Белый мамонт (сборник) - Геннадий Прашкевич

Часть третья

Последний дикарь

Годы, люди и народыУбегают навсегда,Как текучая вода.В гибком зеркале природыЗвезды – невод, рыбы – мы,Боги – призраки у тьмы.

В. Хлебников42

Дети мертвецов были.

Пурга дула. Собаки издохли.

Кончилась пища, истощились силы.

«…поредели, побелеликудри, честь главы моей,зубы в деснах ослабелии потух огонь очей…»

Один охотник остался.

Увидел – кости лежат. Тяжелые лежат.

Может, белый мамонт Шэли тут умер, может, обедали сумеречные ламуты. Такие приплывают с севера на больших лодках, безмолвно у костров пляшут. А видеть лодки сумеречных ламутов можно только при последних зеленых лучах трепещущего, как бабочка, закатного Солнца.

Дальше пошел.

Олешков встретил.

Стадо большое, олешки жирные.

А при олешках круглолицый в оленьей парке с иголочки, совсем не оборванец. Легкие муклуки обшиты легким синим бисером. Обрадовался: «Вот мне товарищ по земле!» Предложил: «В мой шатер пойдем!»

«В шатре кто главный?»

«Отец. Звать Нынто».

«Однако сердитый?»

«Рассудительное сердце, – радушно ответил круглолицый. – Сразу спросит, много ли о нем говорят в остальном мире. Как ответишь?»

«Отвечу – много».

«Вот правильный ответ».

«Все равно не пойду. Боюсь. Останусь на этом месте».

«Ну, ладно. Сиди с уважением. Побегу спрошу. Только не умри от слабости».

Жил старый Нынто в богатом шатре с женой. Сын к нему прибежал: «Ну, там человек пришел. Странный пришел. Невиданный пришел. Говорит, всех товарищей потерял, всех собак, тебя боится».

«Тогда пусть войдет», – разрешил Нынто.

«Сильно боится. Говорит, вдруг ты косо посмотришь».

«Пусть войдет. Зачем гостю сидеть на пусто лежащей земле?»

Полетел сын, как стрела, привел чужого. Тот встал у входа. Говорит негромко: «Боюсь». Старый Нынто, услышав такое, рассердился. Крикнул сыну:

«Затруднение ты! Введи гостя в полог. Угощение неси».

Чужой вошел.

Отряс с парки снег.

«Ты пришел?»

«Я пришел».

«Далеко ходил?»

«Ну, далеко ходил».

«Много видел?»

«Ну, много видел».

«Белого мамонта Шэли видел?»

«Нет, белого не видел. Под землей, наверное. Говорят, сшел под землю. Камни с гор не сыпались».

«Нет ли дурных вестей?»

«Ну, особенных нет. Только собачки сдохли, люди умерли».

«Много ли говорят обо мне в остальном мире?»

«Однако много», – опустил глаза гость.

«Когда охотился, сколько олешков убил?» – довольно поднял глаза Нынто.

Он считал себя самым сильным охотником, слава которого обгоняет бегущих в страхе олешков.

«Я мало убил. А ты?»

«Я много, – радушно похвастался Нынто. – Я всегда много убиваю. Мои дети, они – как руки мои. У меня много детей. Главный Етын. Это он привел тебя. Вот создал я хорошего насильника, грабителя чужих стад, сильного воина создал! Я сам много зверей и птиц убиваю. Ты когда охотился, сколько птицы убил?»

«Ну, я мало убил. А ты?»

«А я много, – опять похвастался Нынто. – А рыбы ты много поймал?»

«Ну, я мало. А ты?»

Скоро принесли угощение.

Старый Нынто стал считать на пальцах.

Получалось – много убил птиц и рыб. Зверей убил много.

Слава сильного охотника широко распространилась о нем, сказал. О нем, об охотнике Нынто, в остальном мире часто спрашивают. Глядя на старого Нынто, гость про себя решил: вернусь в пещеру, всех так нарисую. Олешков, рыбу жирную нарисую. Жирных птиц. И Нынто тоже. С ним дружить буду. Поглажу Большое копье. Оно такое, что не пойдешь с ним против птиц, это как дубиной на комаров махать. Нарисую на каменной стене многих птиц, рыб, олешков. Злые духи увидят, обрадуются, что я не отнял у них ничего. А что взял, то возвращаю. Жалко, не находится в тундре знакомый большой след. Среди круглых тундряных кочек не видно большого следа. Кого ни спрашиваешь, никто не видел холгута. Только находятся в траве кучи белых костей. Наверное, холгуты все давно под землю ушли. Им влага нужна, тишина нужна, они устали. Раньше белый мамонт Шэли весело смеялся над оборванцами трибы, делал хоботом как бы дружеское приветствие, а теперь тихий. Совсем его не видно. Люди льда породнились с Детьми мертвецов, теперь с детьми Нынто подружимся.

«Много ли говорят обо мне в остальном мире?»

Гость ответил со страстью: «Много».

Но добавил: «Людям льда больше некого побеждать».

Конечно, старый Нынто, как все тундровые люди, слышал про Большое копье – совершенное оружие, спрятанное в глубине старинной пещеры. Из-за этого копья, наверное, белый мамонт Шэли и ушел под землю. Бродит там в густой темноте, прокладывает путь с помощью огромных бивней, занят расчисткой больших подземных ручьев. Земля трясется, обваливаются берега рек, послушно, как молнии, трещины бегут по толстому озерному льду. Совсем Шэли стал подземным зверем. Был холгут, стал турхукэнни. Навсегда ушли от Людей льда богатые горы жира и мяса. Только острые ледяные клинья рвут землю.

Правда, всходят по весне побеги.

Так сильно они боятся подземного зверя, что стремительно выбегают, выбиваются из-под земли к свету, к солнцу. Так и осталось Большое копье не залитым кровью, покрывается каменным налётом. А под Большим копьем спит древняя плоская черепаха с неотчетливым отпечатком человеческой ладони на спине.

«Много ли говорят обо мне в остальном мире?»

«Много, – кивнул гость старому Нынто. – Но теперь в остальном мире не всё так, как было прежде, Нынто. Прежде думали ровно, бегали от психа шерстистого носорога, от холгута с рукой на носу, кололи олешков, убивали глупых певцов, если те пели недостаточно весело. А теперь Тынкаго, певец с бельмом на глазу, поет уже не про Большое копье. Он поет про крапивные сети. Булькает потихоньку, как каша на огне. Поет про Большую сеть, которой, взмахнув, можно накрыть самую большую поляну. Если накроешь поляну сетью, никаких грызунов не будет».

«…взмах Большой сети…

…стая птиц в руках, грызуны в руках…

…в Большой сети грызуны запутаются…

…будут веселые посиделки, будем зерно сосать…»

Старый Нынто вздохнул: «Много ли говорят обо мне в остальном мире?»

Гость взял в широкую ладонь толченого вкусного зерна, с большим уважением глянул на старого: «Ну, много говорят. Так говорят, что умный Нынто. Он нежное зерно разбрасывает по полянам. Дружить будем. Идут с заката голубые льды. За ними ослепительные отсветы. Наверное, это сумеречные ламуты костры жгут, не пускают в тундру последнего холгута. Как ответишь?»

Мирно угощались.

Время шло.

43

Летел гусь над тундрой.

Увидел – человек у озера сидит.

Сел рядом на берегу, долго на человека смотрел, ничего в нем не понял и полетел дальше.

Кормчая книга

Часть II (начинающая). Калхас: Единственная дверь (XXIII век)

Любовь, любовь – гласит преданье –Союз души с душой родной –Их съединенье, сочетанье,И роковое их слиянье,И… поединок роковой…

Ф. ТютчевI

Где-то неподалеку жгли костер. Сладкий сизый дым несло по низкой траве, путало в неровно постриженных кустах. Тревожно, дико кричала в деревьях запутавшаяся в ветвях невидимая птица.

– Зено! Зено! – услышал Калхас детский голос. – Там птица! Она, наверное, крупная!

– Это выпь. Они не бывают крупными.

– А почему она кричит, Зено?

– Радуется жизни.

– Но она кричит печально.

– Радость жизни можно выразить и печальным криком.

– Она не плачет?

– Птицы не плачут, – ответил невидимый наставник. – Они не смеются, но и не плачут. Они чувствуют мир не так, как мы.

Сладкий, стелющийся по траве дым.

Калхас не видел детей и не хотел им мешать.

Хорошо, что они меня тоже не видят. Они, наверное, узнали бы меня по шраму на лбу. Все воспитанники Общей школы считают, что я герой, а на самом деле это всего лишь случай. Всего лишь падение в шахту. На Марсе Калхасу в голову не приходило, что на родной планете банальный шрам на лбу может стать его главной приметой. Ну да! Космонавт, вернувшийся с Марса!

Ладно, решил он, пусть Зено пасет своих воспитанников в стороне.

Тем более что наставница, интересующая Калхаса, стояла уже рядом. Он не слышал, когда она подошла. Они все тут, кажется, ходят босиком. Как в колониях. И одеваются не так, как одеваются в Мегаполисе. Он невольно залюбовался. Платиновые волосы падали на загорелое плечо. Невесомая даже на вид зеленоватая накидка стянута в талии тонким ремешком. Увидев, как внимательно Калхас прислушивается к перекличке детей, наставница улыбнулась. Она, наверное, нравится детям, подумал Калхас. И имя у нее необычное, отметил он, – Она. Со счастливым и отчетливым ударением на первую гласную. А полностью – Она У. Это сразу наводило на мысль о Востоке, что подтверждалось узкими скулами, чуть раскосыми глазами.