздник. Мужчины и женщины, собиравшиеся вместе каждое воскресенье, еще более восторженные, чем всегда, подходили к ней, обнимали, благословляли ее музыку, поздравляли ее родителей с дочерью, которая так незаметно выросла, такая красавица и вызывает у всех такое восхищение.

Эмилия, давно забывшая о виолончели, хотела знать только одно: сколько еще пробудет в городе обманщик Даниэль.

– Он сказал, что вернулся, чтобы увидеться со мной, – рассказала она сестрам Вейтиа.

– Тебе было приятно это услышать? – спросила Хосефа.

– Я думала, он вернулся навсегда.

– Это невозможно, девочка моя. Не обижайся, – попросила Милагрос, – он приедет навсегда, когда все изменится.

– А когда все изменится? – спросила Эмилия.

– Угадывать – это любимая игра твоего отца. А меня не проси! – ответила Милагрос.

– А когда он уезжает?

– Не знаю, но скоро. Спроси у него сама.

– Видеть его не хочу. Пойдем отсюда! – попросила она Хосефу тоном, очень далеким от праздничного.

Прямо из центра небольшой группы людей, расположившихся по соседству с тремя женщинами, где кипел оживленный разговор, до них донесся голос Диего Саури, который, по своей привычке слушать двух людей одновременно, спросил, куда она хочет пойти. Ответа он не получил. Его дочь стояла, сжав губы и гневно глядя на него.

Диего, весь в клубах сигарного дыма, покинул своих слушателей, но сначала закончил обвинительную тираду в адрес президента республики: другой бы скрывал свои зверства, а он их выставляет напоказ. Восстановление порядка – так он называет преступления своей сельской полиции. И как ни в чем не бывало смывается на четырех поездах, полных всякого барахла, открывать новые железнодорожные пути. А ты, Эмилия, и не думай никуда уходить. Иди сюда, дай я тебя обниму. Я горжусь тобой. Такие женщины, как ты, изменят эту страну.

– О чем ты говоришь, папа? – спросила Эмилия, которой было не до торжественных речей.

– О тебе, – сказал он, подходя, чтобы поцеловать ее. – Что с тобой? Ты не довольна? Ты же очень хорошо играла, приехал твой друг Даниэль. Почему же у тебя такое лицо, будто у тебя болят зубы?

– Даниэль приехал, чтобы снова уехать.

– И поэтому ты такая? – спросил Диего, сразу забыв о своих собеседниках, и начал объяснять своей дочери, какую важную работу делает Даниэль на северной границе. – Ты не хочешь иметь друга, который выполняет свой долг?

– Я хочу иметь друга, который бы никуда не уезжал.

Диего поразило, с каким жаром говорила его дочь. Он вообще не хотел думать о том, что она когда-нибудь вырастет, но в ту минуту, услышав ее голос и увидев ее глаза, он понял, что она уже другая, далекая, словно чужая. Его пронзила незнакомая раньше боль: они уже не единое целое. Чтобы она была ближе, пусть даже ненадолго, он обнял ее за плечи и пошел с ней.

Они направились к пруду. Только там Эмилия могла вести серьезные разговоры. Когда отец обнял ее и попытался вызвать на откровенность, она повела его в эту тишину.

Диего и его дочь за всю жизнь ни разу не поссорились. Она так любила отца, что ей ни разу не захотелось ему перечить. Ей казалось, что он всегда прав, что ему всегда приходят в голову самые правильные мысли, а если он в чем-то ошибается, то это такие пустяки, что не стоит ему даже возражать. А Диего находил Эмилию такой же идеальной и прекрасной, как будущее, которое он так любил предсказывать.

Когда они подошли к пруду, прямо из глубины души Эмилии изверглись оскорбления в адрес тех, кто оправдывал будущие беспорядки и перемены, которые она совсем не считала необходимыми. Ее протестующие крики разносились по саду. Диего, присев на одно из деревьев возле пруда, слушал ее, обхватив голову руками.

– Ты и все они, вы хотите начать войну, – сказала Эмилия. – Почему тебе так хочется, чтобы Даниэль уехал и его там кто-нибудь убил? Чтобы было кого оплакивать? Чтобы появился еще один повод ругать правительство? Я все это ненавижу. А этого дурака Даниэля вы даже заставили почувствовать себя важной персоной. Зачем вы его посылаете в Соединенные Штаты? Чтобы его там посадили, как Флореса Магона? Как я это все ненавижу! И вас всех я ненавижу!

Хосефа, которая пошла их искать, услышала голос дочери, доносившийся из глубины сада. Она проскользнула между деревьями и, когда подошла поближе, не смогла удержаться, чтобы не вмешаться.

– Эмилия, что с тобой? – спросила она, появившись незаметно, как призрак, в такой ярости, в какой ее раньше никто не видел. – Что за глупости приходят тебе в голову?

– Не в голову, а в сердце, – сказал Диего упавшим голосом. – Разве ты не понимаешь?

– Очень плохо, доченька! – упрекнула ее Хосефа. – Выходит, отец зря вел с тобой разговоры все эти годы. Ты должна думать о тех, кто страдает.

– А кто подумает обо мне? Даже вам нет дела до того, что со мной происходит.

– Ты говоришь глупости, – сказала Хосефа. – Ты просто устала. Завтра ты будешь думать совсем по-другому, а сегодня проси прощения у своего отца, а не то спать сегодня не ляжешь – не заслужила.

– Не ругай ее, Хосефа. Ей грустно, и, может быть, она отчасти права. Если бы в моих силах было спрятать Даниэля в шкафу и сохранить для нее… – сказал Диего, вставая с дерева. Он сделал жест руками перед лицом, словно отгоняя тоску, и пошел навстречу своей только что повзрослевшей дочери. – Не надо меня ненавидеть, глупышка. Разве ты не понимаешь, что я – единственный в мире мужчина, который всегда будет тебя обожать, ничего не требуя взамен, – сказал он, достав из кармана своего очень старого пиджака платок со своим именем, вышитый Эмилией на уроках рукоделия в пятом классе начальной школы.

Эмилия поблагодарила его полуулыбкой, сверкнувшей поверх бури, бушевавшей в ее глазах. Она обняла отца, который стал напевать ей пиратскую песню, любимую колыбельную его бабушки. Ей не нужно было просить прощения. Пока он пел, она потихоньку собирала осколки разума, который принес ей славу здравомыслящей женщины, пыталась хоть как-то успокоить свой ум и сердце и смириться с тем, о чем знала с тех пор, как доктор Куэнка сидел в тюрьме: дружеский круг, к которому принадлежала ее семья, был обществом вероотступников, правительство считало их своими врагами, и не было другого выхода, ни другой судьбы для них, как только принять участие в заговоре, чтобы свергнуть его.

Из дома ее позвал Данизль:

– Где ты? Я уже должен ехать.

– Возле пруда, – ответила ему Эмилия, спокойная, как море после ухода циклона. – Иди сюда.

– Только не к пруду, ты меня опять столкнешь в воду, – сказал Даниэль, подходя к ним.

Он был в пальто, и Диего заметил нетерпение в его глазах.

– Тебе нужно уезжать прямо сейчас?

– Уже сегодня кто-нибудь донесет, что мы здесь и откуда мы приехали. Я сказал много лишнего.

Будь осторожен, – попросил его Диего.

Прежде чем пойти вслед за мужем, Хосефа поцеловала Даниэля.

На нем было грубое пальто, как у солдат правительственной армии.

– Мне его достала тетя Милагрос, – сказал он Эмилии, когда к его груди прижалась темная грива ее волос.

– Не бросайся на помощь тому, кто этого не заслуживает! – попросила Эмилия, уткнувшись лицом в отворот его пальто.

– Ты потеряла мой камень? – спросил Даниэль.

– Он у меня под подушкой, – ответила Эмилия, пригладив рукой прядь, которая вечно падала ему на лоб.

VIII

– Думай обо мне один раз в день, все остальные мысли обо мне гони от себя прочь! – просил ее Даниэль, а сам пальцем обводил контуры ее лица, словно хотел забрать с собой этот чудесный рисунок. Потом оторвался от нее и бросился бежать.

Войдя в дом, он встретился глазами с Милагрос Вейтиа, подошел и обнял ее.

– Ты меня сейчас сломаешь, мне же не пятнадцать лет, – возмутилась Милагрос.

– Поговори с Эмилией! – попросил он, подмигнув ей и отправился на поиски своего брата.

Сальвадор Куэнка был на четыре года старше, чем Даниэль. Он учился на третьем курсе юридического факультета Чикагского университета, когда туда поступил его брат. С тех пор они оба самозабвенно боролись за воплощение мечты, которая одним представлялась как великая революция, а другим – как волшебный переход к новому строю, который дал бы им право самим избирать правительство, как в любой другой стране, считающей себя современной.