Течение времени - Эдгар Вулгаков

– Ну, бывшие москвичи, переходите в категорию беженцев, убегаете, значит, из Москвы, – сказал лейтенант и быстро пошел к другой машине.

– Итак, – сказал папа, – мы теперь не эвакуированные, а беженцы.

Ехали молча, на душе стало еще тяжелее, каждый думал о своем.

Теперь, вырвавшись на простор Владимирской дороги, машины занимали всю ширину ее полотна, встречного движения не было. Вдоль дороги цепочкой шли люди – мужчины, женщины, дети. Некоторые толкали перед собой детские коляски, доверху загруженные вещами, у большинства рюкзаки или мешки за плечами. Они уходили в деревни к родственникам, так как доехать поездом стало невозможно. Шли учащиеся ремесленных училищ, с трудом тащившие свои чемоданы. Шла милиция – понурая и угрюмая, выслушивавшая нелестные замечания в свой адрес…

После Ногинска поехали достаточно быстро, но вдруг под Петушками машину остановили: «Воздушная тревога». Все выскочили на дорогу и над головами увидели свастику, а потом самолет. Свастика первой бросилась в глаза. Тут Алеша осознал, что в его небе летит фашистский самолет, и никто его не преследует, никто не обстреливает. И самолет не стрелял и не бомбил остановившийся поток автомобилей и людей. Все решили, что это разведчик. Было уже достаточно темно, и замаскированные фары автомобиля почти не освещали дорогу. Решив остановиться на ночлег на опушке леса, съехали с дороги, а утром продолжили свой путь.

Наконец, продрогшие и усталые от пережитого за эти дни, они прибыли в Горький. На фабрике встретили эвакуированных очень радушно, тепло. Дали хлеба, накормили вкусными горячими щами с добавкой, гречневой кашей и горячим сладким чаем и сразу отправили отдыхать. Каждой семье выделили по отдельной комнате в общежитии. Папа сразу ушел на фабрику, мама занялась разборкой вещей, а Алешу уложила в постель, и, окончательно согревшись, он тут же уснул.

Утром всем эвакуированным вручали подарки от фабрики. Алеше достались замечательные кирзовые сапоги. Надев полупальто с боковыми карманами и кирзовые сапоги, Алеша отправился в город, получив указания мамы хорошенько запоминать дорогу и далеко не уходить. Фабрика находилась вблизи речного порта, и Алеша решил сначала побывать в доме Пешковых и в Кремле, а затем уже осмотреть порт. Дом Пешковых был закрыт, а в Кремль его почему-то не пустили, остался порт, где он и провел почти весь день.

Впервые Алеша увидел Волгу. Она была мрачная, серая, покрытая белыми барашками волн, поднимаемых порывами холодного ветра. Ветер срывал гребешки волн с такой силой, что заливал верхние палубы нарядных пассажирских пароходов. Штормило, но это не мешало работе порта. Мальчика поразили юркие катера и могучие буксиры, казалось, делавшие одно и тоже дело. Они крутились у скопления барж, растаскивая их по разным причалам, а загруженные баржи оттаскивали на рейд, выстраивая их цепочкой друг за другом. Там они становились на якоря. На корме одной из барж Алеша заметил черный флаг. Мальчику объяснили: это означает, что на барже покойник. До глубоких сумерек находясь в порту, Алеша не упускал из вида эту баржу. Он представлял себе, как тяжело, страшно людям находиться вместе с покойником. Сам он еще ничего подобного не переживал в свои тринадцать лет. Не только чувство страха, но и переход человека в новое состояние – холодное, неподвижное, удаленное от привычного, вызывало неприязнь или беспокойство перед неизвестным. Но с возрастом ощущение страха, и тем более неприязни при виде неизвестного покойника сменятся жалостью и состраданием.

В порту, а затем и на многочисленных судах флота стали загораться фонари. Город Горький не знал, что такое светомаскировка. Это означало, что семья Алеши уехала уже далеко от войны, и лично им война уже не угрожает, но не намного легче от этого стало Алеше.

Вечером в столовой их группа получила на ужин второй обед в полном объеме. Гречневую кашу сложили в кастрюльку и решили обобществить все имеющиеся у них продукты на дорогу – питаться всем вместе из одного котла.

Отплытие было назначено на завтра на 9 часов утра. У причала стоял пароход с пришвартованными к обоим его бортам баржами. Через открытый люк в глубокий трюм баржи вела широкая и достаточно пологая лестница с перилами. Хотя ветер стих, на палубе баржи было холодно, а внутри душно. Москвичи расположилась в носовой части баржи перед люком, но вскоре все продрогли – волжский ветер пробирал до костей. Мама заставила Алешу надеть все теплые вещи и даже шапку-ушанку и шерстяные носки под кирзовые сапоги, и первый раз в жизни кожаные перчатки, папины. Кипяток можно было получить на нижней палубе парохода в неограниченном количестве, чему все были рады и пили кипяточек с утра и до вечера, чтобы согреться. С уборной было сложнее. Приспособленную для этих целей будку поместили метрах в четырех за кормой баржи, на крепко сколоченных кронштейнах. К будке пристроили мостик с перилами. Поэтому на корме всегда мерзла очередь желающих попасть в эту будку.

Но что за рай Алеша обнаружил, когда перелез на пароход, верхняя палуба которого была почти вровень с крышей баржи. В сверкающем огнями салоне между пассажирскими каютами 1-го и 2-го класса на стенах висели картины, ковры покрывали пол. И лестница, ведущая в 1-й класс, также была покрыта ковром, который прижимался к каждой ступеньке медными прутьями, горящими от света, как и медные перила лестницы. Было тепло и уютно. Внизу мерно постукивала машина, и вибрация от ее работы ощущалась через ковер и легкую рябь на занавесках окон салона. И вдруг Алешу охватил ужас. Здесь ничто не напоминало, что идет война, что рядом в трюме баржи неустроенные люди, быть может, полуголодные, зябнущие на холодном осеннем ветру, плывущие в неизвестную жизнь, хотя и вдали от войны, но уже испытывающие неведомые им в мирное время тяготы. А здесь, в салоне парохода, окруженного баржами с сотнями беженцев, не было и намека на военное время.

Вдруг откуда-то появился мужчина начальствующего вида, быстрым взглядом осмотрел Алешу, видимо, хотел что-то сказать, но передумал. Поднявшись по лестнице в коридор 1-го класса, он не спеша открыл дверь первой каюты, и Алеша увидел, что она была одноместной. Одноместной! А в трюме все спят вповалку, на мешках и чемоданах. Несправедливо! В такой каюте можно было бы устроить одно место на ковре каюты, а если подумать, то еще одно, а может быть, даже два. Алеша присел на ступеньку лестницы и стал рассматривать картину, висящую напротив: московский речной вокзал в Химках, летний день, ветерок расправил флажки белоснежных теплоходов, стоящих у причалов. На причале нарядная, веселая, возбужденная публика, блестит медными трубами духовой оркестр. Хорошо, весело этим людям, они беззаботны, и над ними не тяготеет эвакуация и все корежащая, ломающая, испепеляющая война. Но что это? Причал стал заполняться военными, вперед выдвинулся военный оркестр, на водную гладь опустились гидросамолеты, стали разрываться бомбы, и Алешу стало раскачивать, как на качелях.

– Алеша, Алеша! Проснись! Как же ты крепко уснул, просыпайся, сын, – это папа нашел Алешу на ступеньках салона. – Мы решили с мамой, что тебе лучше ночевать здесь, на лестнице в салоне, чем в трюме баржи. Главное – не упади с лестницы, сядь на нижнюю ступеньку и постарайся контролировать себя во время сна, обхвати стойку перил рукой, а руки держи в боковых карманах пальто. Мы с мамой будем тебя навещать.

Так Алеша проспал пару ночей на лестнице между 1-м и 2-м классами парохода, а когда немного потеплело, он вернулся на баржу.

В Сызрани приехавших поселили в клубе, разместив всех на сцене, отгороженной от зала занавесом. Вскоре Алешу с родителями, как тогда говорили, в порядке уплотнения, поселили в частный дом в комнату площадью восемь квадратных метров. Хозяин дома – пожилой, мрачный и недовольный вторжением непрошеных гостей, со временем смирился с неизбежностью, подобрел, стал интересоваться событиями на фронте, брал читать газеты. Из всей семьи самой приветливой, красивой и стройной, как отметил про себя Алеша, который уже стал обращать внимание на женскую красоту, была старшая дочь, только что окончившая школу. Она все домашние дела завершала молниеносно, а потом исчезала куда-то до позднего вечера. Алеша для нее был мелюзгой, недостойной внимания.

Первый день появления в седьмом классе сызранской школы Алеше особо не запомнился. Он захватил с собой карандаш и толстую тетрадку, решив использовать ее одну на все предметы, а там будет видно. Класс был большой, и ребята Алеше сразу понравились. Большая часть их была эвакуирована из западных областей Украины и Белоруссии, они побывали под бомбежкой и обстрелом, уходили вместе с отступающей Красной Армией. Дети много пережили за это время и, попав в мирную обстановку, в глубокий тыл, особенно ценили возможность учиться в школе, были старательны и трудолюбивы. Через месяц в класс пришла новая учительница, Вероника Николаевна Кондратенко, молодая, обаятельная, веселая. Ребятам в ту пору особенно необходимо было теплое слово, сопереживание, рассуждения о хорошей жизни после войны, и она сразу расположила к себе класс. Потом учительницу мобилизовали в армию, но Алеша переписывался с ней долгое время, вплоть до ее кончины.