Высотка - Екатерина Завершнева

Видела тележку мою? Бабушкина — в ней раньше картошку с рынка возили. Я вещи сложила — и на электричку. Второй месяц дома не живу, поможите, люди добрые… На лекции прихожу с тележкой, ну чисто Мэри Поппинс. Раскладушки только не хватает сбоку… Ночую в общаге. Наташка, добрая душа, пустила к себе в кровать. Мы обе не спим, толкаемся, а что делать? На полу пробовала — холодно…

Устала я, короче говоря. Подумала-подумала и решила — отчего бы не принять предложение Гарика? Поиграли в гордость — и хватит. Пришла, выкладываю…

— А он?

— А он побледнел весь, съежился, смотрит на мою тележку и молчит. Дошло, значит, что я не гений чистой красоты и не мимолетное виденье.

— Представляю, как ты на него налетела. Что сказала хоть?

— Неважно. Не очень сказала, прямолинейно, ну так он мужчина или кто? Через некоторое время он даже обрадовался, но ты знаешь, я так не могу. Первая реакция — она самая верная, которая непроизвольная. Он себя выдал, с головой. Слабак.

— Ты сейчас очень похожа на Вику, прости, конечно. Какой-то у вас культ непроизвольности. А ты подумала о том, каково ему? Пришла и говорит — не уверена, что у меня к тебе большое светлое чувство, но жить с тобой буду непременно. Приперла к стенке. Обещал — получи и распишись. Лучший твой подарочек — это я.

— Но…

— Послушай меня, пожалуйста, — Нинка перешла в наступление, и я от удивления замолчала. — Если тебе негде жить, я устрою. Одна моя подруга хочет снять комнату, ищет соседку, это совсем недорого. Сдашь на стипендию — справишься. Не сдашь — мы поможем. Но Гарику голову не морочь. И родителям тоже. Хочешь, я с твоей мамой поговорю? Они, наверное, с ума сходят. Ты ведь им с тех пор не звонила, да?

— Не звонила и не собираюсь. И про Гарика ты не все знаешь. Он тут мне свой сон рассказал… Как будто он женится… ну да, на мне… и в тот самый момент, когда надо обменяться кольцами, понимает, что попался. Кольцо по размеру впритык — если что, снять уже не получится. И он — подумать только! — надевает кольцо на мизинец. Каково? На мизинец!

— Елки зеленые, Ася!.. Какие могут быть претензии к мужчине, который даже во сне надевает обручальное кольцо, да хоть куда, но ведь надевает!

— Лучше бы он промолчал, оставил бы при себе эти психоаналитические нюансы, — я попыталась возмутиться, но притухла. Настроение неумолимо портилось.

— Гарик вообще не такой, каким ты его описываешь, — продолжала Нинка, не слушая, — потому что…

— Потому что я его не люблю, да?

— У тебя есть кто-то другой? — внезапно спросила она.

— Пожалуй, нет. Во всяком случае, он об этом не догадывается.

(Еще бы. Съем свою зачетку, но не сознаюсь. Какие у меня могут быть шансы, если уж начистоту? Чем я могла бы его сразить, желательно наповал? А ведь раньше мне не приходилось сомневаться в том, что я единственная, что таких больше нет. Элонгатура вселенной, мечта поэта… Все это вроде бы осталось при мне, но тогда откуда робость?..)

— Расскажи? Впрочем, если не хочешь…

— Конечно, хочу. Только мой рассказ тебя не обрадует.

Начнем, пожалуй, с лица. У него лицо как бритва — или ножичек, выкидной, бандитский. Любимец женщин, к каждой подходец имеется. Нет, не подходец, тут дело в другом. Сейчас попробую объяснить…

Он настоящий, понимаешь? Если он сейчас с тобой, то он с тобой, на двести процентов. Луну с неба сорвет, пыль сдует и подарит — держи, я даже не спрашиваю, зачем она тебе понадобилась. А если ты ему не интересен — до свиданьица. Тебя просто нет, ты не феномен, не прецедент, не занимаешь места в пространстве и не длишься во времени ни секунды. В этом смысле он ведет себя честно, даже если его честность кого-то раздражает. У него мир в кармане, ему все равно. Короче, мне он нисколечко не нравится, и все-таки он сидит у меня вот тут, в печенках. Мне мешает, Гарику, всем. И что делать?

— Мда… — Нинка посмотрела на меня с сочувствием. — Какая пламенная речь. Бедняжечка Гарик, ему нечего будет противопоставить, кроме своего ангельского терпения.

— Гарик уже проиграл. Мне ужасно жаль его, и я стараюсь… Но по большому счету мои старания не более чем отсрочка. А жалость вообще плохой мотор. Если дело затянется, Гарику будет только хуже.

— Ого. Выходит, ты и тут решила. А если подумать? Этот твой новый герой… Ты девочка нет, а он мальчик нате. Что может получиться из такого союза?

— Ничего хорошего. Барышня и хулиган, стандартный сценарий. Хулиган перевоспитывается, барышня спивается… И вообще, он даже предположить не мог бы, что мы сейчас его обсуждаем… Кто я ему? Бывшая одногруппница — и только.

— Ну, почем ты знаешь… И все-таки — давай не будем делать резких движений. Поговорить с твоей мамой?

— Не надо, я сама, — сказала я, уже совсем расстроенная. — Пора начинать борьбу хотя бы с инфантильностью. Скажи честно, я инфантильная, да? эгоцентричная? этически недоразвитая?

— Что это на тебя нашло?

— Нет, ты скажи! — настаивала я, чувствуя, что сейчас разревусь неизвестно от чего.

— Чем больше ты будешь думать об этом, тем сильнее будет раздуваться твое, теперь уже непомерно критикуемое, «я». Надо бы отвлечься. Если хочешь, пойдем с нами на Кольский. Мы с Русланом сдадим младенцев бабушке и тоже отдохнем. Или возьмем их с собой, пусть привыкают.

— Нет уж, спасибо, — отмахнулась я. — Лето у нас и без того слишком короткое, чтобы проводить его за полярным кругом. Никогда не могла по достоинству оценить эти ваши интересы. Как можно любить север, когда там все плоское, чахлое, однотонное? Мокнуть в байдарках, вонять дымом, есть жирную тушенку, мыться из котелка… Самое противное, что может быть в жизни — это немытая голова, я точно знаю.

— Каждому свое, — сказала Нинка, зевая. Наверное, не высыпается. Только ночных разговоров ей сейчас и не хватало.

На кухне внезапно образовались другие члены семьи, пришедшие с работы, и все голодные. Стало шумно, тесно, в соседней комнате на два голоса вопили близнецы (один голос погуще, это младшенький, я уже научилась их различать)… Мое время вышло.

— Ты куда? — Нинка поймала меня в прихожей, когда я застегивала куртку. — Оставайся, что за глупости опять.

— Не, поеду.

— Куда поедешь?

— К Гарику. Он меня встретит у метро.

— Прелестно, — всплеснула руками Нинка. — Я тут голову ломаю, а они, оказывается, обо всем договорились. Когда успели?

— Неважно. Я ему позвонила, пока вы укатывали деточек. Правда, он почти ничего не разобрал, плохо слышно было. И откуда в таком маленьком тельце столько децибел? Я поднесла трубку поближе к двери, чтобы Гарик насладился сполна. В его воображении дети похожи на пухленьких путти кисти Рафаэля, которые никогда не писают и не какают, а только лежат в кроватке, улыбаются или спят.

— Ты столько узнала о младенцах, — засмеялась Нинка. — Осталось применить на практике.

— Типун тебе на язык. Ну пока. И спасибо. Если будешь говорить с мамой, скажи ей, что со мной все в порядке, ладно?

* * *

Бедная девочка,

как хорошо, что ты вернулась домой.

Ты думаешь, я хочу определенности? Я ее боюсь не меньше твоего. Определенность положит конец чему-то такому, что я пока не готов отпустить. Но мне кажется, она даст возможность идти дальше, а нам надо дальше, иначе будет плохо. Что такое плохо, я вчера понял, наверное, впервые, хотя это не первая наша ссора. Но не будем о плохом, будем о хорошем.

Раньше я думал, что это я тебя учу, а оказалось наоборот. Ты учила меня видеть ночь, туман, рельсы, уходящие в твоем направлении и во всех направлениях мира. Я провел столько времени на вокзале, что обжился в нем и мне достаточно провожать и встречать, как всегда у четвертого вагона, потому что четные тихие, в отличие от нечетных, где тарахтит мотор и трясутся стекла. Во втором слишком много народу, итого четвертый и непременно у окошка.

У тебя такие жесткие требования к действительности, не понимаю, почему она уступает и ты всегда у окошка. Я тоже должен соответствовать и это меня пугает. Ты и правда сможешь жить с человеком, который тебе противен, только потому, что больше негде, или жалко его, или просто так сложилось? Или потому, что ты так решила? Ты решительная, я не очень, в итоге должно получиться.

Вокзал манит, он обещает, но мне нравится наша Москва, в которой все больше мест, где мы были вдвоем, она опутана твоими передвижениями, как той ночью, когда мы шли пешком от универа ко мне, и я нес твою сумочку, она была белая и слегка светилась в темноте, и я пытался себе представить, что бы в ней могло находиться. Студак — несомненно. Ты законопослушная и носишь документ при себе, на всякий пожарный. Что еще? Каштаны или стеклянные шарики — катать на ладони. Расческа, без нее не получается. Она выныривает из сумки, если ветер, или шапка, или просто вошла в помещение, увидела зеркало, ужаснулась. Какие-то деньги в пакетике, кошелька у тебя нет, проездной и сезонка на электричку, но за прошедший месяц только проездной. Зеркальце из бывшей пудреницы. Иголка с ниткой на случай катастрофы, и тут я каждый раз вспоминаю про коленки и клей, с чего все, собственно, и началось, сделалось более осязаемым, чем беспредметные мечты или переглядки на лекциях, пирожные, метро, контрольные… Нет, в сумочке был туман, нечто недоступное воображению, без контуров или назначения, она была нужна как сумочка, а не как вместилище полезных вещей. И я ее нес.