Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов - Андрэ Нортон

Ниже двух правителей и за теми, кто подносит дары, собрались придворные и солдаты, вытянувшиеся в стойке. Но зрители их почти не замечали, всё внимание сосредоточивалось на сидящих на тронах. Было что–то странно трогательное и просительное в позе мужчины. Его завитые длинные, по плечо, волосы упали вперёд, но не закрывали полностью лица. Если женщина была совершенна и прекрасна в своём выражении скуки, то художник к королю или принцу отнёсся далеко не так милостиво. Резкие черты лица у мужчины опять–таки создавали впечатление, что это портрет определённого человека. Мне показалось, что хотя этот мужчина и пытается завоевать внимание женщины дарами (должно быть, на собственном опыте понял, что это лучший путь), он неловок и неуклюж, несчастлив и достоин жалости. Всё было так реально… этот миниатюрный двор…

Снова графиня потянула меня за рукав.

— Это день рождения курфюрстины Людовики, — голос её прервал фантастические картины, которые начали разворачиваться в моём сознании. — Её последний день рождения…

— Она умерла такой молодой?..

Графиня вцепилась мне в руку с такой силой, что я ахнула. Но она не отпустила, а толкнула меня дальше, мимо стола. Я не могла вырваться, не привлекая внимания окружающих. А графиня торопливо посмотрела направо, налево, словно проверяя, не услышал ли кто мой невинный вопрос.

Мы достигли решётки, и я мельком увидела, что происходит за нею. И вглядевшись внимательнее, встретилась с взглядом знакомых глаз. Там стоял полковник Фенвик в роскошном мундире и, несмотря на жару, в доломане через плечо. Руки его потянулись к решётке, как будто он хотел сорвать её, а выражение его лица стало таким мрачным, что удивило меня не меньше рывка графини. Невозможно было не заметить его гнев.

Но он промолчал, а я тоже не собиралась говорить. Увлекаемая спутницей, я прошла мимо в боковой коридор. Здесь прутья не ограждали путь, стало не так тесно. Тут я сделала усилие и вырвалась из рук графини.

— В чём дело? — сердито спросила я. Видела ли она полковника? Мне показалось, нет. Во всяком случае она этого никак не проявила.

Напротив, она огляделась, словно по–прежнему опасалась, что её заметят. Потом выразительно покачала головой, и я поняла, что сейчас не получу никакого ответа, хотя упрямо решила, что всё равно получу потом. Что–то в этом фантастическом миниатюрном дворе её встревожило. А может, мои вопросы, на первый взгляд самые обычные и разумные. Графиня сказала, что это последний день рождения какой–то курфюрстины. Но женщина на троне была совсем молода. Должно быть, она умерла. Но почему этот факт, на сто лет или больше в прошлом, так встревожил графиню?

Теперь я была уверена, что она не видела полковника. Нет, она так торопилась увести меня, что даже не взглянула на решётку. А сам полковник? Его гнев был очевиден — я могла бы сказать, что ощутила на себе его пламя. Он был удивлён и разъярён нашим появлением здесь.

Мы не стали тратить время на осмотр сада, который был также открыт для публики. И как только оказались в экипаже — лошади вынуждены были идти шагом в толпе, — я повернулась к графине и прямо спросила:

— Что случилось?

Она не сделала вид, что не понимает, но лицо её оставалось серьёзным. В тот момент мне показалось, что больше всего ей хочется забыть мой вопрос. Но ясно было, что я жду ответа, и потому она сказала после долгой паузы:

— Говорить о смерти курфюрстины — не полагается! Никогда! Всякий, кто услышал бы ваш вопрос, сразу понял бы, что вы не из Гессена. Её история хорошо известна… Эту быль рассказывают каждой девушке… И каждой жене в то или иное время брака муж напоминает о ней в качестве предупреждения… ужасного предупреждения…

Графиня была очень серьёзна, такой я никогда её не видела с самой нашей встречи.

— Она была прекрасна, курфюрстина Людовика. Все хорошо знали, что вышла она замуж за Конрада–Акселя вопреки своему желанию. Он был солдат, человек, которому безразлично всё, чем она наслаждалась. Он был гораздо старше её, некрасив, жесток и не владел искусной речью. Для него она воплощала саму красоту и доброту, хотя всякий, кто не был ослеплён ею, сразу бы увидел, что она его ненавидит, как ненавидит Гессен и стремится бежать из него.

Говорят, она даже изгнала его из своей постели, заручившись утверждением врача о болезни. Но вы понимаете, это была страстная женщина. То, в чём она отказала курфюрсту, что было её долгом, она щедро раздавала другим. И слухи становились всё громче и громче.

У неё были свои приближённые, державшиеся в тени, но выполнявшие любые её приказы. Люди, занимавшие высокое положение, те, что могли раскрыть глаза курфюрсту, умирали — быстро и в страданиях. Говорят, среди её приближённых был настоящий колдун, владевший не только силами зла, которые призывал на её защиту; он знал также растения и различные вещества, способные убивать. И она всегда поступала по–своему, делала, что хотела. Курфюрст же находился далеко со своей армией и ничего не знал.

Наконец она так осмелела, что открыто, перед всем двором, завела себе нового фаворита. Это был итальянец, мастер по золоту, даже не благородного рождения. Именно он изготовил эту сцену дня рождения. Говорят, он был так красив, что женщины из простонародья считали его ангелом, слетевшим с небес. Говорят также, что он не желал милостей курфюрстины, у него была жена, которую он любил. Но потом эта жена умерла.

Может, утратив её, он помешался. Но потом говорили, что курфюрстина опоила его, чтобы привести к себе в постель. И это зелье свело его с ума. Когда курфюрст вернулся с войны, этот человек пришёл к нему и рассказал свою историю. Вначале Конрад–Аксель счёл его сумасшедшим и хотел расстрелять за то, что он порочит имя его жены. Но другие, набравшись храбрости, подтвердили историю златокузнеца и добавили ещё. Мастер умер, но рассказ его — нет.

Курфюрст действовал быстро. Его люди, верные ему солдаты, не тронутые царившим при дворе страхом, в одну ночь арестовали всех приближённых курфюрстины и допросили их. Под пытками они сломались и рассказали об убийствах и зле, хотя колдун молчал до конца и умер, проклиная Конрада–Акселя. Его как колдуна сожгли.

Кричащую Людовику вытащили из её покоев. Казнить курфюрстину не могли, хотя она, несомненно, была многократной убийцей. Но слишком высоким было её положение, у неё были родственники, против которых курфюрст не устоял бы, если бы они решили её защищать. И потому он приговорил её к смерти при жизни. Её отвезли в крепость Валленштейн, и она исчезла из мира. А под окнами одной из башен построили эшафот как предупреждение: для всего мира она за свои преступления была всё равно что мертва.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});