Величайшее благо - Оливия Мэннинг

несколько тысяч?

Якимов смотрел на него с сожалением и беспокойством.

— Я бы с радостью, дорогой мой, но ваш бедный старый Яки сейчас живет в кредит. Валютное урегулирование, сами понимаете. Не смог ввезти сюда ни лея. Жду содержания от бедной моей матушки.

— О-ля-ля! — Хаджимоскос покачал головой и осушил стакан. — В таком случае нам лучше отправиться на вечеринку.

Лифт вознес их на верхний этаж. На площадке стоял гостиничный слуга и провожал гостей в гостиную княгини Теодореску. В лифте Хаджимоскос молчал; теперь же, когда ошеломленный жарой и запахом тубероз Якимов попытался взять его под руку, он ускользнул. Якимов остановился в дверях. От выпитого за вечер у него всё плыло перед глазами. Ему казалось, что комната, освещенная черными и золочеными свечами, уходит в траурную бесконечность. Пол напоминал пропасть, хотя и оказался вполне прочным. Осознав, что ступает по черному ковру, а стены и потолок выкрашены в черный и потому не видны, он почувствовал себя увереннее и зашагал вперед. Завидев Хаджимоскоса в центре комнаты, он попытался срезать путь и тут же наткнулся на черное бархатное кресло. Несколько женщин привлекли всеобщее внимание к его падению своими искусственными взвизгиваниями.

— Хаджи, cheri! — воскликнул кто-то экстатически, и в воздухе возникла голова на шее, так напряженно вытянутой вперед, что на ней вздулись жилы. Лицо это казалось изношенным, но не от возраста, а от непрерывного веселья.

— Княгиня, — неистово прошипел Хаджимоскос.

Якимов поднялся на ноги и был представлен.

— Enchantée, enchantée![17] — вскричала княгиня. Что-то пролетело перед носом у Якимова. Осознав, что это была рука в черной перчатке, он попытался ухватить ее и поцеловать, но рука уже исчезла. Прибыл очередной гость.

Якимов обернулся, но Хаджимоскос тоже исчез. Оставшись в одиночестве в центре комнаты, Якимов осмотрелся в поисках выпивки. Когда глаза его привыкли к темноте, он начал различать позолоченную мебель, но остальные гости виделись ему лишь в виде кистей рук и лиц. Ему вспомнились сеансы Долли, на которых эктоплазма сочилась между черными занавесями кабинета медиума.

Чувствуя, что устал и не понимает, что делать, он осторожно преодолел несколько метров, хватаясь за мебель, пока не наткнулся на официанта с подносом. Обнюхав стаканы, он собирался уже взять виски, как вдруг его внимание привлекли высокие бокалы.

— О, да это же шампанское, — сказал он. — Будьте так добры.

Вновь заулыбавшись, он продолжил осторожно двигаться по комнате. Хаджимоскос разговаривал с двумя очаровательными барышнями. Приближаясь, Якимов услышал, как он рассказывает:

— Представляете, один ботинок черный, а другой — коричневый! Я еще в лифте заметил.

Барышня помладше громко охнула, а та, что постарше, заметила:

— Les Anglais! Ils sont toujours sâoul![18]

При виде Якимова злорадное выражение на лице Хаджимоскоса угасло, и он расплылся в улыбке.

— А вот и вы, mon cher. — Он сжал руку Якимова. — Позвольте мне представить вас моим очаровательным подругам. Княгиня Мими и княгиня Люли. Фамилии излишни.

Мими, младшая, была по-детски очаровательна. Старшая выглядела болезненно-бледной и осунувшейся, улыбалась редко и неохотно. Они позволили ему поцеловать им руки, после чего молча принялись его разглядывать. Не выпуская руку Якимова, Хаджимоскос разразился чересчур бурным потоком слов:

— Я как раз говорил, что нам надо обязательно — чуть позже, разумеется, когда мы будем в настроении, — поиграть в одну чудесную игру. «Белоснежка и семь гномов»! Mon cher, я настаиваю, чтобы вы были гномом!

— Боюсь, из меня плохой игрок, дорогой мой.

— О, это необычная игра. Мы сами ее придумали. Мы выбираем красивую девушку — Мими, скажем, или Люли — и назначаем ее Белоснежкой. Затем мы выбираем семерых мужчин, они будут гномами. Они выходят из комнаты и снимают с себя всю одежду. Белоснежка остается в комнате и тоже снимает всю одежду! Затем они по одному заходят в комнату, и их встречает Белоснежка. В зависимости от их реакции мы даем им имена: Весельчак, Соня, Ворчун и так далее.

— И Чихун! — вмешалась Мими и тут же зажала себе рот обеими руками.

— Обещайте, — снова сжал Якимову руку Хаджимоскос, — что будете гномом!

Якимов нервно отступил.

— Только не я, дорогой мой. От меня в таких делах мало толку.

— Как это печально, — серьезно сказал Хаджимоскос, отпустил его руку и, извинившись, заскользил к дивану, на котором расположилась княгиня Теодореску в обнимку с юношей с большими рыжими усами. Якимов услышал шепот Хаджимоскоса: «Он сказал: „От меня в таких делах мало толку“». Его это не смутило. Он привык к тому, что его цитируют.

Вдруг Мими заговорила по-французски — словно механическая куколка, которую завели. Якимов говорил по-французски не хуже, чем по-английски, но этот румынский французский привел его в замешательство. Ему удалось понять, что она говорит о мужчине, который стоял неподалеку от них, — некоем бароне Штайнфельде, который, похоже, оплачивал эти апартаменты. Несмотря на это, княгиня была без ума от какого-то Фокси Леверетта, тогда как барон был complètement[19] не в фаворе. Девушки склонились друг к другу, и Якимов отошел, радуясь, что на этот раз смеются не над ним.

В результате он оказался рядом с бароном, который вежливо поприветствовал его, оскалив большие желтые зубы. Якимов представился.

— О, дорогой князь, разумеется, я наслышан о вас, — сказал барон. — Великая фамилия. Ваш отец был конюшим у царя, верно?

— Не буду лгать, дорогой мой, так и было.

Якимов тут же пожалел о сказанном. Барон так напряженно ожидал его ответа, что всё это напоминало какую-то проверку. Вдруг его сочтут самозванцем и выставят прочь? Но барон, расплывшись в улыбке, всего лишь спросил:

— Вы давно знаете княгиню?

— Мы только сегодня познакомились. Меня привел Хаджимоскос.

— А!

Штайнфельд кивнул, после чего уважительно заговорил о старинном происхождении княгини, причем эта тема явно доставляла ему удовольствие.

— Среди ее предков были дакийские цари, — сказал он. — Она может проследить свой род до Децебала, который разбил римлян[20]!

— В самом деле? — Якимов вполуха слушал Штайнфельда, одновременно высматривая официанта, который мог бы подлить ему шампанского.

— Молдавские поместья Теодореску были великолепны, но теперь… Заложены и профуканы. Всё пропало! Эти румыны думают, что могут жить в Париже или Риме, а земли будут процветать сами по себе. Так глупо, но так обаятельно!

Барон придвинулся ближе.

— Мое поместье в Бессарабии прекрасно содержится. Мы, немцы, конечно, не столь обаятельны, но мы знаем, как делать дела. Я произвожу собственное красное вино, белое вино, țuică и мартини. Мартини продается в магазинах. Король продает его в собственном магазине — мартини Штайнфельда. Роскошное!

— По итальянским рецептам? — спросил Якимов, делая над собой некоторое усилие.

— Разумеется, — ответил барон. — Виноград, травы, рецепты — всё