Короткая ночь - Мария Теплинская

А выйдя в предбанник и взявшись за свою одежду, Леся невзначай встряхнула передник и ощутила в нем что-то тяжелое. Сунула руку в карман — пальцы наткнулись на твердый холодный металл.

Вот оно — заклятье! Надо бы поменьше рукам касаться: на них наверняка чары злые наложены.

Леся поискала глазами Катерину, однако той уже не было: исчезла тайком, словно в воздухе растворилась.

А на другой день, в нарядной зеленой паневе в яркую клетку, с белыми кружевами, выпущенным из-под подола, стояла Леся обедню.

Своей церкви у длымчан не было — идти к обедне приходилось версты за полторы, в общую приходскую, где, кроме длымчан, собиралось немало всякого другого народу. Здесь бывали и крепостные крестьяне из окрестных деревенек, принадлежавших обоим панам, и дворовые, и православные шляхтичи из застянков. Здесь все были равны, как все равны перед Богом.

Служба едва началась, а Леся уже пожалела, что осмелилась так одеться. Ежась под колкими, насмешливыми или недоуменно-осуждающими взглядами своих и чужих, девушка ощущала, как медленно и жарко заливает ее краска стыда. Она боялась поднять глаза и стояла, недвижно уставясь вниз, на свои черевички.

Почему, ну почему не послушала она вчера Ганну? Зачем сцепилась сегодня с Савкой из-за своих нарядов? Хоть и крут Савел, а на сей раз был он совершенно прав, когда заявил, что не позволит девке шутихой выряжаться и срамить его на весь приход. И даже опять подбирался вожжой ее учить, да снова Тэкля вступила: девчина молодая, хай позабавится, ничего худого с того не будет.

Вот и позабавилась девчина! Со шляхетскими нарядами ей все одно не равняться — вон какие все павы разубранные, и рядом с ними ее несчастная полоска кружева, торчащая из-под паневы, выглядит лишь смехотворно-жалкой потугой. Хорошо еще, голова у нее платком белым покрыта, никто и не видит, что под ним сотворено! Коса на затылке свернута, сверху этот узел кружевной наколкой покрыт, да еще с оборочкой, к этой наколке ленты атласные бантами пришпилены, а концы их до самой шеи висят, да сбоку еще и два цветочка приколоты — ну, страсти!

А неподалеку, ближе к левому клиросу, разглядела она своего Данилу. Стоял он чинно, с достоинством, со своими почтенными родителями, в окружении сестер и братьев мал мала меньше, а на нее ни разу даже не глянул! И в следующую минуту поняла она, почему: возле Данилы стояла пухленькая смешливая паненка. Из-под ее крахмального белоснежного головного убора, щедро отороченного кружевами, спускались на полные плечи кокетливые льняные локоны.

«Косы не заплетет — волос жидковат!» — со жгучей досадой подумалось Лесе.

Этот прелестный наголовничек подчеркивал яблочно румяные щечки и вальяжную белую шею.

А платье-то! Не свисало вниз тяжелыми складками, как у нее у самой, а пыжилось широким колоколом — за счет множества туго накрахмаленных нижних юбок. Оттого и кружева, с них свисавшие, смотрелись роскошно.

То и дело, кокетливо поводя плечиком, поворачивалась она к Даниле, играла с ним глазками. С обидой думала Леся, что и в подметки не годится ей эта панна, что если вот содрать с нее всю шелуху этих нарядов да заплести чахлую косульку — никто на нее тогда и не глянет! А вот поди ж ты!..

И все же самое худшее ждало впереди. Когда окончилась служба, и народ повалил на улицу, Леся как-то неловко замешкалась в дверях — и ее тут же грубо толкнули, так что она вылетела на паперть и, поскользнувшись, чуть не упала.

Вновь обретя равновесие, она посмотрела, кто же это обошелся с нею так невежливо — и едва не задохнулась от подступивших к горлу слез.

У самого выхода, повернувшись к ней спиной, стоял Данила, а из церковных врат белым лебедем выплывала на паперть его расфуфыренная краля. И это для нее Данила столь ревностно прокладывал дорогу, грубо отпихнув Лесю, чтобы та его раскрасавице подола не помяла, наголовника не покривила! И это е е Данила с ласковыми серыми глазами, с шелковыми завитками на шее… Тот, о ком она столько грезила, ради кого терпела бесчисленные нападки, насмешки, щипки, из-за кого пролила столько слез… Выходит, и в самом деле…

Сама не своя спускалась она с церковного крыльца по узким крутым ступеням, едва нащупывая их ватными ногами. Слезы застилали ей свет, а в голове шумело, носились какие-то обрывки мыслей.

— Данила… Свадьба… Кружева… Паненка расписная… — повторяла она беззвучно, одними губами.

А за церковной оградой, возле самых ворот, окружила ее кучка молодых односельчанок. Столпились вокруг, словно в тиски зажали — не вырвешься!

— Ой, Лесю!

— Леська, что это с тобой? Ты что это на юбку себе пришпандорила?

— Ишь ты, пани какая, чистая любомирка!

— Иисусе-Мария, ну и вид! Леська, поворотись-ка, я на тебя сзаду погляжу!

Тут к ней потянулись с полдюжины рук, принялись ее щипать, хватать, поворачивать! Кто-то потянул сзади за платок, стащил его с головы на шею.

Девки грохнули новым приступом хохота, да таким оглушительным, что перепуганная Леся зажала ладонями уши. Она чувствовала, как чьи-то руки тянулись к ее голове, взбивали, ерошили волосы. Вот кто-то сзади опять потянул, развязывая вишневую атласную ленту, которую она с таким трудом сложила в красивый бант.

И тут она поняла, что сил уже нет крепиться — сейчас, на глазах у всей этой своры, она позорно разрыдается, будет размазывать по лицу слезы, и от этих слез все лицо покраснеет и раздуется, что твоя свекла, а эти гадючки болотные так и будут хихикать промеж собой и торжествовать, что целой вороньей стаей заклевали, растерзали ее одну…

Леся зажмурилась, отгораживаясь от этой орущей, хватающей, галдящей действительности, и попыталась представить себе, что ничего этого здесь больше нет, и не было никогда. А вместо этого…

Но на что она могла перевести свои мысли, если нельзя думать о Даниле? Если до сих пор болят ребра от его умышленно грубого тычка?

И тут перед ее глазами, словно наяву, поднялись непролазные лесные чащобы, высоко взметнулись могучие исполины-деревья, глухо переплелся внизу густой темный подлесок. Но даже на фоне этой темной лесной зелени пронзительно черными видятся ей мрачные контуры грозного идола…

И вдруг она изумленно застыла на месте: словно и в самом деле идол услышал ее бессловесный призыв, немую мольбу о помощи.

Откуда-то снаружи донесся до ее сознания хорошо знакомый сердитый голос:

— А ну единым духом все — вон отсель!

Девчонки завизжали и, видимо, кинулись врассыпную — Леся услышала их дробный топот. В ту же секунду ее крепко ухватили за запястье.

— Идем! — коротко приказал Савел, увлекая ее за собой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});